Светлячок надежды - Кристин Ханна

– Смотрит телевизор с Шоном и мальчиками. Это ему не под силу. Я имею в виду, оплакивать смерть дочери вместе со всеми этими незнакомцами.

Джонни кивнул. Тесть всегда был тихим человеком, а смерть единственной дочери сломала его. Даже Марджи, которая вплоть до своего последнего дня рождения оставалась энергичной и черноволосой, стремительно постарела после того, как узнала страшный диагноз дочери. Она сгорбилась, словно в любую секунду ожидала очередного удара судьбы. Она перестала красить волосы, и пробор на ее голове стал похож на замерзший ручеек. Очки без оправы увеличивали ее водянистые глаза.

– Иди к детям, – сказала Марджи, и ее бледная рука с синими венами легла ему на локоть.

– Я могу остаться здесь и помочь вам.

– Со мной все в порядке, – сказала она. – Но я волнуюсь за Мару. Очень тяжело терять мать в шестнадцать лет, и мне кажется, что теперь она жалеет, что ссорилась с матерью до того, как Кейт заболела. Иногда слова запоминаются, особенно сказанные в гневе.

Джонни сделал большой глоток, наблюдая, как лед постукивает в опустевшем стакане.

– Я не знаю, что им сказать.

– Дело не в словах. – Марджори крепче сжала его локоть и вывела из кухни.

Дом был полон людей, но Талли Харт выделялась даже в толпе скорбящих. Всегда в центре внимания. В черном обтягивающем платье, которое, наверное, стоило столько же, сколько некоторые машины, припаркованные на дорожке к дому, она даже в горе умудрялась выглядеть красивой. Ее распущенные по плечам волосы были темно-рыжими, и после похорон она освежила свой макияж. Талли стояла в гостиной, окруженная людьми, и энергично размахивала руками, вероятно рассказывая какую-то историю, и, когда она закончила, все рассмеялись.

– Как она может улыбаться?

– Талли кое-что знает о разбитом сердце – не забывай об этом. Она всю жизнь прятала свою боль. Я помню, как впервые увидела ее. Я шла через улицу Светлячков к ее дому, потому что она подружилась с Кейт, и мне хотелось узнать ее поближе. В старом обшарпанном доме я познакомилась с ее матерью, тогда она выбрала себе имя Облачко. Хотя «познакомилась» – это явное преувеличение. Облачко лежала навзничь на диване, с горкой марихуаны на животе. Она попыталась сесть, а когда у нее ничего не вышло, сказала: «Черт, я совсем обкурилась», – и снова плюхнулась на спину. Я посмотрела на Талли – ей тогда было лет четырнадцать – и увидела на ее лице печать стыда, которая остается с человеком на всю жизнь.

– У вас самой был отец алкоголик, но вы же это преодолели.

– Я влюбилась и нарожала детей. У меня есть семья. Талли считает, что ее может любить только Кейт. Сомневаюсь, что она успела осознать потерю, но, когда она все поймет, это будет ужасно.

Талли вставила в проигрыватель компакт-диск и включила музыку. Из динамиков зазвучала песня «Рожденный жить на воле»  [3].

Люди, собравшиеся в гостиной, отошли от нее; вид у них был оскорбленный.

– Кто хочет выпить? – спросила Талли.

Джонни понимал, что должен ее остановить, но не мог себя заставить подойти к ней. Не теперь. При взгляде на Талли он каждый раз думал: «Кейт умерла», и рана вновь начинала кровоточить. Отвернувшись, он пошел наверх к детям.

Подъем по лестнице отнял у него все силы.

У двери в комнату близнецов Джонни остановился, собираясь с духом.

Ты сможешь.

Он сможет. Обязан. Его дети только что узнали, что жизнь бывает несправедлива, а смерть разбивает сердца и семьи. Его обязанность – все им объяснить, сплотить их вокруг себя и исцелить.

Набрав полную грудь воздуха, как перед прыжком в воду, он открыл дверь.

В глаза ему бросились постели – незастеленные, смятые; покрывала с сюжетами из «Звездных войн» лежат перекрученными грудами. Темно-синие стены – Кейт сама раскрасила их, нарисовав облака, звезды и луну, – были украшены рисунками мальчиков и плакатами с любимыми киногероями. На комоде гордо выстроились футбольные кубки и золотистая бейсбольная бита.

Бад, тесть Джонни, сидел в большом кресле, в котором обычно помещались оба мальчика, когда играли в видеоигры, а Шон, младший брат Кейт, спал на кровати Уильяма.

Мара сидела на ковре перед телевизором, Лукас рядом с ней. Уильям забился в угол и смотрел мультфильм, скрестив руки на груди; вид у него был сердитый.

– Привет, – тихо сказал Джонни и закрыл за собой дверь.

– Папа! – Лукас вскочил, и Джонни подхватил его на руки и крепко прижал к себе.

Бад неуклюже выбрался из мягкого кресла и встал. Он выглядел каким-то помятым в своем вышедшем из моды черном костюме с белой рубашкой и широким галстуком из полиэстера. За последние несколько недель на его бледном лице со старческими пигментными пятнами явно прибавилось морщин. Глаза под кустистыми седыми бровями смотрели печально.

– Я вас оставлю, – сказал он, подошел к кровати и потряс Шона за плечо. – Просыпайся.

Шон вздрогнул и резко сел. Он выглядел растерянным, но когда увидел Джонни, то все понял.

– Да, конечно, – пробормотал он и вслед за отцом вышел из комнаты.

Джонни слышал, как за его спиной щелкнул замок закрывшейся двери. На экране супергерои в ярких костюмах бежали по джунглям. Лукас выскользнул из рук отца и встал рядом.

Джонни смотрел на убитых горем детей, а они на него. Их реакция на смерть матери была такой же разной, как и они сами. Лукас, самый ранимый из всех, совсем растерялся из-за ухода мамы, и не мог понять, куда именно она ушла. Его брат-близнец Уильям был не так уязвим и в жизни опирался на силу и привычный порядок вещей. Потеря матери обескуражила и испугала его. А бояться он не любил и поэтому злился.

А Мара, шестнадцатилетняя красавица Мара, которой все всегда давалось легко, за год болезни матери замкнулась, стала сдержанной и тихой, как будто думала, что если совсем не будет издавать звуков, нарушать сложившееся равновесие, то сможет защититься от неизбежного. Джонни видел, как она переживает из-за того, что ссорилась с Кейт до ее болезни.

В глазах детей читалась одна и та же мольба. Они ждали, что он склеит осколки их распавшегося мира, облегчит непосильную боль.

Но Кейт была душой и сердцем семьи, тем цементом, который скреплял их. Она всегда знала, что сказать. А любые его слова будут ложью. Как они могут исцелиться? Станет ли им когда-нибудь легче? В чем найдут они утешение, продолжая жить без матери?

Вдруг Мара встала с пола и выпрямилась – с грацией, недоступной большинству девочек. В своей скорби она была похожа на сильфиду – бледная, почти бесплотная, в сером платье, с длинными черными волосами и почти прозрачной кожей. Джонни слышал, каким неровным было ее дыхание, словно она заставляла себя вдыхать воздух новой жизни.