Черный пролетарий - Юрий Гаврюченков

— Опытен, падла, сразу видать.

— Иван-то лох, на учёную степень повёлся.

— Тяжело в лесу без огнестрела.

— Да и с огнестрелом тяжело, — вздохнул кто-то изрядно послуживший.

— Будь вместо меча короткоствол, всё могло сложиться иначе.

— А будь короткоствол у Василисы, исход сказки был бы немного предсказуем.

Даже на отдыхе ратники не теряли бдительности и по мере приближения командира расступались, толкали зазевавшихся товарищей, освобождали проход, пока Щавель не оказался перед сидящим на нарах Дарием Донцовым.

— Что думаешь о сказке ты? — осведомился старый лучник, перехватывая удобнее под мышкой портфель разноцветно татуированной кожи. — Какую мораль ты вкладываешь в свою историю?

— Здравствуй, господин, — учёный раб встал и поклонился. — Я не даю никакой морали. Вольные люди сами вольны выбирать, какие сокровища выносить из этой сокровищницы. Не мне ограничивать их свободу. Я думаю, что моё дело рассказывать и развлекать, ни к чему не обязывая и не призывая. Если люди найдут некие глубинные смыслы, то они найдут их, на самом деле, в себе. Сказка — это ключ, который отпирает дверцу в их душе. Я хочу написать сборник таких сказок, господин. Чтобы он был, как связка ключей. Я на него даже договор заключил с покойным хозяином, ныне аннулированный. В Великом Муроме книгу можно будет продать новому издателю.

Дружинники примолкли, внимательно слушая речи учёного раба о неведомых ратоборцам делах. Многим невдомёк было, что сказки можно записывать, и тем удивительнее казалась подборка их, как нанизанные на кольцо ключи. А уж продать кому-то… Покупателем должен быть человек, умеющий читать. Или хотя бы знающий грамотного богатея, чтобы перепродать ему сей сколь драгоценный, столь и сомнительный товар. Тут было над чем поломать голову простому ратнику. Впрочем, сделка намечалась в Великом Муроме, а там водилось немало чудес, подобных загадочному новому издателю.

— Пиши, писатель, — Щавель бросил на нары пачку сероватой бумаги местной выделки и красный сибирский карандаш «Томск» М-ТМ, неизвестно как попавший к начальнику тюрьмы.

Земля на тюремном дворе, распаханная коваными сапогами и копытами, напиталась кровью и сделалась будто свекольного цвета кашей. Щавель брёл по ней, увязая по щиколотку. «Никуда не деться, никуда, конвой, конвой», — звучало в голове, словно у магнитной ленты склеили концы и запустили по кругу. Палач протянул корявые пакши, чтобы сграбастать и утащить на эшафот…

Щавель открыл глаза за мгновение до того, как его коснулась рука Михана.

— Ай, дядь Щавель! — парень аж присел от боли, до того остервенело стиснул ему запястье старый лучник. — Ты чего?

Щавель опомнился, разжал. Молча смотрел на парня. В расположении царили предрассветные сумерки, только свеча в руке ночного дежурного освещала его испуганное лицо.

— Говори, — шевельнулись губы командира.

— Виноват, — тоном, как у Сверчка, отрапортовал Михан. — Начальник тюрьмы просит к себе. Посыльный говорит, по срочной надобности.

Дежурный помощник начальника тюрьмы с фонарём в руке ждал у дверей под присмотром пары дневальных рабов, донельзя довольных, что ночуют в тёплом помещении, а не на конюшне. Истощённые за сотни вёрст пешего этапа рыла ныне лучились сытым довольством. Рабы от пуза натрескались вкусной сечки с нажористым отварным салом и теперь готовы были защищать кормушку до последнего дыхания. На ДПНТ они взирали пристально, строго, но с некоторой опаской и недоумением: уж не хочет ли незваный гость перевести их из казармы в жуткие казематы, при одной мысли о которых бегут по телу мурашки. Прикажи рабам наброситься на цирика, голыми руками порвали бы.

— Доброе утро, — ледяным голосом приветствовал его Щавель.

— Гражданин начальник приглашает явиться в связи с изменением обстоятельств, — пропустив приветствие мимо ушей, отчеканил ДПНТ.

— По поводу вчерашнего?

— Не могу знать.

— Жди здесь. Возьму бумаги и секретаря.

В спальном расположении Щавель растолкал звучно храпевшего верхними и нижними отверстиями Лузгу. Рык смолк, воздух около нар, казалось, посвежел.

— Одевайся, мухой, — шёпотом приказал Щавель. — Котомку свою заряди. Ты мой секретарь по секретным делам. И помалкивай.

— И в рот лупись, и с вещами соберись, — ответствовал на это Лузга, однако быстро сел и принялся мотать портянки.

