Ложа чернокнижников - Роберт Ирвин

Сегодня вечером позвонил отцу пораньше. Диагноз подтвердился. У мамы — рак, и ее оставили в больнице для новых обследований. Провожу вечер, слушая роллингов и Джефферсонз Эйрплейн. Гитары оплакивают меня. Теперь, когда я пролистываю эти страницы, мне кажется, что у постороннего может возникнуть впечатление, будто я общественное животное, которое не может усидеть на месте и вечно ищет общения. Это не так. Мой единственный собеседник — проигрыватель. Какая досада — я вспомнил, что забыл спросить Роберта, не умер ли я.

Я попытался засунуть большую щепоть шемы за щеку, но мне это удалось только отчасти, так что эта мерзость расползлась по всему рту. Я сидел, перекатывая ее языком как можно дольше, но под конец мне захотелось от нее избавиться, однако когда я попытался встать, чтобы дойти до сортира и выплюнуть эту пакость, то почувствовал, что у меня слишком кружится голова. Так что пришлось блевануть прямо на пол перед собой. Голова раскалывалась. Обязательно попробую еще раз. Возможно, эта шема даже вызывает привыкание.

Не забыть: Если послушать мистера Козмика, то у Брайана Джонса три соска. Он-то откуда знает? Кроме того, мистер Козмик проделал себе дырку в мошонке, чтобы ее можно было надуть перед сексом. Должно быть, заниматься сексом с раздутой мошонкой — это клево…

20 мая, суббота

«Затем вдруг послышались тревожные звуки. Бесчисленные беглецы метались взад-вперед, сотрясая землю, и я не знал, что это — добро или зло. Тьма и свет. Буря и человеческие лица. И наконец, когда я почувствовал, что все кончено, мне явились женские формы и черты, которые были для меня дороже всего в мире, и затем — на какой-то миг — рукопожатия и душераздирающее расставание, а затем — вечное прощание! И со вздохом, каким вздыхает в Аду мать, вкусившая кровосмешения, произнося ненавистное имя смерти, раскатилось эхо — вечное прощание! и снова и снова в раскатах эха — вечное прощание!

И, пробудившись в муках, я произнес вслух: „Я не стану больше спать!“»

Сегодня ночью мне приснилось, что я сплю в комнате, где я на самом деле сплю. Просыпаюсь и вижу свою мать, стоящую в темноте. Она выглядела страшно худой и о чем-то меня умоляла. Но я никак не мог расслышать, что она говорит. Мне пришло в голову, что рак добрался даже до ее языка. Потом я проснулся по-настоящему. Я весь дрожал, и о том, чтобы снова уснуть, не могло быть и речи. Я взял книгу, которую всучил мне Фелтон, открыл ее наугад и сразу наткнулся на абзац, который только что выписал. В нем де Квинси описывает опиумное видение, навеянное впечатлениями от прослушанной музыки. То, что де Квинси был первым английским хиппи, я думаю, это Фелтон так шутит, но правда жутко от того, как этот отрывок обращается прямо ко мне — как предостерегающий дух. Неужели меня будут преследовать книги покойников? Надеюсь, что нет; длинные лихорадочные фразы де Квинси совсем не в моде.

Я прошелся по Портобелло-роуд, купил кое — какие продукты. Девушка из магазина «Лорд Китченерз Вэлит» опять мне улыбнулась. Беда в том, что в дневниках сплошные «я», «меня», «мне». А вот как раз мной я быть и не хочу. Не хочу ходить за продуктами. Хочу вылезть из своей шкуры. Я, может, и прохожу испытание на Оккультном Пути, но мне все так же приходится таскаться по магазинам, чтобы купить молоко, кукурузные хлопья, брюссельскую капусту, коричневый рис и так далее. Может, когда-нибудь я научусь обходиться без еды и жить за счет энергии улицы. В такие солнечные дни, как сегодня, на Портобелло-роуд все сверкает: экзотические фрукты, женщины из Вест-Индии в накинутых на головы шалях, хиппи в своем прикиде, девушки в летних платьях (а ведь еще только май!) — но где-то там, за пределами моего зрения, седая, изможденная женщина стоит и ждет.

Днем начал читать об «эффекте наблюдателя» в социологических экспериментах — как элементарный процесс наблюдения меняет в глазах человека саму природу наблюдаемого. Когда мне это наскучило, я немного почитал Алистера Кроули и лег, попытался следовать его инструкциям, чтобы мое астральное «я» оставило мое физическое тело. Я воображал, как мое астральное «я» будет с потолка следить за тем, как мое тело на кровати внизу забылось зыбким сном, но это был всего лишь плод моего воображения. Моя воля еще недостаточно сильна. Однако, как замечает Кроули: «Лучше допустить ошибку при совершении магического ритуала, чем допустить таковую, стараясь детально его описать».

