Орикс и Коростель - Маргарет Этвуд

Порой на него находит – такие беспричинные всплески иррационального счастья. Возможно, авитаминоз.

Гусеница на миг останавливается, вертит тупой головой. Огромные матовые глаза – будто забрало спецназовского шлема. Может, учуяла его – точнее, его химическую ауру.

– Мы здесь не для того, чтобы играть, парить, мечтать, – говорит он гусенице. – Нам много сделать предстоит и многое узнать[7].

Вот из какого отмирающего мозгового колодца появилась эта чушь? Уроки Жизненных Навыков, средняя школа. Учитель был дряхлым неоконсерватором, нелепым осколком доисторической эпохи доткомов[8]. Он собирал длинноватые волосы в хвостик на лысеющем затылке; носил куртку из искусственной кожи; в бугристом, пористом носу красовалась золотая серьга. Он проповедовал умение надеяться только на себя, готовность идти на риск, индивидуализм; но безнадежным тоном, словно сам в эти добродетели давно не верил. Иногда он выдавал замшелые афоризмы, сдобренные злой иронией, но даже она не могла развеять скуку, царившую на его уроках; порой он говорил: «Я мог бы стать кандидатом»[9], – и многозначительно таращился, будто в этой фразе таился глубочайший смысл, который им всем следовало уловить.

Двойная бухгалтерия, банковская система «для чайников», как поджарить и не взорвать яйцо в микроволновке, заполнение заявки на жилье в таком-то или сяком-то Модуле или заявления на работу в таком-то или сяком-то охраняемом поселке, изучение собственной наследственности, как самому торговаться при заключении брачного или разводного контракта, выбор партнера, чьи гены подходят к твоим, использование презервативов для защиты от биоформ, передающихся половым путем, – вот такие Жизненные Навыки. Дети особо не слушали. Они либо уже знали все это, либо не желали знать, и урок у них считался часом отдыха. Мы здесь не для того, чтобы играть, парить, мечтать. Нам Жизненные Навыки предстоит узнать.

Или, к примеру, вместо шахмат или дневника можно заняться бытом. Тут многое можно усовершенствовать, очень многое. В первую очередь – новые источники пищи. Почему он ни разу, никогда в жизни не интересовался, как использовать корни, ягоды и примитивные ловушки на мелкую живность или как едят змей? Зачем тратил время впустую?

Дорогой, не мучай себя! – сочувственно выдыхает ему в ухо женский голос.

Если б найти пещеру, славную пещеру, с высоким потолком, хорошей вентиляцией и, может, ручьем каким-нибудь, жизнь бы наладилась. Ну да, в четверти мили отсюда есть ручей, он в одном месте разливается в заводь. Раньше Снежный человек ходил туда освежиться, но там могут купаться Дети Коростеля, купаются или сидят на берегу, приставать будут, уговаривать, чтоб искупался, а он не хочет им показываться без простыни. По сравнению с ними он все-таки слишком странный; при них он чувствует себя уродом. А если нет людей, запросто могут быть звери: свиноиды, волкопсы, рыськи. Хищники всегда лежат в засаде у водопоя. Они ждут. Глотают слюну. Нападают. Очень неуютно.

Собираются тучи, небо темнеет. Он мало что различает сквозь деревья, но чувствует, как меняется свет. Снежный человек погружается в полудремоту, ему грезится Орикс, она плавает в бассейне, на ней одеяние из лепестков, тонких, словно из папиросной бумаги. Они распускаются, сжимаются и разжимаются, точно щупальца медузы. Ярко-розовый бассейн. Орикс улыбается и плывет, медленно двигая руками, а Снежный человек понимает, что оба они в опасности. Затем раздается гулкий удар, будто захлопнули громадный склеп.

Ливень

Снежный человек просыпается от грома и порыва ветра: накрыла послеобеденная гроза. Он выкарабкивается из раскладушки, хватает простыню. Налетит в мгновение ока, а металлическая раскладушка – последнее место, где стоит находиться в грозу. В лесу он соорудил островок из автопокрышек, надо заползти туда, покрышки будут изоляцией между ним и землей, пока гроза не кончится. Порой идет град, каждая градина – как мячик для гольфа, но листва замедляет их падение.

Снежный человек добирается до покрышек, и тут же начинается гроза. Сегодня только дождь, всегдашний потоп, такой мощный, что воздух превращается в туман. Сверху рушится вода, трещат молнии. Над головой хлещут ветки, по земле текут ручьи. Становится прохладнее, воздух заполняется запахом свежевымытых листьев и мокрой земли.

