Внук Петра Великого - Олеся Шеллина

– Хорошо, ваша светлость, я сделаю, как пожелаете, – он легко поклонился и резко выпрямился, глядя куда-то поверх моей головы. Я повернулся в направлении его взгляда и непроизвольно вздрогнул, ко мне широко шагая приближался Бергхольц.

– Пошли, – прошипел я, и показал пример, поворачиваясь к двери постоялого двора.

Румберга не пришлось просить дважды. Он быстро открыл передо мной дверь и вошел внутрь, пропустив меня вперед. Таверна никак не отличалась от той, в которой я проснулся. Те же покрытые непонятно чем столы, тот же острый запах гари, вперемешку с перегаром и застарелым потом. М-да, хорошо еще что у пацана желудок крепким оказался, не блюет от такого неповторимого аромата. Хотя, может быть, он просто привык. Вот чего я боялся куда больше, чем запахов, так это клопов, но что сделать в этой ситуации, я просто не знал.

В таверне было тепло. Но, начав отогреваться, я почувствовал, что меня затрясло. Вот только заболеть не хватало для полного счастья. Румберг тем временем вынырнул откуда-то сбоку и кивнул мне, приглашая проходить за собой.

Поднявшись наверх по шаткой скрипучей лестнице, я оказался в комнате, близнеце той, которая была до нее. Вот только эта комната оказалась чистой, а над кроватью присутствовал балдахин. Каждая ножка кровати стояла в плошке, заглянув в которые, я увидел воду. Ага, это должно уменьшить количество насекомых, вылезающих ночью, чтобы пожрать. Хорошо, может быть, я сумею выспаться. Меня снова пробила дрожь. Надо что-то делать.

– Румберг, вот что, принеси большой таз и кипяток, а еще горячий пунш. Я замерз, мне нужно согреться, – отдал я распоряжение вошедшему следом слуге.

– Пунш, это можно понять. Но таз? И кипяток? – он удивленно уставился на меня.

– У меня ноги как лед, я хочу их в горячую воду засунуть, чтобы согреть. Да воды простой не забудь, чтобы не совсем уже в кипяток пятки совать. И поесть что-нибудь, – в ответ на этот приказ живот протестующе забурлил.

– Вы стали лучше говорить по-русски, ваше… ваша светлость. Вы практиковались? – Румберг наморщил лоб, пытаясь понять, как так произошло.

– Ага, в карете. Мне же надо было что-то делать, когда я там один сидел, – я дрожащими руками пытался расстегнуть проклятую пуговицу на плаще.

– Это очень, очень похвально, – одобрительно кивнул Румберг.

– Я знаю, – пробормотав, я поднял на него взгляд. – Что мне нужно сделать, чтобы ты уже пошел выполнять приказ?

– Конечно, ваша светлость, уже бегу, – и он открыл дверь, столкнувшись с Корфом. – Ваша светлость, а барона Корфа вы тоже не хотите видеть?

– Барона Корфа, говоришь? – я задумался. По тому разговору было в принципе ясно, что этот самый Корф, скорее всего, и был за мной послан. Потому что он постоянно обращался к Бергхольцу по любому поводу, если это касалось меня, так что, к моим воспитателям он отношения точно не имеет. Только вот надо ли ему показывать, что я понимаю русский язык и лишить себя тем самым уникальной возможности подслушивать, что они говорят? А, с другой стороны, Румберг меня только что сдал, обращаясь как раз-таки на великом и могучем. Ну тут все ясно, мышцы, рост, ума бы побольше кто отсыпал. А, с другой стороны откуда-то он все-таки выучил русский. Значит, не такой уж и тупой. И мне край надо с кем-то поговорить. Чтобы хотя бы иметь представление о том, что вообще вокруг происходит. – Ладно, пускай зайдет. Но только один. Остальных я видеть не желаю.

Корф зашел, настороженно оглядываясь по сторонам. Невысокий, склонный к полноте, еще в общем-то нестарый мужчина смотрел на меня настороженно.

– Ваше высочество… – проговорил он по-русски, когда дверь за его спиной закрылась. – Вы не говорили…

– Ваша светлость, – перебил я его. Сейчас, когда я прислушался к себе, то понял, что произношу слова действительно с тяжелым немецким акцентом: рубяще, акцентируясь на рычащих звуках. Сейчас пойдет, а потом надо все-таки исправлять, не хочу, чтобы меня за немчуру постоянно подписывали. – Я граф Дюкер, вы не забыли?

– Да-да, граф, извините, – Корф протер лоб платком и, не дожидаясь моего приглашения, опустился на стул. Я невольно нахмурился и сложил руки на груди, но ничего не сказал. Кто его знает, может быть барон вполне может перед герцогом рассиживаться. – Вы не говорили, что практикуете русский язык, хотя того же Румберга я к вам приставил, потому что ему довелось служить в Российской империи, и он вполне может с вами говорить на этом необычайно сложном языке…

– Бросьте, барон, – я снова принялся расстегивать плащ, и на этот раз мне это удалось. Аккуратно повесив плащ на спинку стула, я швырнул треуголку на стол, и Корф, проследив за ее полетом перевел взгляд на мои волосы, не покрытые париком, невольно приподнял брови, но никак не прокомментировал то, что увидел. – Вы сейчас начали блеять что-то только потому, что внезапно осознали одну вещь, я прекрасно понимал все это время, как вы злословите обо мне, но ничего, я не в обиде. Буду. И даже тетке не расскажу, если вы меня хорошо об этом попросите. И о том, как вы о ней довольно-таки неуважительно отзывались, и про незаконно свергнутого императора…

– Тише, ваше высочество, тише. Успокойтесь, – Корф оглянулся на дверь. – Поверьте, я не хотел ничего плохого ни говорить, ни делать. Это все Бергхольц, да, это он. И еще Брюммер.

– Конечно, барон, я вам верю, – я улыбнулся и сел напротив него, пристально разглядывая. Нет, он точно приехал за мной и со всей этой шайкой-лейкой дел никаких не имел. А вот Елизавету я не зря упомянул. В одном старом сериале про смазливых мальчишек из навигацкой школы проходила идея о том, что Елизавета очень мнительная, злопамятная и очень не любит, когда о ней плохо говорят, даже просто в салонах болтая. И что именно при ней Тайная канцелярия стала поистине очень непростой и страшной организацией. Конечно, сейчас она только-только на трон вскарабкалась, но в этом и вся соль, сейчас ей точно не нужны разные заговоры, а подобные речи, вполне за заговор можно выдать. Можно же сказать, что они не просто говорили о императоре каком-то, еще бы узнать каком именно, а, допустим, сожалели, что вот так вот вышло.