Дар (СИ) - Анастасия Штука

Ая умирала, и позвала ее, чтобы окончательно проститься перед тем, как отправиться в свой последний путь. Хижина старой женщины стояла практически в центре маленькой деревушки, но те несколько десятков шагов до нее показались ей утомительными милями долгого и изнуряющего пути, который не приносит путнику радости, а лишь выпивает последние силы. Ведь накануне Ая, тепло улыбаясь, погладила ее по щеке, словно нерадивую, такую несмышленую дочь и отказалась принять ее помощь. Зиберина могла продлить жизнь старой женщины еще минимум как на пару десятилетий, но Ая отказалась принять этот дар.

Зиберина вошла в хижину, в которой толпились многочисленные дети и внуки знахарки, с печалью и тоской наблюдающие за последними вдохами и выдохами старой женщины. Они не лили слезы, не рыдали навзрыд, не рвали на себе от отчаяния одежду и волосы. Смерть они мудро воспринимали как продолжение пути, как неизбежный финал жизни, к которому люди идут долгие годы или короткие месяцы с момента своего появления на свет. Заметив ее, они ушли, оставив Зиберину наедине со своим последним, самым мудрым и знающим учителем. Ая тяжело приподняла тонкую, морщинистую руку, казавшуюся едва ли не прозрачной в неровном, тусклом свете единственной масляной лампы, горевшей на крошечном окошечке, и поманила ее к себе. Зиберина опустилась на колени рядом с грубой лежанкой, застеленной холстиной простой ткани, с грустью глядя на лицо, которое видела последний раз в этой жизни. Ая, встретив ее взгляд, весело улыбнулась, а в ее выцветших от времени глазах загорелись лукавые огонечки.

— Ты так и не выучила главный урок, который я задала тебе. Ты не умеешь отпускать тех, кто этого действительно хочет. Взгляни на меня, я стара. Я так стара, что уже даже себе кажусь дряхлой развалиной, которая едва-едва держится под ударами судьбы. Ветхие дома рушатся под сильными порывами ветра, тоже происходит и с людьми. Они устают от жизни, если жили так полно и долго, как я. Многое я повидала в этом мире, услышала и увидела сокровенное и сокрытое, прикоснулась к вечному, окунулась в созидающий свет и заглянула в губительную тьму. А теперь хочу уйти, потому что чувствую, что пришло мое время. А ты держишь меня, Зиберина, не хочешь отпустить, подарить покой. Я знаю, что те зелья, которые ты готовишь, способны продлить отведенный мне на земле срок, но сейчас они не потребуются. Я позвала тебя затем, чтобы рассказать о последнем, самом важном. О грехе, который я совершила много-много лет назад, и за который теперь хочу заплатить. Все эти годы я трусливо бежала даже от себя, боясь признаться в том, что совершила. Но сегодня я готова ответить за свои действия и предстать перед судом…

Она прикрыла глаза и надолго замолчала, словно возвращаясь мыслями в далекое прошлое, которое стремилась забыть. Туда, где произошли события, старательно игнорируемые и подавляемые даже в воспоминаниях. Зиберина не торопила ее, ожидая, пока она сама решит продолжить.

— Я была моложе, намного моложе тебя, когда это произошло. Моя мать была знахаркой, и знание передавалось в нашей семье из поколения в поколение, от матери к дочери. Но я была слишком избалованна ее любовью, изнежена лаской отца, горда своей красотой и высокомерна от постоянной похвальбы, что лилась на меня со всех сторон. Я могла часами смотреться на себя в зеркало, любуясь блеском своих глаз, восхищающим людей своей изумрудной чистотой и сиянием, матовостью безупречной кожи, шелком волос цвета черного крыла. Мне казалось, что весь мир уже заранее падает к моим ногам, хотя я еще и не сделала своих первых, самостоятельных шагов. Я просто привыкла получать все без малейших усилий со своей стороны.

Меня любили многие мужчины нашего края. Боги, как они любили, да просто превозносили меня, превращая в нечто неземное, возвышенное и такое недоступное. Мне нравилось играть их чувствами, все больше уверяясь в силе и могуществе своей красоты. Так было до тех пор, пока в нашу деревню не пришел новый охотник, который должен был помочь отцу и остальным мужчинам рода уничтожить стаю внезапно взбесившихся, озверевших волков, начавших нападать на скот и даже на людей. Мне он приглянулся сразу, и казалось, что я смогла поразить его в самое сердце. Я была счастлива, ведь наконец-то в мою душу проникла любовь. Вот только она оказалась не ласковым, теплым огоньком, а жадным и всепоглощающим пламенем, сгубившим меня и толкнувшим на безумство, что я совершила в минуту страшного отчаяния и бессильной злобы. Я — моя чудесная красота и дар — не тронули его, не задели ни малейшей струны в его жестокой душе, не разожгли пламени. Для него все, что было между нами, не значило ровным счетом ничего. Это был лишь способ избавиться от скуки в этом сером, убогом местечке. Его интересовала лишь охота… Да и сам он был одиноким волком. Так он сказал. И он стал им. Я превратила его в волка-одиночку, вечного изгнанника и из мира людей и из стаи ему подобных.

Во время облавы он серьезно пострадал, и ему была необходима срочная помощь не просто знахаря, но знающего. Я убедила мать, что справлюсь с его ранами. Я излечила его тело… Но тогда, глядя на его суровое, грозное даже в беспамятстве, такое любимое, но чужое теперь для меня лицо, не находила в себе сил отпустить его с миром. За деревней я нашла тело погибшего незадолго до этого волка. Под покровом ночи я перетащила его тушу в хижину, к постели мужчины и совершила обряд. Душа Карста, так желавшего одиночества и свободы, переместилась в тело животного, которое отчаянно сражалось и не желало погибать от острых копий охотников. Душа так легко вошла в серого, большого волка, плотно срастаясь с ним, принимая новую сущность, что хищник ожил и одним прыжком унесся в степь, выбив дверь. А охотник умер, проиграв борьбу менее сильному противнику. Тело, оставленное душой, просуществовало не долго. Как не старалась моя мать, сердца и опустошенного тела не хватило, чтобы человек продолжил свою жизнь. Его с почестями похоронили.

А волк-одиночка еще долгие годы скитался подле нашей деревни, не принятый подобными ему. Животное с сокрытой в его теле человеческой душой так и не обрело покоя и желанной свободы. И я расскажу тебе, что я сделала для того, чтобы совершить это страшное и черное преступление, потому что не хочу умирать наедине с этой жуткой тайной, которая тяжелым камнем все эти годы лежала на моем сердце. Я не брала себе ученицу и не передавала тайное знание своим дочерям, потому что знала, они будут не способны принять то, что я должна им дать. А ты другая. В тебе удивительным образом сочетаются свет и тьма. Они причудливо сплетаются в твоей душе, и подчас их очень сложно различить. Ты не совершаешь однозначных поступков, не ждешь одобрения или порицания, ты сама творишь свою судьбу. Думаю, ты совершала такое, за что других заживо сжигают на кострах. Но тебя это никогда не постигнет: все, что ты делаешь, ты делаешь только во имя жизни. Даже гибель из твоих рук дарует возможность обрести спасение. Когда ты пришла в нашу деревню, едва я увидела тебя, я поняла это. Твои глаза полны сжигающего огня — и он никогда не погаснет, ибо нет силы, способной погасить это пламя.