Homo sum (Ведь я человек) - Георг Эберс

— Спрашивается только, одолжит ли нам небо радугу? Когда же потом Поликарп предложил заказать при посредничестве своих александрийских друзей несколько кедровых бревен из Сирии, а старший сын начал объяснять рисунок моста, который, по его уверению, должен был представить вполне безопасный путь через ущелье, отец следил с напряженным вниманием за его словами. При этом он так сдвинул брови и глядел так мрачно, точно выслушивал рассказ о каком-то злодействе; но он дал сыну договорить до конца и пробормотал только вначале: «все фокусы» и «да, если бы я был императором».

Наконец, он начал задавать сыну ясные и определенные вопросы и получил точные и обдуманные ответы. Антоний доказал ему цифрами, что барыши с одного подряда для Цезареума уже покроют более трех четвертей всех расходов. Затем заговорил Поликарп, уверяя, что гранит священной горы и по крепости, и по цвету лучше сиенского.

— Мы работаем здесь дешевле, чем там у катаракта, — перебил его Антоний. — Перевоз камня обойдется недорого, если будет построен мост и проведена дорога к морю, да если еще будем пользоваться рекой Траяна14, которая соединяет Чермное море с Нилом и как раз через немного месяцев станет опять судоходной.

— А если мои львы понравятся, — сказал Поликарп, — да Зенодот останется доволен нашим камнем и нашей работой, то очень возможно, что мы опередим Сиену и нам будет дана часть тех огромных заказов, которые теперь идут от новой столицы Константина15 в каменоломни близ катаракт.

— Надежды Поликарпа вполне основательны, — прибавил Антоний, — ибо с лихорадочным рвением заботится император об увеличении и украшении древней Византии16. Кто построит новый дом, тому ежегодно поставляется хлеб, а чтобы привлекать как можно больше народу из наших, он обещает скульпторам и архитекторам и даже опытным рабочим полную свободу от всяких податей. Если мы уже здесь, на месте, будем предварительно обделывать камни и колонны по рисункам, то они не будут занимать лишнего места на судах и никто не будет в состоянии доставлять материал по такой дешевой цене, как мы.

— Да еще такой хороший материал! — воскликнул Поликарп. — Ведь ты сам художник, отец, и понимаешь толк в камне лучше, чем кто-либо. Я еще никогда не видал гранита более красивого, равномернее окрашенного, как тот, который ты мне выбрал для первого льва. Я отделаю его здесь же на месте и думаю, будет на что посмотреть. Конечно, где же ему равняться с замечательными произведениями из блистательного века искусства, которыми полон Цезареум; но я постараюсь отличиться.

— Львы будут великолепны, — сказал Антоний и взглянул с гордостью на брата. — За последние десятилетия никто не создал ничего подобного, а уж я знаю александрийцев. Как только начнут расхваливать мастерское произведение из камня со священной горы, то так все и захотят иметь гранит оттуда же и только оттуда. Все дело только в том, чтобы провоз камня до моря был менее затруднителен и дорог.

— Ну, попробуем, — сказал Петр, молча расхаживавший перед сыновьями в продолжение последних их высказываний. — Попробуем, с Божьим благословением, построить мост. А дорогу проведем, если гражданство согласится взять на себя половину расходов, не иначе; вам же скажу: вы оба вышли дельными людьми!

Младший сын схватил его руку и поднес ее с горячею любовью к губам.

Петр быстро провел рукою по его темно-русым кудрям, подал затем руку старшему сыну и сказал:

— Придется увеличить число наших рабов. Позови мать, Поликарп.

Поликарп охотно поспешил исполнить это поручение, и когда он вдруг прибежал с пылающими щеками на женскую половину, Дорофея, сидевшая с дочерью Марфаной и с несколькими рабынями за ткацким станком, встала, несмотря на свою полноту, с юношеской поспешностью и встретила его восклицанием:

— Он согласился на ваши планы?!

— И на построение моста, матушка, и на все, на все! — воскликнул юноша. — Лучшего гранита, чем тот, который отец выбирает для моих львов, мне нигде не найти, и как я рад за Антония. Только с постройкой дороги придется повременить. Он хочет сейчас поговорить с тобою.

Ласковым движением Дорофея остановила сына, который было схватил ее за руку и хотел увести за собой; но слезы, навернувшиеся на ее добрых глазах, ясно показывали, насколько она разделяет радостное волнение своего любимца.