Дождь превращается в изморось, раскаты грома затихают где-то вдали, и Снежный человек возвращается к тайнику – взять бутылки из-под пива. Потом идет к бетонному навесу, который был когда-то частью моста. Под навесом – оранжевый знак с черным силуэтом копающего человека. Прежде это означало «Работают люди». Странно думать о бесконечном труде, копании, ковке, резьбе, поднятии тяжестей, бурении, день за днем, год за годом, век за веком; а теперь сплошная разруха – наверное, везде. Песочные замки на ветру.

Вода течет сквозь дыру в бетоне. Снежный человек встает под струю, открывает рот и жадно глотает – в воде полно песка, веточек и еще какой-то дряни, о которой и думать не хочется: вода, наверное, текла сюда через заброшенные дома, подвалы, грязные канавы, да где угодно. Снежный человек моется и полощет простыню. Особо чистым не станет, но хотя бы смоет верхний слой грязи. Неплохо бы обзавестись мылом, Снежный человек в каждом своем мародерском набеге забывает.

В конце концов он наполняет водой пивные бутылки. Надо раздобыть емкость поудобнее, термофлягу или ведро – побольше что-нибудь. К тому же бутылки неудобные: скользкие и неустойчивые. Но ему все кажется, что он чувствует запах пива – хотя это всего лишь плод воображения. Давайте поиграем, как будто это пиво.

Зря он об этом. Нечего себя мучить. Хватит дразнить себя недостижимым, словно он запертая, истыканная проводами лабораторная крыса, вынужден ставить бесполезные извращенные эксперименты над собственными мозгами.

Выпустите меня на свободу! – слышит он свои мысли. Но ведь он не заперт, не в тюрьме. Свободнее некуда.

– Я не нарочно, – по-детски хнычет он, в таком настроении он всегда хнычет. – Так получилось, я ведь не знал, все вышло из-под контроля! Что я мог сделать, ну что? Кто-нибудь, послушайте, ну услышьте же меня, кто-нибудь!

Отвратительный спектакль. Даже он не поверил. Зато теперь снова плачет.

Очень важно, говорит книга у него в голове, игнорировать незначительные источники раздражения, избегать тщетного роптания и направить всю ментальную энергию на реальность данного мига и на задачи, которые она ставит. Наверное, прочел где-то. В его мозгу вряд ли бы родилось тщетное роптание – наверняка он откуда-то это позаимствовал.

Он вытирает лицо краем простыни.

– Тщетное роптание, – повторяет он вслух. Ему вновь чудится, будто его слушают, будто кто-то невидимый прячется в листве и лукаво наблюдает.

4

Скунот

У него и впрямь есть слушатель: молодой скунот. Теперь Снежный человек видит: из-под куста на него уставились блестящие глаза.

– Хорошая девочка, иди сюда, – ласково говорит он. Скунот тут же исчезает. Если задаться такой целью, если очень постараться, можно приручить скунота – будет с кем поболтать. Всегда приятно с кем-нибудь поболтать, говорила ему Орикс.

– Ты бы как-нибудь попробовал, Джимми, – говорила она, целуя его в ухо.

– Но я с тобой болтаю, – возражал он.

Еще поцелуй.

– Неужели?

Когда Джимми исполнилось десять лет, отец подарил ему скунота.

Как выглядел отец? Снежный человек не может вспомнить, как ни пытается. Мать Джимми – четкий образ, с белой блестящей рамкой, будто на полароидных фотографиях, но отец вспоминается обрывками: кадык прыгает вверх-вниз, когда отец глотает, уши просвечивают на фоне кухонного окна, левая ладонь лежит на столе, отрезанная манжетой. Отец – словно коллаж. Может, Джимми не удавалось отдалиться, чтобы рассмотреть картинку целиком.

Наверное, скунот появился, потому что у Джимми был день рождения. Джимми полностью вытеснил воспоминания о своих днях рождения: они не праздновались – по крайней мере, с тех пор, как уехала Долорес. Она-то всегда помнила про его день рождения, готовила торт или покупала, но все равно то был самый настоящий деньрожденный торт со свечками и сахарной глазурью – правда же? Снежный человек цепляется за реальность этих тортов, как утопающий за соломинку, закрывает глаза и вызывает в памяти торты, они парят перед ним, горящие свечи вкусно пахнут ванилью, как и сама Долорес.

А вот мать никогда точно не помнила, сколько Джимми лет и когда у него день рождения. Ему приходилось напоминать за завтраком; тогда мать выныривала из своего транса и покупала ему какой-нибудь ужасающий подарок – детскую пижаму с кенгуру или медведями, диск, который не станет слушать ни один человек младше сорока, белье с нарисованными китами, – заворачивала в бумагу и совала ему за ужином, все страннее улыбаясь. Словно кто-то закричал «Улыбайся!» – и ткнул ее вилкой.