В лабиринте замершего города - Семен Близнюк

— Который час? — приподнялся неожиданно Икар.

— Сколько тебе надо на размышление? Минуту, две? Времени ведь у тебя в обрез.

— И у вас тоже…

— Ты, свинья! — гестаповец в штатском выругался по-русски и со всего размаха ударил по раненой ноге. Падая, Вашел услыхал, как круглолицый, похожий на доктора и неуловимо чем-то ему знакомый, сказал по-немецки:

— Он будет молчать. Возможно, это русский, возможно, и чех. Они все одинаковы. В конце концов, «Рак» он или «Щука» — это сейчас не имеет большого значения, Закрывайте дело…

Как во сне, увидел у койки священника. И тут же сознание начало медленно меркнуть. Уловил раскаты грома, которые ворвались в камеру снаружи. «Весенний гром — это хорошо!.. Пойдут тёплые дожди», — последнее, что подумал он и все вокруг исчезло, словно в тумане…

II

…Сентябрь 1938-го. Пичкарь служил в Судетах, на границе…

В небе заунывно гудел самолёт. Потом рокот раздался поближе — казалось, над самой звонницей костёла святого Якуба, вонзившейся в тёмное небо. Двое пограничников, приехавших сюда, в Железный Брод, на воскресный день по увольнительной, остановились на площади у дверей «Белого петуха». Задрав головы, вслушивались.

— Опять «Хейнкель».

— Летают, как дома. Пойдём, ещё успеем наслушаться…

Из распахнутых окон ресторации на крохотную городскую площадь со средневековым памятником в сквере падали пятна света — жёлтые, как будто осенние листья. Нестройные голоса тянули немецкую песню.

— Может, не стоит заходить? Как думаешь, Дмитрий?

— Пойдём, я на них уже насмотрелся, посмотри и ты. Зашли. Сели в углу, возле скрипачей. Заказали пиво.

Зал был набит судетскими немцами. Крепкие затылки, квадратные плечи склонились над столиками, уставленными высокими кружками. Три стола по центру были сдвинуты. Нагловатые парни, сняв пиджаки и закатав рукава, постукивали кружками в такт запевале, тянувшему песню про Августина. И вдруг певец, вскочив, заорал:

— Мы, немцы, подчиняемся только нашим, немецким, законам, только голосу нашей, немецкой, крови! Так сказал наш Генлейн![8] И каждого, кто прольёт хоть каплю арийской крови, вобьём в эту, нашу землю. Каждого! Слышите вы, чешские свиньи, каждого!

Маленький рыжий пограничник так сжал свою кружку, что хрустнули пальцы.

— Не горячись, Франта, — Дмитрий легко, без видимых усилий, разжал его пальцы.

— Не могу, понимаешь? — яростно прошептал Франта. — Не могу привыкнуть. Знаешь, почему бесятся? Из-за тех самых типов, которых наши подстрелили на границе…

Месяц назад группа гитлеровцев нарушила чехословацкую границу, двое немцев в перестрелке были убиты, и дикий вой, поднятый потом фашистской прессой, ясно свидетельствовал о том, ради чего затеяли эту провокацию.

— Взгляни, — Франта протянул газету, зажатую в деревянной держалке. — Кто-то уже обвёл карандашом…

Крупные аншлаги кричали о военных манёврах на Гельголанде. Гитлер демонстрировал иностранным военным атташе мощь своего флота: 110 кораблей во главе с линкором «Гнейзенау» должны были устрашить не только гостей. Фотоснимки переносили читателей на сушу: нескончаемым потоком двигались танки, над ними проносились самолёты…

— Наше правительство запугивают, а оно и так пуганое, — горько сказал Франта.

— Хватит, насмотрелись и наслушались.

Не оглядываясь, вышли.

Пичкарь вот уж второй год, как нёс пограничную службу. Вышел парень и ростом, и силой — именно такие нужны были на переднем крае. Вскоре подружился с чехом Франтой Войтой — отчаянным, смелым и надёжным. Франта до армии работал в этих же краях, у землевладельца Галлахова. В армии вместе изучили радиодело и стали связистами. Франта свёл товарища с коммунистами Железного Брода, привлёк его к подпольной работе. Эти люди из Северной Чехии были настоящими патриотами, они хотели защищать свою родную землю от фашистов. Не в пример правителям. Но не все, далеко не все тогда зависело от них…

В дождливое утро 26 сентября 1938 года на пограничном посту у скалы Медведь тонко запищал зуммер телефона. Пичкарь поднял трубку…

— Это Франта… Слышишь меня? — взволнованный шёпот прерывался. — Взгляни-ка на ориентир пять… Ну, там, левее мыловарни. Видишь? Звони надпоручику.

