Черное воскресенье - Томас Харрис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты был таким сильным сегодня.
Она нежно уложила его на кровать. Шелковая простыня приятно холодила спину, прохладный воздух овевал тело, вызвав щемящую боль в паху.
Он лежал и смотрел, как Далия зажигала две тонкие восковые свечи в стенных подсвечниках. Потом она протянула ему изящную трубку с гашишем. Она так и осталась стоять в ногах кровати, и тени от свечей дрожали у нее за спиной.
Ландер почувствовал, что проваливается в бездонную глубину ее глаз. Ему вспомнилось, как в детстве ясными летними ночами он лежал в высокой траве и глядел в небо, неожиданно переставшее быть плоским и обретшее глубину. Глядел до тех пор, пока не терял ощущение верха и низа и не начинал падать, проваливаться в звездную бездну.
Далия сбросила халат и встала прямо перед ним.
Красота ее пронзила все его существо, как тогда, в самый первый раз, и у Майкла перехватило дыхание. У Далии были полные, нисколько не обвисшие груди, словно два идеальной формы купола, и ложбинка между ними сохранялась даже тогда, когда они не были ничем стянуты. Соски потемнели и напряглись. Она была такой соблазнительной и доступной, каждая линия, каждый изгиб ее тела казались еще красивее в мерцающем свете свечей.
Сердце его замерло в сладком предощущении, когда она повернулась — взять со спиртовки чашу с благовонным маслом и блики света затрепетали на ее нежной коже. Сжав коленями его бедра, она принялась маслом натирать ему грудь и живот. Груди ее чуть подрагивали в такт движениям рук.
Когда она наклонялась, живот ее мягко круглился, совсем чуть-чуть, не скрывая от глаз темного треугольника волос. Волосы здесь были густыми и упругими, они черными завитками взрывали линию треугольника, словно пытались взобраться повыше. Он ощутил, как волоски коснулись его пупка и, опустив глаза, увидел, как, словно жемчужины, сверкая в отблесках свечей, прячутся в темных завитках первые капли — сок ее естества.
Он знал — теперь этот сок омоет его, согреет его чресла, и он вновь ощутит вкус меда и соли на губах.
Она набрала в рот благоухающего подогретого масла, и плоть его погрузилась в душистую глубину, а Далия слегка покачивала головой в ритме биения его крови, укрыв его теплой волной волос.
И глаза ее, широко посаженные, словно у пумы, и полные лунного света, ни на минуту не отрывались от его глаз.
Глава 3
По небу прокатился грохот, словно долгий раскат грома, и воздух в комнате дрогнул, поколебав огненные язычки свеч. Но Далия и Майкл, погруженные друг в друга, ничего не слышали и не замечали. Грохот был привычным, вечерний авиарейс, челночный маршрут Нью-Йорк — Вашингтон и обратно. «Боинг-727» летел в двух тысячах метров над Лейкхерстом и продолжал набирать высоту.
Сегодня он нес в своем чреве охотника. Высокий человек в светло-коричневом костюме сидел в кресле у прохода, сразу за крылом самолета. Стюардесса шла по проходу, продавая билеты. Высокий человек протянул ей бумажку в пятьдесят долларов. Стюардесса недовольно нахмурилась:
— А помельче у вас разве нет?
— Это за два билета: мой и его, — сказал он, показывая на спящего в кресле рядом пассажира.
Человек говорил по-английски с акцентом, стюардесса не смогла определить, что это за акцент. «Немец или голландец», — подумала она. И ошиблась.
Давид Кабаков был майором МОССАД Алия Бет, израильской разведки, и очень надеялся, что у тех троих, что сидели позади него по ту сторону прохода, есть купюры помельче, не то стюардесса, продавая им билеты, обязательно обратит на них внимание и скорее всего запомнит. «Надо было самому заняться этим в Тель-Авиве», — упрекнул он себя. Времени на пересадку в аэропорту Кеннеди было слишком мало, чтобы успеть разменять деньги. Ошибка не очень значительная, и все же неприятно. Майор Кабаков дожил до тридцати семи лет исключительно потому, что совершал очень мало ошибок.
В соседнем кресле мирно посапывал, запрокинув голову, сержант Роберт Мошевский. За весь долгий перелет из Тель-Авива ни Кабаков, ни Мошевский и виду не подали, что знают тех троих, что сидят позади, хотя были знакомы с ними не один год. Эти трое были крупные, сильные парни с обветренными лицами. На всех троих были мешковатые костюмы неброских тонов. В израильской разведке такую группу называют операционно-тактической единицей. В Америке их сочли бы просто бандой налетчиков.
