Свет озера - Бернар Клавель

— Бери, это дело хорошее… По такой погодке без жирного не обойтись… Оно кровь горячит.

Получив свою порцию, Бизонтен по обыкновению пошутил:

— Тебе-то, жирная, жиров не требуется. У тебя и без того кровь чересчур горячая.

Она первая захохотала на его шутку, а Бизонтен подумал: «И глупая, и жирная, но зато славная баба, и даже жиров не растрясла, хотя, кажется, уж мы такого натерпелись, и, будь она не такая дуреха, я, чего доброго, решил бы, что она еду для себя припрятывает».

Женщинам помогал и эшевен. В правой руке он держал бутылку, а в левой чарочку, куда плескал немножко водки. Каждый подносил чарочку ко рту и, запрокинув голову, высоко подняв локоть, залпом ее осушал.

— Только смотрите, чтоб ноги не отмерзли, — советовал всем старик. — Как только почувствуете, что лед налипает, сразу сильнее стучите ногами, тогда наледь и отвалится.

— И когда она отвалится, — подхватил Бизонтен, ему не терпелось хоть отчасти вернуть себе веселое настроение, — топчите ее, суку. Давите как гадину. Авось весна скорее придет.

Он проглотил свою порцию, и ожог алкоголя прошел по всему его телу огненной волной.

— А все-таки, — обратился к нему эшевен, — ну этот возчик… и что за мысль к нему пришла…

Не сдержавшись, подмастерье грубовато прервал его:

— Ушел — и доброго ему пути и попутного ветра. Не будем об этом говорить, пока оттепель не настанет.

И ему почудилось, что в глазах эшевена он прочел: «Я на тебя не в обиде. Тебя огорчил его отъезд. И я тебя понимаю».

Долгие месяцы, что он общался со стариком, уже не впервые Бизонтен замечал, что д’Этернос деликатно дает ему уроки выдержки и вежливости. Он пожалел о нечаянно вырвавшихся словах и хотел было попросить извинения, но старик улыбнулся ему, как бы желая сказать, что все уже забыто.

Степенный голос и ясный взгляд эшевена были словно мед среди этой морозной, все больше сгущающейся мглы.

4

Обоз углубился в дремучий и мрачный лес. Хотя луна уже зашла, а солнце не собиралось так скоро появляться из-за горизонта, повозки без особого труда двигались по схваченному морозом снегу. Все было именно так, как предсказывал Бизонтен. Снежный наст был их союзником и другом. Можно было двигаться прямо по насту, избегая дорог, к тому же от него, казалось, исходил свет. Он еще хранил в себе остатки лунного сияния, значит, можно было ехать без помех, не дожидаясь рассвета.

Пока мужчины запрягали лошадей, женщины разошлись по повозкам, откуда неслись ребячьи крики и хныканье. Мари откинула брезентовый полог: пусть ее Жан, дожевывавший кусок хлеба с салом и запивавший его молоком, полюбуется костром. Мальчуган попросил спустить его с повозки, но Мари чуть не силком пыталась уложить его обратно на солому, где ему было устроено мягкое гнездышко. Бизонтен счел нужным заступиться за ребенка:

— Ему же шестой год пошел, значит, он уже взрослый мужчина. И верно он хочет пройтись, а то небось все ноги себе отлежал. Уж поверьте мне, и этот костер, и этот ручей, откуда пар идет, и эти леса, мрачные да черные, — все это у него в головенке останется. И в свое время он все вспомнит. Если хочешь, чтобы у человека душа была сильная, крепкая, пусть получше во все всматривается, пускай все в душу берет с самых детских лет.

Очевидно, Мари не совсем уловила мысль Бизонтена, однако одела Жана потеплее и закутала его ножонки тряпками. Подмастерье лукаво подмигнул мальчугану, но, когда нагнулся, желая посадить Жана на спину своей смирной Лизы, тот бросился прочь и уткнулся лицом в колени своего дяди Пьера. А когда Пьер спросил племянника, чего это он так испугался, тот громко ответил:

— Он все время смеется. Не нравится мне это.

Услышав эти слова, Бизонтен снова расхохотался, да так, что, казалось, разбудил всю эту темень, и обратился к мальчугану:

— А ты, малыш, привыкай. Видать, в твои годы я зеленого дрозда проглотил. И сколько после того ел да пил, все равно глотку заткнуть ему не сумел!

Сильным движением Пьер поднял Жана и посадил его на широкую спину своего Бовара. И он так и сидел на коне, вцепившись в хомут, пока обоз не поднялся на пригорок. Тут малыш, разумеется, испугался тьмы, сгустившейся среди сосен, и попросился в повозку. Бизонтену слышно было, как он что-то лопочет и как мать отвечает ему, потом Жан затих, сморенный сном, и подмастерье представил себе, как, должно быть, тепло спящим под соломой. И подумал, будь здесь с ними Гийон, они бы отдыхали в повозке по очереди, но он тут же постарался прогнать воспоминания о возчике из Эгльпьера.