И без бинркля можно было разглядеть, как на той стороне зелёная гусеница ползла по дороге, потом расчленилась — и машины, разворачиваясь, высыпали горстями на обочину фигурки в касках. За ними горбатились зачехлённые орудия. Фашисты уже не стеснялись.

Надпоручик, выслушав донесение, долго молчал. Потом ответил мрачно:

— Продолжайте наблюдение.

Появился Франта. Он спрятался рядом, под каменным козырьком, жадно затянулся сигаретным дымом. «Продолжайте наблюдение!» Они все понимали, все видели: последний год в наряде всегда были вместе.

Пичкарь оглянулся, прикрыл полой шинели винтовку, осторожно выкрутил из приклада маслёнку. Просунул палец и нащупал тонкий лист бумаги: «Не промок ли?..» Уже наизусть знал текст листовки, поступившей утром:

«Солдаты! Буржуазия предаёт народ. Она готова сделать любые уступки Гитлеру, потому что больше фашизма боится революционного подъёма рабочего класса. Нашей Родиной, нашей свободой торгуют капиталисты. Не выпускайте из рук оружие! Оно необходимо пролетариату для борьбы с фашизмом, для защиты своего будущего. Комитет КПЧ».

Чуть ниже приписка: «Прочти и передай другому».

Франта взглянул и только вздохнул:

— Я уже все раздал. Думают солдаты, крепко думают. Когда нам придётся перейти в подполье, — а это время близко, — винтовки останутся у многих в руках…

Где-то через неделю после того случая, как побывали в ресторане, отряд подняли по боевой тревоге: генлейновцы напали среди ночи на склад с оружием. Пограничники схватили троих. Но поступил приказ — отпустить. На другом участке три дня перед тем вспыхнула перестрелка — приказали не вмешиваться. А позавчера они с Франтой в районе поста задержали одного «туриста». В клетчатом костюме, жёлтых крагах, этот «турист» сидел над обрывом. Увидев пограничников, что-то сунул в карман. Подошли. Лицо его не дрогнуло — спокойно смотрел на них сквозь золочёное пенсне, даже улыбался.

Привели «туриста» на заставу. Там посмотрели документы и его тут же отпустили…

Когда стемнело, из ущелья, где разворачивались утром немецкие машины, послышались выстрелы, и в скалу воткнулись трассирующие пунктиры. Чех Франтишек Войта и украинец Дмитро Пичкарь залегли рядом, за камень…

Надпоручик им сказал, не глядя в глаза:

— Есть приказ готовиться к отходу на новую границу… В тот же вечер, 26 сентября, в берлинском Спорт-паласе на фашистском сборище бесновался фюрер:

«Если к 1 октября Судетская область не будет передана Германии, я, Гитлер, сам пойду, как первый солдат, против Чехословакии!»

1 октября 1938 года гитлеровские войска беспрепятственно вступили на крутые дороги Судетов. Ночью часть, в которой несли службу Войта и Пичкарь, начала отходить, согласно приказу, «на новую границу». Они двигались вместе с тяжёлыми обозами местных переселенцев. И всюду — в узких улочках старинных городков, на горных дорогах — обстреливали их судетские фашисты: оружия у тех оказалось предостаточно.

Пограничники отходили, не открывая ответного огня.

В начале марта 1939 года Дмитрию Пичкарю вручили приказ о демобилизации.

— На сгледаноу[9]— пожал руку Франта. — Ты к себе в лес?

— Куда же ещё?

— Я тоже в лес. На этот раз, правда, не только с топором… И тебе советую взять домой винтовку.

Двенадцатого марта Пичкарь вернулся в Родниковку, где жили его родители.

Голодно и холодно было в отцовской хате. Надо было помочь старикам. Рубил лес за Ждениевом — подальше от хортистских жандармов и карателей. Хотя оккупанты были одеты не в немецкие, а в венгерские шинели, — он видел их всяких и знал: два сапога — пара.

Шла осень 1939 года. Советская граница, к которой думал пробираться Дмитрий, была уже рядом, на самом перевале, над Нижними Воротами. Но никому Пичкарь не говорил о том, что замышлял. Был теперь поопытней того паренька, который отчаянно стягивал штрейкбрехеров с глухих заборов «Сольвы». Умел сдерживать себя.

Как-то с утра по узкоколейке на лесоучасток всё же приехали жандармы, забрали двух-хлопцев: те были комсомольцами. Пичкарь в это время работал повыше, на гребне горы, и все хорошо видел.

Домой заявляться было уже рискованно. Соседи говорили: ищут и его. А кругом, казалось, тишь да благодать: бархатные пояса лесов охватывали могучие горные массивы, в белой дымке таяли серебристые змейки речушек… Всё же Пичкарь спустился в долину и прихватил винтовку. Вечером они с дедом Ильком из соседнего села Голубиного устроили засаду на кабаньей тропе. Дед пыхтел-пыхтел короткой трубкой, потом кивнул на его винтовку: