Тугайно-тростниковый скиффл - Борис Денисович Белик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Видите, здесь все истоптано, – указывал Николай на следы копыт.
– Это коровы, – после детального изучения отпечатков, заключил я.
– Ну и что? – вступил в диалог Николай.– Пусть коровы, но, скажи, зачем коровам заходить в тростник?
– Ну и зачем?
– Тростник редкий и от солнца не спасет. Если бы они тут отдыхали, было бы все примято и полно навоза. Остается одно: где-то поблизости водопой.
По следам мы вскоре вышли на песчаную прогалину в тростниках, в конце которой действительно оказалось довольно большое озеро. В центре его и по краям виднелись кочки, хатки ондатры, а из воды торчали отдельные стебли осоки и тростника. То есть оно было не глубоким и вполне могло оказаться кормовым, куда обычно на ночь слетаются утки.
Воспрянув духом, мы рванули к мотоциклам, оставленным на дороге, и через несколько минут уже расчехляли ружья на берегу долгожданного озера. В ажиотаже я даже забыл про свой порванный сапог. И только у воды спохватился: идти-то мне не в чем… Обомлев от этой мысли, я бросил полный отчаяния взгляд на удаляющихся собратьев по оружию. Впереди колонны бодренько шлепал по воде Вовка, еще минуту назад волочивший по земле свою раненую ногу.
– Куда? – только и сумел выдавить я из себя. И этот наполненный безысходностью возглас был адресован, прежде всего, жертве ДТП, хотя, как оказалось на самом деле, жертвой был я, а не Вовка.
С минуту я еще обреченно стоял на берегу, затем вернулся к мотоциклу, достал кеды, переобулся. В стороне от лагеря разгреб песок и в образовавшуюся яму бережно уложил свои великолепные иранские сапоги. Внутренне обливаясь горючими слезами, насыпал поверх ненужной теперь обуви могильный холмик.
– Прощайте, мои дорогие, – начал я траурную речь. – Вы не успели послужить мне верой и правдой. Но это не ваша вина. Безрассудная, преступная рука жестоко прервала ваше победоносное шествие по болотам и топям. Но как бы ни злорадствовали враги, светлая память о вас наверняка сохранится в моем благодарном сердце.
Я взял ружьё и произвел два залпа.
– Спите спокойно, – закончил я траурный митинг и нехотя поплелся за хворостом для костра.
Выстрелов слышно не было, и я потихоньку успокоился. Приготовил чай, бутерброды, и только собрался пообедать, как появились ребята.
– Ты в кого стрелял? – первым делом спросил Николай.
– В белый свет, – чистосердечно признался я и тут же заботливо обратился к Вовику. – Владимир Петрович, сапоги не трут? Ты бы снял их, а то рана взопреет.
Вовик недовольно покосился на меня, но сапоги снял.
– Дай-ка их сюда, – тем же ласковым голосом произнес я. – Ты не беспокойся, я постараюсь сохранить твою болотную обувь в целости и сохранности до конца охоты. Для нас (я думаю, выражаю мнение всех товарищей) главное – вернуть обществу здорового человека. И в этом благородном порыве мы ни перед чем не постоим.
Никто меня не останавливал, все угрюмо сидели у костра, понурив головы, и я, на волне успешно завершенной акции по отъёму сапог, продолжал бодрую речь.
– Юрий Иванович, никто не забыт и ничто не забыто. Мы и в радости и в беде всегда рядом с тобой, готовые в любую секунду протянуть руку помощи, подставить плечо, на которое ты можешь надежно опереться.
Я взглянул на Юрия Ивановича. Он сидел с каменным лицом. И лишь приглядевшись, можно было с достаточной степенью уверенности сказать, что на самом деле эта часть его головы представляла собой не скульптурное изваяние, а живописное полотно, на котором писался образ нашего друга, но при этом художник пользовался не художественными, а малярными кистями. На лбу и под глазами широкими мазками были проложены борозды грязи. А небольшой курносый нос, казалось, вообще был стерт с лика страдальца.
От созерцания этой картины я пошатнулся, но в последний момент взял себя в руки и устоял на ногах.
Отстранив от мученика свой взор, я заметил, как Николай потянулся к рюкзаку, осторожно развязал тесемки и устремил свой алчный взгляд на мыло и полотенце, лежащие поверх остальной поклажи.
– Николай Константинович, – пресек я провокационное поползновение соратника, – никак вы намерены почистить зубья?
– Вроде того, – промямлил соратник.
– А вы что скажите, Владимир Петрович? Что сидишь, как архиерей на приеме? Наливай.
По мере употребления языки у всех развязывались, жизненные силы восстанавливались. Неуёмная молодая кровь живо понеслась по кровеносным сосудам, наполняя тело и мозги избыточной энергией, требующей периодического стравливания.
Я достал песенник, открыл его наугад и «по долинам и по взгорьям» полилась красноармейская песня. Буквально все произведения из сборника нам были знакомы, что позволяло наслаждаться пением довольно долго.
Наконец, успокоившись, мы решили обустроить место стоянки. Владимира Петровича отправили в поселок за кирпичами. Там, на окраине, стоял полуразрушенный кирпичный домик. Этот стройматериал мы намеревались использовать для сооружения подставки под казан и чайник. Я и Николай принялись устанавливать палатку, а Юрик поехал за саксаулом.
Как только лагерь приобрел жилой вид, мы без сожаления оставили в нем Владимира Петровича, так как теперь он остался без сапог, и двинули вглубь тростников на вечерку.
Я обошел наше озеро и, углубившись дальше, обнаружил еще несколько маленьких лужиц, но что удивительно – уток нигде не было!
Солнце клонилось к закату и уже коснулось своим багряным краем трепетавших на ветру метелок тростника, когда заметил: чуть правее от нашего лагеря одна за другой садятся утки. Но дойти до этого места мне в этот вечер не удалось. Солнце быстро село, и в мгновенно наступившей темноте едва выбрался из болота.
Когда все собрались в лагере, я поделился своими наблюдениями. Оказалось, что Николай с Вовкой тоже видели, как садились утки. Причем Вовка пояснил, что это место расположено от нас метрах в пятидесяти.
VII
С рассветом мы ринулись в тростник прямо от лагеря. Через тридцать-сорок метров вышли к воде. Сначала это были небольшие, мелкие плёсы, а после трех проходов открылось большое кормовое озеро. С противоположной стороны его поднялся табунок уток.
Водоем оказался глубиной по колено. Мы разбрелись с целью обследования местности, прилегающей к озеру и, как оказалось, не безуспешно. Мне удалось добыть двух уток, по одной подстрелили Юрик и Николай. С добычей и твердой уверенностью, что вечером устроим в этих местах «Мамаево побоище», мы, довольные вылазкой, вернулись в лагерь.
Возбужденно обсуждая итоги утренней охоты, мы незаметно проглотили завтрак и дружно закурили. С наслаждением вдыхая сигаретный дым, каждый из нас чувствовал, как по телу растекается умиротворение, благодать… как тело становится тяжелым и тянет к земле.
Было 11 часов. Солнце уже начало припекать. Ветерок нехотя блудил в тростнике, создавая легкий шорох и едва заметное шевеление стеблей. Для нас это время было тихим часом.
Сквозь дрёму я услышал, что кто-то аккуратно рвет газету, приоткрыл глаза и увидел удаляющегося в сторону зарослей