Предатель любви - Геннадий Башкуев

Короче, продолжал рассказ Ссальник, он побежал за второй. Удо все-таки. А когда вернулся, Светка целовалась с гостем взасос. Прямо за столом.

— И вовсе не взасос, — подала голос законная жена. — В губы.

— С тобой вообще не разговаривают, — бросил Толик.

Толик удивлялся, как это он не размазал прелюбодеев по кафелю. И не пришил чем-нибудь острым. Например, рогами. Зато сразу же потребовал развода. Сделать это было, в общем-то, несложно. Толик и Светка сожительствовали третий год — гражданский муж был идейным противником всякого официоза. Но написал-таки заявление о разводе на имя бывшей жены.

— В туалете твоя бумажка! — торжествующе прокаркали из санузла.

— Не обращай внимания, — подлил чаю седой друг детства. — Тебе как, покрепче? Лично я чифир уважаю…

Развод заключался в том, что сожители разбрелись по разным комнатам, а так как жилая комната была одна, то бывший супруг обретался на кухне днем и ночью, я заметил в углу возле мусорного ведра скатанный матрасик. На кухню коварной изменщице вход был запрещен под страхом изгнания из дома.

Толик почему-то считал, что драться на дуэли надо зимой. Как Пушкин. Мы, не сговариваясь, посмотрели в окно. За окном пролетел редкий лист, дрогнуло от порыва ветра стекло, громыхнула незакрепленная жесть карниза. Тополя облетели — были видны окна блочной пятиэтажки напротив. Маленьким, как только стемнеет, я любил заглядывать в чужие окна, для чего у меня имелся бинокль четырехкратного увеличения, предмет зависти всего двора, и наблюдать суету немых картин, простых житейских радостей. Я старался угадать слова и желания движущихся фигурок за стеклом и мечтал о взрослой жизни. И вот она пришла и прошла, взрослая жизнь, и побитый этой самой жизнью друг детства несет детскую чушь. Кто ж знал, что надо было смотреть в бинокль с обратной стороны…

Ждать зимы нет никаких сил, заметил хозяин. Но почему я? Разве у него друзей мало, чтобы полчаса побыть секундантами? Друзья есть, но — вот совпадение! — все, как один, пьяницы, университетов не кончали. Был Боливар (я не сразу сообразил, что это Борька), и тот коньки не вовремя отбросил. А тут надо по понятиям, чтоб как в книжках. Чтоб красиво было. По-настоящему… По закону… Клятву давал… Толику не хватало слов. Любит он свою Светку, что ли?

Я заметил, что по закону выбор оружия — за вызываемой стороной. А вдруг противная сторона, на то она и противная, пожелает драться на рапирах, да еще в корсетах, где ж их найдешь, рапиры, не говоря про корсеты!

— Найдем! — клацнул железными зубами Толик Ссальник. — С-под земли найдем! Не твоя забота! Хочешь слинять, так и скажи. А ежели вызвался, вызывай, вот адресок…

— Погоди-ка! — окликнул хозяин у самой двери, подошел и понизил голос, оглядываясь назад. — Ты это… того… не говори Светке мое погонялово… ну, кликуху дворовую… Ерунда, сопли, а все-таки… Не говори, лады?

Я пообещал. И мгновенно понял Толика по кличке Ссальник. Ее он получил после того как стащил на рынке шмат сала и, будучи пойманным за ухо, обмочил со страху штаны. Эта роковая детская шалость порушила всю его жизнь. Последующие годы он только и делал что пытался смыть позорное имя, отстирать пятно на штанине, как пытаются извести неприличную татуировку, грехи молодости, добропорядочные отцы семейств. Он и в зону угодил, чтобы получить новое погонялово — за колючей проволокой на клички не скупятся. Бедный Ссальник! — член тайной организации «Союз трех пистолетов», подпольная кличка Хулио — тоже не фонтан, но и она не прижилась во дворе.

Узкоплечий молодой человек с плутоватым лицом по кличке Сэнди неожиданно принял вызов. Каюсь, я пытался его отговорить, затем предлагал выбрать для дуэли рапиры, а лучше японские мечи.

— Не-а, — почесал впалую грудь Сэнди, со свистом затянувшись папироской с анашой, закатив глазки и шумно выдохнув дым. — Я, конечно, могу и извиниться, не западло. Но это ж Толяну надо, ему со Светкой жить… Пусть! Забили стрелку! За базар отвечу.

Следующие три дня искали оружие. Потом патроны. История повторялась, но не в виде фарса, а, скорее, трагикомедии. Нашли пятизарядный самопальный пистолет, смахивающий на революционный наган. Хозяин нагана уверял, что оружие бьет без осечек, предлагал опробовать, только патроны за счет заказчика. Заказчик отказался: патронов было только два. Я сидел на чурке в холодном гараже, где происходил торг, — владелец уступил товар за два спичечных коробка гашиша, — и беспрерывно думал, что это сон.

