Зеркало смерти, или Венецианская мозаика - Марина Фьорато

Но здесь, в Венеции, стремлению Норы к спонтанности подыгрывал сам город. В путеводителе была карта, но она ей не понадобилась. На стенах домов древними желтыми буквами обозначались два направления — Сан-Марко и Риальто, но из-за S-образной формы Большого канала они часто указывали в одну и ту же сторону. На незнакомой пьяцце Нора отыскала два желтых знака, ведущие к Сан-Марко, только стрелочки на них указывали в противоположном направлении.

Я Алиса, а эти значки нарисовал Чеширский кот.

Ее ощущение жизни в Зазеркалье только усиливалось. Солнце клонилось к закату, и она решила, что надо бы пойти к Сан-Марко. Но когда Нора попыталась следовать знакам, они повели ее все дальше и дальше, пока она не уткнулась в белую арку Риальто.

Под мостом Нора остановилась — выпить чашечку кофе и восстановить силы. Мимо сновали туристы, жадные до новостей, как некогда торговцы. Они держали в руках путеводители и томики Шекспира. Нора мысленно отделила себя от толпы.

Я не туристка. Я останусь и буду здесь жить.

Жизнь ее была упакована и оставлена в камере хранения на некрасивой верфи соседнего городка Местре. Нора заплатила за хранение на месяц вперед. За это время она должна найти квартиру и устроиться на работу.

Она смотрела на мерно попыхивающие вапоретто и думала об отце. Забитая народом лодка остановилась на конечной остановке «Риальто», и Нора увидела молодого человека в голубом комбинезоне. Он прыгнул на причал, накинул на столбик веревку и с большой сноровкой привязал лодку.

Мой отец.

Такая идея ей раньше в голову не приходила. А мать? Она приехала сюда ни с того ни с сего, влюбилась и забеременела. Нора прогнала мысль о матери, она не хотела признавать, что Элинор оказалась здесь раньше ее. Хотела думать, что это ее одиссея.

— Я не такая, как мать. Я другая, — сказала она вслух.

Неожиданно возле нее возник официант с дружелюбно-вопрошающим выражением на лице. Нора улыбнулась и покачала головой. Расплатилась, оставила чаевые и ушла.

На этот раз она позаимствовала стратегию у Черной королевы из «Зазеркалья», пошла путем, противоположным тому, что рекомендовали дорожные знаки, и вскоре обнаружила, что входит в место, которое Наполеон неудачно назвал «лучшей гостиной Европы».

Садилось солнце, предметы отбрасывали длинные тени. Кампанила нависла над площадью, словно огромная стрелка солнечных часов; ярко высвечивались высокие арки крытой галереи под самой крышей. Нора со священным трепетом смотрела на роскошные бронзовые купола базилики — такое величие, такая красота! Рим и Константинополь сошлись здесь и произвели на свет странного и удивительного горбатого зверя — абсолютно новое существо, дракона со шпорами, охраняющего город. И, по контрасту с ним, свадебный торт Дворца дожей, спокойный и однотонный, украшенный филигранью белого камня. Только здесь можно было поместить Оролоджо, часы для великанов, где вместо цифр красовались золотые изображения зверей зодиакального круга, и это казалось почти закономерным. Норе захотелось присесть. Кружилась голова. Она открыла путеводитель, но слова плыли перед глазами. Перед лицом такого величия черно-белые строки выглядели неуместными. К тому же Нора решила держаться подальше от туристов на Риальто, ей не хотелось смешиваться с толпой и вести себя как они — переводить глаза с путеводителя на памятники, словно артист-новичок, разрывающийся между камерой и сценарием.

Почему никто меня не предупредил?

Друзья, преподаватели и даже мать долгие годы советовали ей сюда приехать. Никто не верил, что она еще не была здесь: ведь она художница, наполовину венецианка. Озарение снизошло на нее в кафе возле Риальто. Нора поняла, что не была здесь раньше из-за матери. Элинор пережила свое венецианское приключение и оказалась жестоко оскорбленной. Серениссима не приняла ее, сочла неполноценной. Поэтому Нора и не хотела сюда приезжать, сравнивать себя с матерью, находить отзвуки прошлого в собственной истории. Ей хотелось открыть свою Италию: Флоренцию, Равенну, Урбино. Друзья, поклонники Венеции, хором как один кричали, что это единственное место в мире, которое нельзя не увидеть.

Но виноватыми в ее нерешительности были художники и писатели.

Эх, Каналетто! Ну что ж так бездушно написал ты это место? При всем своем мастерстве не сумел показать его мне. Послушно повторил, а не раскрыл тайну красоты. А ты, Тернер, разве ты не видел, как здешнее солнце истекает кровью в лагуну? Вот так, как сейчас? Ох, Генри Джеймс,[25] ты меня тоже не подготовил. А твои восхищенные пассажи, Ивлин Во,[26] — лишь слабые оскорбления в сравнении с тем, что я вижу собственными глазами. А тебе, Николас Роуг,[27] не помогли ни камеры, ни пленка. Ты тоже не сумел мне ничего рассказать!

Молодая женщина в просторной приемной Сансовинианы на отличном английском объяснила Норе, что в святая святых библиотеки ей, к сожалению, нельзя. Впрочем, посетители без читательских билетов могут воспользоваться справочным отделом. Нора предъявила паспорт, и девушка аккуратным круглым почерком выписала ей пропуск на день и провела в распашные двери на электронном замке слева от главного входа. Нора вошла, а двери, закрываясь, шепотом поздоровались с нею. В неподвижном и душном воздухе ее дожидались пыльные книги в теплых кожаных переплетах. Они приветствовали Нору как старую знакомую — еще со студенческих дней. Единственным посетителем оказался пожилой мужчина. Он поднял голову, кивнул и опустил к тексту блестящие глаза. Девушка быстро объяснила, как пользоваться каталогами, и исчезла.

Нора стала перебирать пожелтевшие карточки каталога. Фамилия Манин встречалась очень часто, но Нора быстро поняла, что в виду, как правило, имеется дож Лодовико либо Даниэль, юрист-революционер, оказавший сопротивление австрийской оккупации 1848 года. Солнце ушло из высоких окон, когда Нора наткнулась на многочисленные карточки с именем Коррадо Манина. Нора сняла с дальней полки огромный том, похожий на те, что выкладывают на кофейные столики в разных странах мира. Фотографии в таких книгах никто не рассматривает. Нора уселась за обтянутый кожей стол, открыла книгу и была поражена: даже пожелтевшие фотографии 1960-х годов не могли испортить впечатление от увиденного. Страница за страницей красоты, фантазии и волшебства. Она невольно положила голову на руки, и старик тревожно на нее посмотрел.

Я пришла сюда в поисках родственника, который помог бы мне сблизиться с Венецией, а обнаружила Мастера — Леонардо или Микеланджело.