— Тише, тише, иду, — сказала она, освобождая руку, чтобы поправить платье и седые волосы, которые пышно и красиво обрамляли ее лицо, все еще не лишенное некоторой прелести и совершенно еще без морщин. — Так я и предсказывала! Если вы явитесь к отцу с толковыми предложениями, то он выслушает вас и согласится на все, без всякого посредничества с моей стороны. Женщине нечего вмешиваться в мужские дела. Молодежь любит напрягать лук слишком туго, а стрела-то и перелетит через цель. Вот было бы хорошо, если бы я из неразумной любви к вам вздумала разыгрывать какую-то сирену да льстивыми словами увлекать мудрый ум кормчего этого дома, вашего отца. Вы смеетесь над седоволосою сиреной? Но любовь не замечает, что разрушают годы, и не забывает ничего, что было когда-то в нас прелестного. А у мужчин и без того уши не всегда залеплены воском, когда это бывает нужно. Ну, пойдем к отцу!

Дорофея пошла, за нею последовал Поликарп с Марфаной.

Он удержал сестру за руку и спросил:

— Сирона не заходила к вам?

Поликарп старался казаться совершенно спокойным, и все-таки покраснел при этом вопросе.

Марфана это заметила и ответила многозначительно:

— Она показала нам свое прелестное личико; но важные дела помешали ей остаться.

— Важные дела у Сироны? — спросил Поликарп недоверчиво.

— Да, да! — ответила, смеясь, Марфана. — Надо сшить новое платье для куклы детей.

— Зачем же смеяться над ее добротой? — спросил Поликарп с упреком.

— Однако какой ты обидчивый! — сказала Марфана тихо. — Сирона ласкова и добра, как ангел; но ты лучше не заглядывайся на нее; ведь она не из наших, и как мне ни противен этот желчный центурион, однако…

Она вдруг замолчала, потому что мать как раз подошла к дверям комнаты отца и оглянулась.

Петр встретил жену с привычной серьезностью, но левый прищуренный глаз его глядел как-то плутовато, когда он обратился к ней с вопросом:

— Ты хочешь узнать, в чем дело?

— Смельчаки вы, до неба достать хотите, — ответила она весело.

— Если предприятие не удастся, — возразил Петр, указывая на сыновей, — то им дольше придется чувствовать последствия, чем нам.

— Вам уж, конечно, удастся! — воскликнула Дорофея. — Со старым полководцем да с молодыми солдатами выигрываются сражения.

Радостно и сердечно подала она мужу свою маленькую пухлую ручку. Он радостно пожал ее и заметил:

— Я полагаю, что вопрос насчет дороги пройдет в сенате. А для построения моста придется нам набрать вспомогательные силы, при этом требуется твоя помощь. Наших рабов мало для этого.

— Постой, — перебила его Дорофея с живостью, подошла к окну и крикнула: — Иофор, Иофор!

Позванный, старый ключник дома, тотчас же явился, и Дорофея начала советоваться с ним, кто из обитателей оазиса мог бы согласиться уступить им дельных рабочих и нельзя ли отрядить того или другого из домашних рабов для работ при постройке.

Все, что она говорила, было умно и точно и показывало, что она знала свой домашний обиход до последних мелочей и привыкла распоряжаться здесь вполне неограниченно.

— Высокого Анубиса, — решила она наконец, — я думаю, можно отставить от конюшни?

Ключник, все время отвечавший коротко и осмысленно, теперь вдруг замялся. При этом он взглянул на Петра, стоявшего к нему спиною, углубившись в рассматривание плана, и сделал движение рукою, ясно показывая и взглядом, и этим движением, что имеет сказать что-то такое, о чем не решается говорить в присутствии господина.

Дорофея сразу поняла и знак, и мысль Иофора; но потому-то именно она и сказала не столько гневным, как удивленным тоном:

— Что за подмигивание? Что я могу знать, то и Петр может слышать.

Сенатор обернулся и окинул ключника с головы до ног таким мрачным взглядом, что тот отступил на шаг и тотчас же заговорил.

Но речь его была в самом же начале прервана криком детей на лестнице и появлением галлиянки Сироны, которая привела Ермия к сенатору и сказала со смехом:

— Вот этого высокого парня я подобрала на лестнице, где он искал тебя.

Петр окинул юношу не особенно ласковым взглядом с головы до ног и спросил:

— Кто ты такой? Зачем пришел?

Ермий тщетно силился заговорить; присутствие столь многих людей, да в том числе еще трех женщин, смутило его окончательно.

Пальцы его покручивали курчавую шерсть на овечьей шубе, и губы шевелились беззвучно. Наконец ему удалось произнести, запинаясь: