Песнь надежды - Гейл Линк

Этот опыт порождал уверенность, что полотно мисс Дейсер не произведет сильного впечатления. Но Рейф ошибся.

Эта картина стала визитной карточкой выставки. Потрясенный, молодой человек сразу же вспомнил слова Тони: нет никакого сомнения в том, что моделью для картины была леди Джиллиан Клэр Фицджеральд Бьюкенен. Необычайно чувственное полотно называлось просто «Магдалина», хотя во всем узнавался сельский английский ландшафт, а не древняя священная земля. Белое бархатное платье в средневековом стиле, ниспадающее мягкими складками, перехваченное золотым, с ярко-красными рубинами, поясом. Длинные черные волосы девушки, каскадом струящиеся по спине, украшает венок из полевых цветов. На шее висит массивный золотой крест на цепочке, доходящей почти до пояса. Вокруг благоухают деревья в цвету, с трепещущими на ветру ярко-зелеными листочками. В руках девушка держит ягненка, белая шерсть которого обагрена кровью. Странное впечатление оставляло надкушенное яблоко, лежащее у ее босых ног.

Девичье лицо, мастерски изображенное Джорджиной Дейсер, было воплощением ангельской невинности, а в чистых и доверчивых глазах таилась искорка чувственности. Это было лицо девушки, стоящей на пороге женственности. Но не могло возникнуть даже мысли, что это лицо может принадлежать затасканной проститутке, готовой развлекать всех, кто мог платить. Рейф постепенно приходил в себя.

– Очень хорошо, не правда ли? – раздался голос женщины, которая помогла молодому человеку отыскать эту картину.

Очень хорошо? Это не просто хорошо, это соблазнительно. Волнующе. Изумительно. Но не только хорошо. Нет.

Не обращая внимания на женщину, Рейф, как зачарованный, смотрел на девушку на картине. Она должна принадлежать ему. Рейфу хотелось владеть картиной почти так же сильно, как женщиной, изображенной на ней.

– Сколько?

– Картина не продается, сэр, – ответила женщина.

Как и предупреждал Тони. Но Рейф не собирался сдаваться. Вытащив из кармана визитную карточку и написав на ней сумму и свой лондонский адрес, передал ее служительнице.

– Пошлите карточку мисс Дейсер, пожалуйста, – сказал он решительно. Сколько бы ни стоила эта картина, он станет ее обладателем. С этой мыслью Рейф повернулся и вышел из галереи, оставив женщину изумленно глядеть ему вслед.

– Ненормальный янки, – процедила она сквозь зубы, увидев написанную на карточке сумму.

Рейф сделал вид, что не расслышал слов женщины. Ему было безразлично, что о нем думали. Молодым человеком владела одна навязчивая идея: во что бы то ни стало заполучить «Магдалину».

Джилли изнывала от скуки. Вечер тянулся, как унылая кляча, хотя девушка и не испытывала недостатка в поклонниках – молодых и не очень. Мать выставляла Джилли напоказ, знакомила ее с женами и семьями дипломатов, в то время как отчим вел оживленную беседу в кругу приятелей и коллег. В глубине залы под чарующие звуки музыки Вивальди кружились пары. Прием проходил в одном из наиболее престижных отелей города.

Без особого интереса Джиллиан прислушивалась к пустым сплетням, которые ее абсолютно не интересовали. И только разговор о ее брате и его жене привлек внимание девушки. Джилли знала, что некоторые вопросы, которые ей хотелось бы обсудить, мать, как истинная леди, никогда не одобрит. И сегодня вечером она получила еще один урок. В беседе с членом палаты общин Джилли проявила интерес к законопроекту о социальных реформах, и ей живо напомнили, что «не пристало такой красивой леди забивать свою хорошенькую головку подобными вещами». Услышав это, она с трудом подавила в себе желание посоветовать этому государственному мужу утопиться в Темзе, и ограничилась тем, что с ледяной учтивостью процедила сквозь зубы: – Извините.

В отличие от большинства девушек викторианской эпохи, Джилли читала в «Таймс» не одну светскую хронику. Она была ушами и глазами брата в его родной стране, как утверждал он сам. Пространные письма сестры вводили Риса в курс всего, что происходило в Англии. Джилли писала и об их слугах, и о политической жизни страны. Кто-то, возможно, и не обращал внимания на перемены, которые мало-помалу пускали корни в Англии, но Джилли не могла не сообщать о них брату. Это придавало ей вес в собственных глазах. Рейф, как и Рис, ценил ее ум и наблюдательность, общаясь с ней на равных. Рядом с ним она никогда не чувствовала себя маленькой и глупой девчонкой, которой следует помалкивать в присутствии взрослых. Именно Рейфу Джилли написала о том, что хочет стать доктором, когда ей было десять. Через два года Рейф опять же первым узнал о том, что она передумала. Оказывается, упросив местного врача разрешить ей присутствовать на операции, Джилли едва не лишилась чувств, когда острый скальпель рассек кожу. Спустя три дня она получила от хирурга письмо, в котором вместо упреков было следующее: «У вас доброе сердце и благородная душа. Не забывайте об этом. Многие из моих знакомых врачей могли бы этим воспользоваться. Помочь человеку можно не только одним скальпелем».

Понимает ли это хоть кто-нибудь из собравшихся здесь? Рейф непременно понял бы ее, будь он рядом. Господи, как ей не хватает этого человека. Особенно сейчас, когда он так близко и в то же время так далеко. Девушка с гордостью взяла бы его под руку, представила бы всем. А вместо этого приходится умирать со скуки, чтобы не расстраивать мать и отчима.

Лишь одна мысль помогала мужественно переносить этот унылый вечер: приближался уик-энд, и ей предоставлялась возможность провести его вместе с Рейфом.

Одна из приятельниц матери заговорила с ней, и девушка сделала вид, что внимательно слушает. Заметив боковым зрением, что мать с довольной улыбкой наблюдает за ней, Джилли тоже заулыбалась. Она знала, что Агата будет потрясена, узнав, что дочь приняла приглашение Джорджи поехать в один из загородных домов.

Мать считала Джорджи выскочкой и сердилась, что дочь водит с ней знакомство.

Джилли, однако, верила в другое: предстоящие выходные круто изменят всю ее жизнь.

ГЛАВА 3

Рейф с наслаждением вдыхал пьянящий запах моря. Под резким прохладным ветром он мчался на лошади вдоль меловых утесов, носящих название «Семеро сестер».

Остановив коня, Рейф задумчиво посмотрел на бескрайнюю гладь моря. У него на душе было неспокойно, и, проснувшись ни свет ни заря, когда все гости еще сладко спали, он уехал из дома. Безжалостно подгоняя лошадь, он заставлял ее нестись во весь опор, надеясь, что безумная скачка отвлечет его.

Молодой человек спрыгнул с седла, дав гнедому мерину возможность немного отдышаться.

Рейф задумался: сможет ли он когда-нибудь забыть Джиллиан Фицджеральд Бьюкенен, не вспоминать ее прелестную улыбку и звонкий смех, журчащий, как вода в ручейке. Когда он, наконец, сможет забыть любимую?