Русская фантастика – 2017. Том 2 (сборник) - Вячеслав Бакулин

И если все так, то пусть моей игрой станет – вернуться.

Но я не чувствовал освобождения.

Слишком много неясного, слишком много вопросов.

Скажем, с тем же успехом мы можем вернуться оба – Счастливчик и я. Как уже указывалось, через Кяхту, Ургу, Юм-Бейсэ, через Анси, Цайдам, Нагчу – всегда в направлении Лхасы.

«О чем это ты?»

«О правильной дороге».

«Разве есть неправильные?»

«Неправильных всегда больше».

Через Кяхту, Ургу, Алашань… Через Синин на озеро Кукунор…

Близкая музыка не заглушала голосов. Рябые гологоловые сирены обольщали, нежно влекли, но никто не хотел за ними следовать.

«Через Синин на озеро Кукунор…»

Алмазная замолчала, и я («тетки») увидел плоское озеро.

Я даже вспомнил его название («тетки»). Нет, конечно, не Кукунор.

Джорджей Пагмо, вот как оно называлось. В желтом небе никаких докучливых драконов, только желтые облачка. И такое прозрачное, что не сразу увидишь воду, только когда мелкая рябь пробежит по поверхности. И такая ледяная вода, что руку в одно мгновение сводит судорога. Там на каменистых берегах жить нельзя. Там нет никакой растительности, только скалы, похожие на безголовых сфинксов. И лишь со стороны Шамбалы доносятся приятные звуки.

Долгие приятные звуки доносились и к нам – с игровой площадки.

В девятнадцатом веке в глубь пространных азиатских пустынь ходили на лошадях и верблюдах. По жгучим пескам Ала-шаня и Тарима, по гиблым топким болотам Цайдама и Тибета, по снежным хребтам. Плаксивое лицо тангута-идиота. Хубилган спросил его, где правильная дорога, а он врет и даже не запоминает свое вранье. Дерзкие нападения тангутов-еграев. Крутящиеся столбы соляной пыли.

Девятнадцатый век. В его истории и сейчас, наверное, есть что шлифовать.

Я знал неукротимых пенсов, которые умудрялись пересекать Мировой океан на плотах и лодках, в одиночку покоряли Аннапурну. Но они были пенсами, возраст не служил для них индульгенцией, не влиял на суть действий.

«Я ушла сама». Слова Алмазной я тоже не считал индульгенцией.

Если я вернусь, ты уже никуда больше не уйдешь, думал я. («Тетки».)

Я не отпускал теплую руку Алмазной. Я был уверен: теперь всегда вместе.

Во все века люди шли, плыли, летели, взбирались, падали, поднимались и снова куда-то шли. Подводные чудища распускали под бальзовыми плотами и тростниковыми лодками страшные фосфоресцирующие крыла, расцвечивали, раскачивали бездонные провалы, а злая пурга вздымала сияющую корону над ледяной Крышей мира. Люди развьючивали смиренных верблюдов, расчищали убитый ветром снег, ставили холодные палатки. Кто-то мчался на лошади в ближайшую монгольскую юрту – купить аргал, сухой помет, но случалось и так, что рубили седло, чтобы вскипятить чай. А нынешние счастливчики живут в информационном поле. Им нечего бояться. Как же Счастливчик умудрился потерять своих людей? И почему его судьбой занимается Алмазная?

От непонимания и ревности сознание мое расползалось, как тряпка в кислоте.

«Если ты услышал зов со стороны Шамбалы – иди».

Может, Алмазная правда думала сейчас о Счастливчике?

Никогда не видел, не слышал его, но он меня уже отталкивал.

«Иди к озеру прозрачному, рожденному в чистом уме бога, – с непонятной тоской повторила Алмазная. – Омойся в его ледяных водах. Все проходит, Лунин. Вода озера Джорджей Пагмо как само время. Отпей, почерпнув воду в ладони, и ты на целых пять поколений освободишь своих потомков от всяких тягот».

Она не пояснила, от каких тягот, и я пожал плечами: подумаешь, окунись.

«Ты в чем-то сомневаешься? Ты не хочешь в пустыню?» – спросила Алмазная.

Музыка, столики, трепещущие на ветру шелковые гирлянды, облака в небе над набережной. Загорелые лица, изрезанные стилизованными морщинами. Сразу видно, кто тут смело пойдет в гору, а кто постарается обойти ее. Прихотливые тату, выпуклые глаза, мутные глаза, смеющиеся глаза, прически всех видов. Одни пенсеры сидели в креслах, накинув на плечи теплые шерстяные пледы, другие смотрели из-под ладоней, наверное, им мешал свет. На большой набережной не было никого моложе восьмидесяти. Чистый мир пенсеров. Они ничего не должны миру. Они живут своей модой, своими вкусами. Они ставят своего «Одиссея».

