Джим-лифтёр - Анна Иосифовна Кальма

Ещё когда Хуана не было на свете, испанский народ поднялся на борьбу против богачей.

Рабочие и крестьяне мечтали о свободе и справедливости. Богачи испугались, что народ победит, и вызвали на подмогу фашиста — генерала Франко. Это был настоящий палач! По всей Испании начались казни и пытки: Франко уничтожал сторонников свободы.

Хуан с самого раннего детства привык, что люди проклинают имя фашиста Франко: он замучил многих друзей и родных здешних бедняков.

— Пусть Франко не думает, что Испания смирилась… Народ ещё покажет себя! — говорили люди, и маленький Хуан слушал и запоминал.

Летним вечером к Мартинецу пришёл его друг, механик Рамон, верзила, добряк и умница, которого вся улица в шутку звала Малышом. На этот раз у Рамона был озабоченный вид, и он даже не пошутил, как всегда, с Хуаном.

— Ну-ка, парень, пойди покарауль на улице, — скомандовал он: — нам с твоим отцом надо серьёзно поговорить, и не хотелось бы, чтобы нас подслушали.

Хуан тотчас вышел. Он был очень горд таким важным поручением. Неподвижно, как настоящий часовой, стоял он у дверей, пристально вглядываясь в тёмную улицу. В глубине души мальчику даже хотелось, чтобы появились франкисты, тогда он смог бы показать отцу и его другу, какой он чуткий часовой.

Но всё было тихо и пустынно на Солёной улице, и Хуан вскоре соскучился. Он вытащил из кармана свой старый перочинный ножик и принялся его подбрасывать так, чтоб нож непременно вонзился остриём в землю. Эта игра так увлекла Хуана, что он совершенно забыл о том, что ему поручено.

— Так-то ты нас охраняешь! — раздался вдруг суровый голос, и Малыш, незаметно вышедший из дома, покачал головой. — Я вижу, на тебя нельзя положиться…

Ох, как был смущён и пристыжён Хуан! Он прямо не знал, куда деваться от стыда и раскаяния. Он стоял, опустив голову, не в силах выговорить ни слова.

Малыш увидел, что мальчик страдает, и сжалился.

— Ну хорошо, я ничего не скажу твоему отцу, — сказал он. — Пусть об этом знаем только ты и я. Но запомни: ты очень провинился. И постарайся в следующий раз не подводить тех, кто на тебя надеется.

3

Была душная, безлунная ночь, когда Мартинец принялся закрывать оба окна в комнате и занавешивать их одеялами. Спавший Хуан проснулся от нестерпимой духоты. Он сидел на постели, протирая глаза, и с удивлением глядел на отца.

— Зачем ты закрываешь окна, отец? — взмолился он. — Ведь мы задохнёмся от жары…

— Так нужно, — отвечал слесарь: — сейчас сюда придут товарищи.

И в самом деле, раздался тихий стук, и в лачугу Мартинеца начали поодиночке приходить люди. Они здоровались и молча рассаживались у колченогого стола.

Хуан знал всех. Тут были Амая — мать Лолиты, седой кузнец Бенито, доктор Хоакин, лечивший Хуана в больнице, и трое рабочих с завода. Никогда ещё у Мартинеца не было такого большого сборища. Отец подозвал Хуана.

— Сядешь у двери и будешь прислушиваться, — сказал он сыну. — Если услышишь что-нибудь подозрительное, дашь знать.

— А на улице кто будет сторожить? — шопотом спросил Хуан.

— Там уже стоят молодой Косме и шофёр Иполито, — сказал отец. — Ну, друзья, начнём, — обратился он к остальным.

Все головы склонились над столом. Отец развернул лист бумаги.

— Читай вслух, Мартинец, — сказал кузнец. Пускай все ещё раз послушают…

Со своего места у двери Хуан услышал голос отца. Тихо и внятно раздавались в низенькой комнатёнке удивительные слова. Мир всем народам. Счастливая жизнь всем народам Спокойный сон матерям. Счастливое, спокойное детство детям. Больше не должно быть ни бомбёжек, ни войн. Не будет сирот, как Лолита, не будет разрушенных домов, как дом доктора Хоакина. Хуан старался не проронить ни слова. Он не все понимал, что читал отец, но там были такие хорошие слона, что хотелось вскочить и закричать от восторга.

Мартинец взял тёмной большой рукой перо.

— Я напишу здесь: «По поручению рабочих Испании». Хорошо? — сказал он, оглядывая товарищей.

— Конечно. И все мы подпишем, — отозвались Амая, доктор и остальные.

Перо переходило из рук в руки, и каждый молчаливо ставил своё имя.

— Отец, а мне можно подписаться? — спросил вдруг мальчик у дверей. — Мне бы так хотелось, отец!..

Все обернулись. Хуан стоял, крепко прижав к груди худенькие руки.

— Что ж, пускай поставит своё имя, — сказал доктор Хоакин. — Будет хорошо, если люди там узнают, что даже испанские дети стоят за мир.

Остальные молча кивнули. Мальчик, задерживая дыхание, взял перо и крупно вывел под именем отца: «Хуан, его сын».

В это мгновение раздался пронзительный свист. На улице грохнул выстрел, со звоном разбилось стекло, и задыхающийся голос прокричал:

— Дом оцепляют, спасайтесь! Франкисты!..

Бенито стукнул кулаком по лампе — и сразу наступила тьма. Хуан стоял у стола, и сердце его колотилось так, что, казалось, сейчас прорвёт рубашку.

Он услышал голос отца:

— Так. Ясно. Они узнали про Обращение и хотят нас захватить с ним…

Отец в темноте нащупал руку Хуана и притянул его к себе:

— Задняя дверь выходит на пустырь… Он спускается к реке… Попробуем прорваться, друзья!

— Сдавайтесь! — заорало несколько голосов у самого окна. — Всё равно вам не выйти отсюда!

— Идёмте! — прошептал Мартинец.

Крепко держа сына за руку, он приоткрыл низкую заднюю дверцу и поодиночке пропустил людей. Потом вместе с Хуаном скользнул наружу. Тотчас же навстречу им блеснул огонь, грянули выстрелы. Здесь тоже была засада.

— К реке! — крикнул своим Мартинец.

Он мчался огромными скачками, зажав руку Хуана, и мальчик, задыхаясь, бежал за ним. Сзади раздался короткий залп — и Мартинец повалился навзничь.

— Отец! — Хуан припал к нему. — Тебя ранили, отец?

Мартинец чуть приподнял голову.

— Скорей!.. — сказал он, и в горле у него что-то забулькало. — Скорей, сын, возьми у меня из кармана бумагу. Ту бумагу, которую мы подписывали… Беги к Малышу… Знаешь ты, где найти Рамона?..

Хуан кивнул. Он не мог говорить. Но он знал хижину каменщиков на противоположном берегу реки, где недавно поселился Малыш.

— Ты постараешься добраться до него, Хуан… — Отец еле бормотал. Пули свистели всё сильнее. — Ты отдашь ему бумагу… И пусть он скажет там… Пусть скажет, что мы… что народ Испании за мир…

— Как же я тебя оставлю, отец? — Хуана трясло.

— Я сказал — иди! — твёрдо повторил Мартинец.

Закусив губу, Хуан вытащил из кармана отца бумагу. Пустырь осветился нестерпимо ярко: горел их подожжённый дом. Мальчик бросился на землю.

Прижимаясь к земле, он быстро, как ящерица, пополз