Человек с двумя жизнями - Амброз Бирс

различал теперь каждое дерево в отдельности, листья и жилки на каждом листке. Он заметил даже насекомых – кузнечиков, мошек с золотыми спинками, серых пауков, перебрасывающих свою паутину с ветки на ветку. Он видел все цвета спектра на всех капельках росы на миллионах травинок. Гудение мошкары, которая плясала над струей течения, дрожание крыльев стрекоз, звуки, которые производили своими лапками водяные пауки, – все это создавало воспринимаемую им музыку. Рыба проскользнула под его глазами, и он слышал, как она прорезала воду.

Он всплыл на поверхность, лицом к течению. Одно мгновение ему казалось, что весь видимый мир медленно повернулся, а сам он – ось для этого движения. И он увидел мост, форт, солдат на мосту, капитана, сержанта, своих двух палачей. Они обрисовались силуэтами на синем небе. Они кричали, жестикулировали и указывали на него пальцами. Капитан приготовил свой пистолет, но не стрелял. Остальные были безоружны. Их движения казались смешными и в то же время ужасными. Они казались гигантами.

Вдруг он услышал сильный взрыв, и что-то с силой ударилось о воду в нескольких дюймах от его головы и обдало все его лицо водяной пылью. Он услышал второй выстрел и увидел одного из часовых, с ружьем у плеча; легкий дымок кружился у конца ружья. Человек в воде видел глаза человека на мосту, и этот глаз фиксировал его глаза через мушку. Человек заметил, что этот глаз был серый, и вспомнил, как он читал где-то, что серые глаза самые острые и все прославленные стрелки имели серые глаза. Однако этот сероглазый промахнулся.

Встречное течение захватило Фаркуара и заставило его сделать полуоборот. Он снова видел лес на противоположном берегу. Звонкий и певучий голос раздался позади него и перелетел через воду с такой четкостью, что заглушил собой все остальные звуки, даже перезвон водной ряби в его ушах. Хотя он и не был военным, Фаркуар слишком часто бывал в лагерях, чтобы не понять сразу же опасности, которой угрожал ему этот напев. Лейтенант, находящийся на берегу, решил принять участие в этих утренних занятиях. С какой холодностью, с какой беспощадной и суровой интонацией, с каким спокойствием, которое должно было передаться его подчиненным, произнес он эти жестокие слова, которые падали с безупречно правильными интервалами:

– Стройся… готовься… целься… пли!

Фаркуар нырнул – нырнул насколько мог глубоко. Вода заревела у его ушей голосом Ниагары. Все-таки он услышал заглушенный гром залпа и, поднявшись снова на поверхность, увидел блестящие кусочки металла, как-то странно сплющившиеся, медленно и извилистой линией спускавшиеся на дно. Некоторые кусочки коснулись его лица и рук и проскользнули, продолжая свое падение. Один осколок попал ему за воротник; было щекотно. Фаркуар вытащил его.

Снова вынырнув на поверхность, с открытым ртом, чтобы надышаться, он заметил, что долго оставался в воде. Течение унесло его далеко вперед, и он был гораздо ближе к спасению. Солдаты перестали заряжать. Металлические шомполы одновременно сверкнули на солнце, когда их выдернули из ружейных стволов, повернули в воздухе и вставили в гнезда. Оба часовых выстрелили еще по разу, отдельно и без результата.

Изнемогавший человек видел все это через плечо. Он мощно плыл теперь по течению. Его мозг был сейчас так силен, как его руки и ноги; он мыслил с быстротой молнии.

«Офицер, – рассуждал он, – не повторит больше этой ошибки, на которую способен только молокосос. От залпа уклониться не труднее, чем от одиночного выстрела. Вероятно, теперь он отдал приказ стрелять без команды, по усмотрению. Да поможет мне Господь! От всех не увернешься».

В двух шагах от него вдруг вздыбилась вода, и тотчас же раздался сильный, бесформенный, понижающийся шум; этот шум, казалось, снова вернулся в форт и растворился там во взрыве, от которого была потрясена вся река до самых недр ее. Поднялась волна, изогнулась над Фаркуаром, упала на него, ослепила и оглушила его. В партию вступила пушка. Отряхивая после контузии голову, человек слышал, как мимо его ушей с пением пронеслось, задевая воду, ядро, промчалось дальше и ударило по ветвям в лесу.

«Этого они больше не повторят, – подумал Фаркуар, – в следующий раз они будут стрелять картечью. Мне надо смотреть на пушку. Дым предупредит меня – выстрел следует позже. Он всегда тянется за ядром. Это – хорошая пушка».

Вдруг он почувствовал, что завертелся кругом, как волчок. Вода, берега, лес, мост, форт, люди, теперь уже отдаленные, – все смешалось и стушевалось. Вещи сделались представленными только своим цветом. Горизонтальные цветные полосы – вот все, что он видел теперь. Он попал в течение и понесся вперед во вращательном движении, которое причиняло ему головокружение и от которого его тошнило. Через несколько минут он был выброшен волной на песок, на южном берегу ручья, за мыс, который скрывал его от палачей. Резкая остановка и боль в расцарапанной острым камешком руке скоро вернули ему сознание, и он заплакал от радости. Он погрузил обе руки в песок, стал бросать его на себя целыми пригоршнями и громко благословлять его. Ему казалось, что этот песок состоит из бриллиантов, рубинов и изумрудов. Он не мог представить себе ничего более прекрасного. Деревья в лесу казались ему гигантскими оранжерейными растениями. Ему казалось, что он видит определенный план, по которому они посажены, и он вдыхал их аромат. Странный розоватый свет блестел между стволами, а ветер играл в листве, как на эоловой арфе. У него не было никакого желания продолжать бегство. Здесь, в этом райском уголке, он останется до тех пор, пока не придут за ним и не возьмут его…

Свист, хрип картечи в высоких ветвях над его головой пробудили его от мечтательности. Разозленный канонир послал ему в сердцах последний привет. Он вскочил на ноги, поднялся по крутому берегу и скрылся в лесу.

Он шел весь день, руководствуясь в пути дугой, которую описывало солнце. Лесу, казалось, не будет конца. За все время он не увидел ни одной просеки, ни одной тропинки дровосека. Он удивлялся. Неужели он жил до сих пор в такой дикой стране? В этом открытии было что-то зловещее…

К вечеру он устал и проголодался. Ноги его были в крови. Но воспоминание о жене и детях подстегнуло его, и он двинулся дальше. Наконец он выбрался на дорогу: она приведет его куда надо; он знал это. Эта дорога была пряма и широка, как городская улица, и все-таки казалось, что никто по ней никогда не ездил. По бокам ее не было полей, не было строений. Ни разу он не