Все трое суток с той ночи, когда он покончил с Хафезом Наджиром, Кабаков почти не имел времени на сон. Он знал, что ему предстоит нелегкий брифинг, как только он прибудет в столицу Соединенных Штатов. Проанализировав материалы, которые он привез после налета на мозговой центр организации «Черный сентябрь», и прослушав пленку, МОССАД сразу же принялся действовать. В посольстве США в Тель-Авиве было созвано экстренное совещание, и Кабаков был немедленно послан в командировку.
В Тель-Авиве, на встрече представителей израильской и американской разведок, было четко договорено, что Кабаков едет в Штаты помочь американцам определить, действительно ли существует реальная опасность, и если так — помочь опознать террористов в случае обнаружения их местонахождения. Официальные инструкции были четкими и ясными.
Однако высшее командование МОССАДа дало ему задание не менее четкое и определенное. Он должен был остановить арабских террористов во что бы то ни стало, любыми средствами.
Переговоры о продаже Израилю новых «фантомов» и «скайхоуков»[10] подошли к критической точке. Попытки арабов оказать давление на Запад и сорвать переговоры могли возыметь успех, тем более что западные страны испытывали постоянную нехватку нефти. Но Израиль должен получить эти самолеты. Как только патрульные «фантомы» прекратят полеты над пустыней, по ней двинутся на Израиль арабские танки.
Террористический акт чудовищной жестокости, совершенный в самом сердце Соединенных Штатов, может изменить баланс сил в пользу американских изоляционистов. Не только они в Америке считают, что помощь Израилю не должна даваться слишком дорогой ценой.
Ни Министерство иностранных дел Израиля, ни госдепартамент США знать не знали о том, что вместе с майором летят еще эти трое и что они собираются поселиться на некоторое время в квартире поблизости от аэропорта и ждать звонка от Кабакова. Кабаков, впрочем, надеялся, что в звонке не будет необходимости. Он предпочел бы справиться со всем этим сам, по-тихому.
Кабаков надеялся, что дипломаты не станут вмешиваться в его дела. Он не доверял ни дипломатам, ни политикам. Его отношение к ним и подход к делу наложили отпечаток на его славянские черты: лицо его было грубовато, но светилось умом.
Кабаков считал, что недостаточно осмотрительные евреи умирают молодыми, а слабовольные рано или поздно оказываются за колючей проволокой. Он был дитя войны: его семья бежала из Латвии, спасаясь сначала от немцев, а потом — от русских. Отец Кабакова погиб в Треблинке, а мать, спасая сына и дочь, добралась до Италии. Путешествие это стоило ей жизни. Пока мать с детьми пробиралась в Триест, огонь, пылавший у нее внутри, давал ей силы держаться, хотя тело ее медленно сгорало на этом огне.
Когда теперь, тридцать лет спустя, Кабаков вспоминал дорогу в Триест, он снова видел перед глазами мерно покачивающуюся руку матери: мать шла впереди, крепко сжимая его ладонь, а костлявый локоть, резко выступающий на исхудалой руке, виднелся сквозь прорехи в ее лохмотьях. А еще он помнил ее лихорадочно горящее, чуть ли не светящееся лицо, склонявшееся над ним и сестрой, когда она будила их до света, после ночи, проведенной в какой-нибудь придорожной канаве.
В Триесте она передала детей людям из сионистского подполья и умерла на пороге дома напротив.
В 1946 году Давид Кабаков и его сестра добрались до Палестины, и бег их закончился. В десять лет мальчик стал связным Пальмаха[11] и участвовал в боях, защищая дорогу из Тель-Авива в Иерусалим.
Кабаков провоевал двадцать семь лет и теперь лучше, чем кто-либо другой, знал цену мира. Он вовсе не испытывал ненависти к арабам — к арабскому народу, но считал, что вести переговоры с организацией «Аль-Фатах» — дерьмовое дело. Именно это выражение он употреблял, когда начальство спрашивало его совета, а это случалось не так уж часто. В МОССАДе Кабаков был на хорошем счету как офицер разведки. Жаль было бы переводить его в штаб, на канцелярскую работу, — таким блестящим был его послужной список, такой успешной — оперативная работа. И поскольку на оперативной работе он всегда подвергался риску быть захваченным, его не приглашали на закрытые заседания МОССАДа. Он оставался как бы исполнительным органом — карающей рукой МОССАДа, наносящей удар за ударом по опорным пунктам «Аль-Фатаха» в Ливане и Иордании. В МОССАДе, на самом верху, Кабакову дали прозвище Последний Аргумент.