Они вышли к ожидающему с деревянной стойкостью дежурному помощнику. Щавель с портфелем и чуть позади Лузга, придерживающий увесистую котомку. Цирик вытаращился на доходягу в драном свитере и обвисших портках, еле прикрывающих новенькие берцы, на зеленоватый ирокез, на обезжиренную морду, на глумной оскал, за один который следовало законопатить в ШИЗО. Секретарь был подстать боярину. Если бы ДПНТ приказали бы принять эту парочку, тюремщик оказал бы им самый тёплый приём. Для начала подобрал бы уютный карцер возле бойлерной, чтобы прожарились до седьмого пота, а потом запер на общак с рецидивистами. А потом, конечно, в ШИЗО, повод найдётся. А потом рассадил по одиночкам, чтобы у арестантов поехала крыша. Годик помариновать, затем можно и в трёхместную сажать на полный срок. Очень ему не нравились насквозь криминальные хари с явными признаками душегубства, мародёрства и каннибализма. Кого только ни наберёт в помогальники светлейший князь! То ли дело дюжие ахтунги, наезжающие из Великого Мурома. Спортивные, ухоженные, смотришь, и глаз отдыхает. Но служба есть служба. Если эти головорезы — комиссар Великого Новгорода с секретарём, обращаться с ними подобало почтительно.

— Прошу вас следовать за мной, — вежливо пригласил дежурный помощник, развернулся через левое плечо и стал спускаться по лестнице.

Тюремный двор был замощён брусчаткой и там, куда падал свет фонаря, не выглядел инфернальным как во сне.

— Знаешь, что такое магнитная лента? — спросил Щавель, ещё находясь под впечатлением сна.

Лузга пожал плечами и, поколебавшись, ответил:

— У басурман есть. Они музыку на неё записывают как-то. Сам я ленты не видел. Думаю, магнит как-то хитро расковывают в полосу, с одной стороны у ней плюс, с другой минус, посредине где-то звук прячется. Порожняк гнать не буду, не видел, не знаю, на что она похожа, а чего ты спросил?

— Снится всякое, — неохотно поделился Щавель. — Место плохое.

— Похужей видали!

В кабинете начальника централа сгустилась атмосфера авральной ночи. Плавал слоями синий табачный дым. На столе расположился пищевой центряк — сало, пряники, повидло и здоровенный чифирбак, накрытый брезентовой рукавицей. Воля Петрович приветствовал вошедших, буровя налитыми кровью глазами. Этажом выше кто-то гомонил, вроде как, бабы, и даже плакал ребёнок.

— Лузга, мой большой спец по делам тебе известным, — представил спутника Щавель и положил на стол портфель. — Благодарю за помощь.

— Служу отечеству и князю! — нехотя поднялся раб, которому боярин указал место, обращаясь не как с высокопоставленным должностным лицом, а как с нижестоящим.

Помогальников с дубинками в кабинете не оказалось. Репрессировать не собирались. Щавель не мог отрицать эту возможность. Мало ли что придёт в голову князю? Возьмёт, да направит письменный приказ запереть в темнице за бесчинства по пути следования. Беспредельничать светлейший вроде как дозволил, но вон как обернулось. Одного ростовщика, из-за которого началась война с Озёрным Краем, могло с лихвой хватить для принятия сурового решения. Князь, каким его Щавель помнил до отсылки своей в приграничный Тихвин, был способен на многое. Лучезавр всегда был способен на всё, потому и сделался князем.

— Что у тебя стряслось ни свет, ни заря? — удержал перехваченную инициативу командир и тем, казалось, добил казематного льва.

Воля Петрович отвёл взгляд, тяжело прошёлся по кабинету.

— Присаживайтесь, угощайтесь. Чифир свежий, только нифеля поднимал. Индюха натуральная, не какой-то китайский пу-эр.

— Лузга, налегай на доппаёк, — разрешил Щавель, понимая, что церемонии пусть даже с наделённым исключительным доверием и верно прослужившим много лет ответственным лицом, но всё же имуществом, а не человеком, в эту минуту кончились.

Лузга, не снимая котомки, пристроился напротив чифирбака и принялся наворачивать за обе щеки. Пряники намазывал повидлом, заедал смачными ломтями бациллы, с чифиром однако не пыжил, чтобы не посадить мотор.

Щавель, наоборот, отодвинул стул, словно дистанцируясь. Развернулся к начальнику тюрьмы, сел, заложил ногу за ногу, сплёл на колене пальцы, смерил Князева от залысины до столешницы.

— Косяк у нас городского масштабах, — выдержав паузу, за время которой тщательно подбирал слова, изрёк Воля Петрович. — Язык не поворачивается сказать. Самоорганизованная интеллигенция выгнала из дому городничего вместе с домочадцами и в хоромы его беженцев заселила. Вот только что.