Забвение пахнет корицей - Кристин Хармель

– Чей это джип? – интересуется Мэтт, подъехав к моему дому. – Из-за него мне тут не припарковаться.

– Гэвина, – тихо поясняю я. Знакомый серовато-синий «рэнглер» припаркован рядом с моей «короллой». У меня начинает колотиться сердце.

– Гэвина Кейса? – переспрашивает Мэтт. – Того парня, что делал тебе ремонт? А он-то что здесь делает?

– Наверное, Анни вызвала, – сжав зубы, говорю я. Анни невдомек, что я еще не полностью расплатилась с Гэвином за ремонт. Точнее, еще почти совсем не расплатилась. Она понятия не имеет, что однажды в июле, сидя с ним на веранде, я прочла банковскую выписку о состоянии моих дел и, не сдержавшись, вдруг расплакалась, а спустя месяц, закончив работу, Гэвин настоял на том, что хочет получать оплату в виде бесплатного кофе с пирожными. Анни не догадывается, что этот парень – единственный человек в городке, кроме Мэтта, посвященный во все мои неприятности. Вот почему сейчас я меньше всего хотела бы его здесь видеть.

Я вхожу в дом, Мэтт следует по пятам с пакетом моей еды от «Фратанелли». На кухне Анни с пачкой полотенец и Гэвин, он согнулся в три погибели и колдует под мойкой. Краснея, я понимаю, что невольно первым делом посмотрела на его джинсы – туда, где утром заметила дырку. Она на месте, разумеется.

– Гэвин, – окликаю я, и он, пятясь, выбирается из-под мойки и выпрямляется. Переводит взгляд с меня на Мэтта и чешет затылок, а Мэтт протискивается у него за спиной, чтобы поставить пакет в холодильник.

– Привет, – здоровается Гэвин. Снова глядит на Мэтта, а потом на меня. – Вот, я приехал сразу, как только Анни позвонила. Воду я пока отключил. Кажется, трубу прорвало, нужно вскрывать стену за посудомоечной машиной. Я могу заехать послезавтра и все наладить, если, конечно, время терпит и вас это устраивает.

– Да ну, может, не стоит, – смущенно отнекиваюсь я. И выразительно смотрю ему прямо в глаза в надежде, что он догадается: заплатить я пока что по-прежнему не могу.

Но он лишь улыбается и продолжает, словно не слышал моих слов:

– Завтра весь день уже забит, зато послезавтра я совершенно свободен. Только с утра кое-что нужно сделать у Фоули, но это ерунда. Да и вообще, много времени этот ремонт не займет, не волнуйтесь. Трубу заменю, и все будет отлично. – Гэвин снова бросает быстрый взгляд на Мэтта – и на меня. – Слушайте, да ведь у меня в джипе есть моющий пылесос. Давайте-ка я за ним сбегаю и помогу убрать воду с пола. А заодно посмотрим, в порядке ли полы.

Искоса я посматриваю на Анни, все еще стоящую с охапкой полотенец в руках.

– Спасибо, мы сейчас сами наведем порядок, – отвечаю я Гэвину. – Неудобно вас задерживать. Правда? – спрашиваю я, обращаясь к Анни, а потом к Мэтту.

– Наверное. – Анни пожимает плечами. Мэтт смотрит в сторону:

– Вообще-то, Хоуп, мне завтра очень рано вставать. Я уже собирался домой.

Гэвин, фыркнув, молча выходит, я этого как бы не замечаю.

– Ой, конечно, – говорю я Мэтту. – Разумеется. Спасибо за ужин.

Когда я уже провожаю Мэтта в прихожей, возвращается Гэвин с пылесосом.

– Я же сказала, не надо, – бурчу я себе под нос.

– Я слышал, что вы сказали, – бросает Гэвин, не останавливаясь и не глядя на меня.

Спустя минуту, стоя на пороге и глядя, как сверкающий «Лексус» Мэтта выруливает с дорожки, я слышу звук пылесоса в кухне. Прикрыв глаза, стою так какое-то время, а потом возвращаюсь в дом, навстречу той единственной неприятности в жизни, которую, кажется, можно устранить.

Следующий вечер Анни проводит у Роба, а я со шваброй в руках устраняю следы потопа на кухне. Ловлю себя на мысли о Мами – вот кто всегда умудрялся без труда справляться с возникающими проблемами. А я ведь не навещала ее уже две недели! Внучка из меня никудышная, угрызаюсь я. И вообще человек я никудышный. Еще одна область, где я не состоялась.

С комком в горле я наспех заканчиваю уборку, крашу губы перед зеркалом в прихожей и хватаю ключи. Анни права: мне необходимо повидать бабушку. Навещая Мами, я каждый раз еле удерживаюсь от слез. Нет, интернат очень уютный и симпатичный, и условия там прекрасные, но просто невыносимо видеть, как она угасает. Все равно что стоять на палубе и смотреть, как человек за бортом скрывается в волнах, зная, что бросить ему спасательный круг ты не можешь.

Всего через пятнадцать минут я вхожу в интернат – просторное сливочно-желтое здание. Повсюду висят фотографии цветов, лесных зверей и птиц. Отделение для пациентов с расстройством памяти – на верхнем этаже, чтобы попасть в него, нужно набрать код на цифровой панели у двери.

Я иду по коридору к комнате Мами, расположенной в дальнем конце западного крыла. Комнаты здесь похожи не на больничные палаты, а на частные квартирки, хотя едят пациенты в общей столовой, а у персонала имеются ключи от каждой двери – это позволяет присматривать за их обитателями и проводить лечение. Мами лечат антидепрессантом, дают два сердечных препарата и экспериментальное средство от Альцгеймера. Что-то незаметно, чтобы оно помогало. Раз в месяц я встречаюсь с лечащим врачом. В последний раз доктор сообщил, что за последние несколько месяцев умственные способности Мами значительно ухудшились.

– Самое скверное, – говорил он, поглядывая на меня сквозь очки, – что она пока что сама все понимает. Очень тяжелый этап, так грустно это наблюдать: она сознает, что скоро совсем потеряет память. Всех пациентов с ее диагнозом это, как вы понимаете, очень тревожит и расстраивает.

Я сглатываю и нажимаю звонок против ее имени: Роза Маккенна. Слышу, как она шевелится за дверью, может быть, с трудом поднимается с мягкого кресла, как идет к двери, постукивая палочкой – с ней она не расстается с тех пор, как два года назад упала и сломала бедро.

Дверь приоткрывается, и я испытываю сильнейшее желание броситься к ней навстречу с распростертыми объятиями, как всегда делала в детстве. До сегодняшнего дня я была убеждена, что прихожу сюда ради бабушки, но сейчас вдруг понимаю, что делаю это в первую очередь для себя. Мне это нужно. Мне отчаянно нужен кто-то, кто меня любит, пусть даже не так, как мне хотелось бы.

– Здравствуй, – произносит Мами, улыбаясь. Волосы у нее, кажется, стали еще белее, чем в нашу последнюю встречу, морщины обозначились резче. Однако губы, как всегда, подкрашены бордовой помадой, на ресницах тушь, глаза подведены карандашом. – Какой приятный сюрприз, дорогая.

В ее речи заметен легкий намек на почти пропавший за долгие годы французский акцент. Бабушка живет в Соединенных Штатах с конца 1940-х, а отголоски давнего прошлого до сих пор окутывают ее выговор, точно одна из тех легких, как перышко, французских косынок, которые бабушка почти всегда повязывает себе на шею.