Тьма все сгущалась, и дальний хребет, вырисовывавшийся над котлованом, был столь же черен, как лесная чаща. Не вставь небо с пяток звезд в свою темную, словно торфяную оправу, легко могло померещиться, будто сосны сомкнули над дорогой плотным сводом свои ветви. После ослепительного блеска, которым одаряла долина, как бы отлакированная лунным сиянием, из сосняка сочились лужи тьмы, вливаясь в рассеянный свет, еще исходивший от наста. В этой теснине, сжатой берегами темного сосняка, похожего сейчас на речные водоросли, мутно просвечивающие сквозь взбаламученные воды паводка, все: и упряжки, и вожатые, и их полуразмытые тени, — казалось, исполняют какой-то нелепый танец, как бы не двигаясь с места, будто само пространство и время сгустилось вкруг них.

Бизонтен шагал, борясь со сном, и время от времени прижимался лицом к теплой шее лошади, чтобы почувствовать дыхание и запах живого существа.

Возможно, потому, что они переглянулись с маленьким Жаном, Бизонтену на миг привиделось его детство. Увидел он улочки Безансона, столярную мастерскую отца и милое лицо матери. Похожее на лицо Мари из Лявьейлуа. К тому же мать была примерно одних лет с Мари, когда ее сгубил неведомый недуг. А самому ему было почти столько же, сколько сейчас Жану. И отец недолго протянул после кончины матери, поранил себе нечаянно ногу и скончался от антонова огня. С тех пор, если не считать того, что он, сирота, прожил до восьми лет у тетки, да и ту тоже унесла смерть, у Бизонтена не было, что называется, ни кола, ни двора. Так вот и начал он ходить по белу свету.

Он хохотнул про себя. А ведь правда, немало он пошагал по свету, но сейчас впервые идет, ведя на поводу двух кобылок. И в первый раз тоже увел за собой столько людей. Столько несчастных, которым он сулил, ну не так чтобы очень твердо, но все же сулил земной рай.

Сейчас обоз, еле заметный отсюда, смутно виднелся на становившемся все круче склоне дороги, то и дело резко поворачивавшей, так что лошадям приходилось изо всех сил припадать на задние ноги, сдерживая наезжавшие на них повозки. Все чаще раздавались крики, все резче звучали голоса, повозки все время останавливались, все труднее было сдвинуть с места лошадей. Их толкали в крупы, помогали придерживать следующие за ними повозки, хватаясь то за лошадей, то за соседей. Что-то тайное скрывал этот мрак, словно был он натянутым до предела человеческого сопротивления канатом.

Внезапно весь обоз снова остановился, откуда-то снизу раздался треск сталкивающихся повозок и громкие крики.

Бизонтен скинул свой плащ таким резким движением, что полы его захлопали в воздухе. Проходя мимо Пьера, он протянул ему плащ со словами:

— Что-то там неладно. Подержи-ка и приглядывай за моими кобылками!

Он бегом стал спускаться вдоль обоза, хватаясь за повозки, опираясь на плечи возчиков, а те кричали вместе с ним:

— Осторожнее! Дайте пройти!

С каждым шагом склон становился все круче и круче; становились все более узкими повороты, так что повозки загораживали почти весь проход.

— Черт побери! Разве можно таким манером туда спуститься!

Откуда-то неслось жалобное размеренное ржанье покалечившейся лошади, оно словно шло из потаенных глубин неведомой бездны.

Бизонтен добрался до повозки Фавра, и тут жена Бертье бросила ему вслед:

— Это Бобилло… Мой старик уже побежал туда, и с ним — оба сына Фавра.

За тесным поворотом Бизонтен увидел на дне ущелья, где стремительно несся горный поток, движущиеся светлые пятна фонарей, дым пылающего факела. Он даже не заметил эшевена и его супругу, стоявших на обочине дороги. Протянув ему зажженный фонарь, эшевен сказал:

— Осторожнее! Произошло несчастье!

А супруга эшевена простонала:

— Наша Ортанс тоже внизу. Разве ее место там! Скажите ей, чтобы она поднялась наверх.

Цепляясь свободной рукой за ветки кустарника, Бизонтен чуть не кубарем скатился вниз, но успел огрызнуться:

— Она у вас уже взрослая. А я ей не нянька!

Кое-как спустившись в ущелье, Бизонтен вздохнул с облегчением: жена Бобилло и двое его ребятишек — старшему было всего четыре годика — целы и невредимы. Мать молча прижимала к себе детей, глаза ее блуждали, лицо помертвело, губы дрожали. Но Бизонтен заметил также, что сапожника придавило перевернувшейся повозкой. Видны были только его ноги, неподвижно и бессильно, словно неживые, лежавшие на блестящем льду.