Записав все вышеизложенное, я надел серебристую рубашку и собрался выйти. Теперь я вижу, что трудность ведения дневника состоит в том, что в конце концов запись становится такой скрупулезной, что можно провести целый день, описывая то, как ты провел целый день, описывая этот день в дневнике, — еще одна головокружительная перспектива.

Сегодня вечером Салли прежде всего захотела узнать, что бы я предпочел: уже умереть или еще не родиться. Мы встретились, как и договаривались, у метро «Ковент-гарден», зашли в паб перекусить, а потом отправились в «Пуп Земли». В этот раз у входа нам на руки налепили переводные картинки с бабочками. Играл Инкредибл Стринг Бэнд (по словам мистера Козмика, оба участника ансамбля по уши увязли в сайентологии.) Мы протанцевали целую вечность, а потом сели в самом дальнем от сцены уголке и завели спор — совсем как на прошлой неделе — о Ложе чернокнижников и о том, что творится в Хораполло-хаусе. Салли все время приходилось кричать, и это отнюдь не улучшило ее настроения.

— Не нравится мне все это! — выкрикнула Салли, — Там все пронизано дурными вибрациями. Поражаюсь, что ты этого не чувствуешь. Интересно, чего ты от них ждешь?

Я улыбнулся и ничего не ответил. В прошлом году Салли вместе со мной была на первых двух лекциях по Герметической мудрости, но Агата и Гренвилль ей жутко не понравились, поэтому она перестала ходить на лекции и так и не слышала ни Фелтона, ни Лоры, ни других лекторов. Магистра она тоже не видела.

— Они там все старые противные снобы. Типичный истэблишмент, — продолжала она, — Трезвонят о высшей духовной жизни и противостоянии силам материализма, а по сути они сами — закоренелые материалисты. Именно так. Разуй глаза, посмотри на все их ковры, бархатные шторы, на всех этих медных и серебряных идолов. А сами-то они — жирные, холеные. Меня просто бесило от одного их вида, как они сидят, надутые как индюки, и так и буравят тебя взглядом. Они, видите ли, Просвещенные, а у самих ауры пропитаны злом. Они промывают вам мозги.

— Ну, мне-то они мозги не промоют, — возразил я. — Я не впечатлительный. Я их, конечно, слушаю, но обо всем сужу объективно.

Меня здорово разозлило, что Салли не верит в меня. Она продолжала:

— Тебе известно, что этот козел Гренвилль ко мне клеился? — (Нет, я об этом не знал.) — Он так пялился на мою юбку, как будто у него не глаза, а рентгеновский аппарат. И постоянно намекал на разные высшие эзотерические знания, в которые он посвящен. Но потом я спросила его, может ли он сказать, какого цвета у меня трусики, тут-то он и обделался. Питер, ты ведь намного умнее его. И зачем тебе нужно с ними связываться?

Я повторил ей то, что говорил уже столько раз, а именно, что если даже есть один шанс из миллиона, что эзотерический взгляд на мир правилен, то стоит исследовать его до конца, ведь на кону стоит так много — вечная жизнь. Но что касается моего вступления в Ложу, Салли уперлась — не сдвинешь. Она читает всю эту мистику Халиля Джибрана и Германа Гессе и тому подобное о следовании Пути и все такое, но когда речь заходит о том, чтобы действительно сделать что-то, скажем, бросить все земные блага и отправиться в странствие, она отказывается и пальцем шевельнуть. Она просто читает все больше книг и становится все нервознее, потому что не делает того, чему учат эти книги, а особенно нервозной она становится потому, что книги, которые она читает, учат тому, что подлинная мудрость заключена в самой жизни, а не в книгах. Я от этого просто шизею.

— Я в толк не возьму, почему ты решил стать посвященным? Тебе что, всего этого мало?

(Все — это: кружащиеся и подпрыгивающие фигуры, мигающие огни, плывущие по воздуху мыльные пузыри, зловещие переборы ситара, ее острые груди.)

— Они только и могут, что выступать со своими доморощенными рассуждениями о Пути и Работе, — выкрикнула Салли, — Но в них нет любви, и они не умеют смеяться. Они не умеют танцевать. А вот мне нравится танцевать.

И с этими словами она ринулась в бурлящую толпу и поманила меня за собой. Я последовал за ней, но не столько танцевал сам, сколько смотрел, как танцует она. Ее легкие золотистые волосы взмывали кверху, падали ей на лицо и взмывали снова. Салли очень худенькая и бледная. Она как принцесса, которая поднялась из подземного царства эльфов, чтобы потанцевать с неуклюжими людьми. Она придумала танец соблазна, чтобы совратить меня с Пути и увлечь за собой, в свою постель, туда, в подземелье. У нее такие яркие глаза и улыбка, будто внутри нее горит белое пламя.