Всю ночь перед дуэлью пропьянствовали на Толиной кухне. Время от времени один из нас падал на матрас на час-другой, забываясь коротким тревожным сном алкоголика, потом вставал, как зомби, опять брал в руки граненый стакан. Толик пил от страха, только теперь он сообразил, что на дуэли могут и застрелить, причем насмерть; я — от нескончаемого идиотизма происходящего.

Как только донесся стук первого трамвая, Толик растолкал меня и сказал, что пора на дуэль. Болела голова.

— Нет, — прочитал мои мысли дуэлянт. — До кладбища — ни грамма! — и предложил чифир.

Света, избегая мужниного взгляда, сунула теплый пакетик — яички, сваренные вкрутую. Глотнув чифира, позвякивая кошелкой, в которой перекатывались бутылка, стакан, яички и пистолет с патронами, мы по холодку тронулись в сторону кладбища. Я держал в руке красные флажки, с которыми сын ходил когда-то на Первомай.

На окраине городского кладбища, в редком соснячке, нас уже ждал противник. И не один. Рядом с ним еле держался на ногах секундант. Сэнди сказал, что это сосед — другие участвовать в дуэли категорически отказались.

Секундант, то и дело заваливаясь набок, по моему указанию отсчитал от мусорной кучи по двадцать шагов в обе стороны и воткнул в землю флажки. Сверху безнаказанно каркали вороны, невидимые в тумане.

Сэнди, чернея трагической долговязой фигурой, встал к флажку — правое плечо вперед! — выцеливая расстояние. Толик сидел на пеньке и облупливал скорлупу. Я глотнул водки, закусил круто посоленным яичком, крякнул, и тотчас туман рассеялся. По этому знаку от ближайшей сосны отделился секундант, икнул и бросил монетку вверх. Стрелять первым выпало Сэнди — он зачем-то дунул в дуло нагана, обтер патрон о ляжку и вложил его в барабан. Стороны обменялись любезностями.

— К барьеру! — слабо крикнул мой коллега, снова икнув.

Толик не спеша выцедил полстакана водки, смахнул крошки яичного желтка с груди, посмотрел в пустое небо, сплюнул и встал к флажку.

Сэнди, расправив узкие плечи, задержал дыхание и взвел курок…

Пронзительный крик разорвал кладбищенскую тишину. Из-за пригорка вывалилась женская фигура в коротком байковом халате и, посеменив длинными стройными ногами, с ходу припала к груди любимого. Сверкая прекрасными очами, заслонила собой дуэлянта и рванула на себе халатик, ослепив белыми, как снег, грудями. Гаркнула по-вороньи: «Стреляй, сволочь!» Зрелище не для слабонервных. Сэнди опустил пистолет и пошел прочь. За ним поплелся секундант.

— Эй, Сэнди, выстрел за тобой, слышишь! — оттолкнул жену Толик.

Закончилась вся эта история горько.

Толика, возвращавшегося домой в подпитии, подстрелили возле собственного подъезда. В городе болтали всякое. Что с Ссальником свели счеты то ли вышедшие на волю дружки, то ли бывший хахаль сожительницы, то ли все враги разом.

Весь последний год, с короткими перерывами, Толя провалялся на больничной койке. Врачи делали осторожные прогнозы. И Ссальник принял решение. Во время тихого часа он ушел из больницы в тапочках. После регистрации в загсе мы в узком кругу посидели у молодоженов дома. Из секунданта я переквалифицировался в свидетеля со стороны жениха. На фоне новых обоев невеста выглядела потрясающе. Сэнди прислал поздравительную открытку. Света то и дело бегала на кухню смотреть, не пригорел ли торт… И, прожевав сладкий кусок, я крикнул: «Горько!» Толик встал, бледный, что смерть, старенький пиджак болтался на нем как на вешалке. Жена, выше законного мужа на полголовы, склонилась и тихо сказала Толику: «Раскрой рот, шизик!» Супруги поцеловались взасос.

Провожая гостей, Света включила свет в прихожей и попросила совета. Не вписать ли ей в новом паспорте вместе с новой мужниной фамилией свое настоящее имя — Стелла. Стелла красивее, но Толе не нравится. Говорит, имя, как у бл… — Света запнулась, — как у благородной дамы. Может, я бы с ним поговорил? Толик меня бы послушался. Он образованных уважает. Или остаться Светой? Суть-то одна и та же. Стелла значит звезда, а звезда — это свет…

Толика хоронили зимой. На Стеллу было страшно смотреть, и я не смотрел. Снег падал крупными хлопьями, я шел за гробом, придавленный чувством вины, и утешал себя: пусть у нас так — горько, нескладно, да и ведь жизнь наша нескладная, и пускай кто угодно бросит в меня камень, но история Толика и Светы-Стеллы — история настоящей любви. А настоящая любовь, мужики, это мука. Вот Толик и отмучился. Удо.