Во все времена физиогномисты лгали и лгут.

Большие носы вовсе не говорят о животных склонностях.

Острые длинные носы тоже не обязательно выдают вспыльчивость.

Я внимательно рассматривал пенсеров, заполонивших широкую набережную.

Толстые и тонкие, прямые и согбенные, улыбающиеся и хмурые. Волосы зеленые, синие, седые. А еще – бритые головы; а еще головы, искусно расписанные цветной тушью. Орлиные носы далеко не всегда указывают натуру властную. Скитальца Одиссея многие считают героем, но многие считают его и мошенником. Светлые улыбки, высокие голоса. Пенсеры иногда замыкаются на минутной обиде. У них почти детские жесты. Их лица – как зеркала бунтующего подсознания. Они пловцы самой беспощадной в мире реки – времени. Каждое лицо отмечено темной печатью предков: у того рот акулы, а у этого глаза птицы, а у того сильно прижатые уши хищника. И все они из прошлого, они сами по себе – прошлое. Они порождение Климатического удара, но чертами, улыбками, жестами обязаны совсем древним рыбам и звероподобным пресмыкающимся. Их челюсти, весь набор зубов, брови, ресницы, цвет кожи, форма ушей – все из прошлого. Сейчас только информационное мировое поле связывает их с нами, в сущности, в любой момент кто-то из них может отправиться в тот край, откуда вернуться даже Ида Калинина пока только мечтает…

Шлифовка истории

7 октября 2413 года.

22.10. На реке Голын безоблачно.

Сирены тянули свою нежную песнь, может, поэтому Алмазная не отдергивала руку.

«Пением сладким тебя очаруют, на светлом сидя лугу». А на этом светлом лугу – человеческие кости.

«Тлеющих кож там разбросаны также лохмотья».

Совсем как в желтой пустыне после бегства Счастливчика.

Пенсеры и пенсы, конечно, не самая крепкая часть человечества, но, может, самая счастливая. Они сумели освободить детей и внуков (и себя, разумеется) от чрезмерного груза собственных слабостей и эмоций.

«Чем все-таки занимается Счастливчик?»

«Шлифовкой истории девятнадцатого века».

И пояснила: «Изучает документы, дошедшие до наших дней. Бумажные, электромагнитные, живописные, какие сохранились. Пытается понять, насколько они соответствуют или хотя бы соответствовали действительности».

«То есть терпеливо и тщательно сравнивает одну ложь с другой?»

«Ну, можно сказать и так. Но на самом деле просто сравнивает одни официальные документы с другими. Указы с другими указами, объявления с объявлениями, мемуары, служебные записки, отчеты…»

«… тоже наполовину лживые».

«Может, и на все сто».

«А что в итоге?»

Алмазная задумалась.

«Если ты о документах, касающихся бывшего проводника Ири, то тут много необычного. Однажды этот уже состоявшийся истопник наказал семилетнего мальчишку-соседа за кражу ягод из казенного сада. В протоколе было указано: бил мальчишку в исступлении. На крики прибежала дворничиха, мать мальчишки, вызвала полицию. В итоге на истопника завели дело».

«Да какое тут наказание».

«Семьдесят лет тюрьмы».

Я не поверил. Не стоит наговаривать на прошлое.

Получается, что это прошлое всегда во всем виновато.

Вон пенсеры и пенсы, веселые старики и бессовестные старушки прыгают по набережной как галки, кудахчут, как вольные куры. Я даже спутниц своих по планеру увидел – оранжевую и синюю.

На реке Голын безоблачно.

А сирены вели свою песнь, пытаясь хлопать связанными крылами.

Алмазная отняла наконец руку и спрятала ее в сжатых коленях. Хубилган, напомнила она, часто повторял своему бывшему проводнику: «Делай, Ири, то, что умеешь». Но что-то пошло неправильно. Хубилган умер на дальнем холодном озере, а бурят Ири оказался в столице Российской империи. В течение нескольких столетий («тетка») о бывшем проводнике Хубилгана если и писали, то всегда с преувеличениями. Дальние переходы… Воинственные племена… Опасный путь к далекому Тибету… Только Счастливчик, шлифуя историю девятнадцатого века, снял налет выдумок, и мы узнали нечто правдивое об Ири – истопнике Санкт-Петербургского императорского университета, получившем несусветный тюремный срок.

Семьдесят лет.

Как такое вышло?

Да так, что по дороге в полицейское отделение в каком-то непонятном затмении бывший проводник принял казенных служителей за тангутов-еграев, бродячих дорожных грабителей. Сильный и ловкий, он безжалостно избил казенных служителей и, уже доставленный в отделение, все никак не мог успокоиться. Когда пришли другие караульщики, он избил и их.

«Кто это так поступает?» – удивился начальник отделения.