Найденыш с погибшей «Цинтии» - Верн Жюль Габриэль

— Больше чем разумное!… Вашими устами говорит сама мудрость, господин доктор! — воскликнул Герсебом, окончательно побежденный столь вескими аргументами.— Вот что значит быть ученым,— продолжал он, качая головой.— Неграмотного человека переубедить нетрудно. Но как все это рассказать моей жене?… А когда бы вы хотели забрать с собой малыша?

— Завтра! Я ни на один день не могу откладывать возвращение в Стокгольм.

У Герсебома вырвался вздох, похожий на сдавленное рыдание.

— Завтра… так быстро! — сказал он.— Ну что же, чему быть, того не миновать. Пойду поговорю с женой.

— Хорошо. Посоветуйтесь также и с господином Маляриусом. Вы убедитесь, что он разделяет мое мнение.

— О, я в этом не сомневаюсь,— ответил рыбак с печальной улыбкой. И, пожав доктору руку, удалился, погруженный в раздумья.

Вечером доктор Швариенкрона снова направился к дому господина Герсебома. Он застал всю семью в сборе, но здесь уже не чувствовалось вчерашней умиротворенности и покоя. Отец молча сидел поодаль от очага, опустив руки, не привыкшие к праздности. Катрина прижимала к себе Эрика, и глаза ее были полны слез. У мальчика, взволнованного неожиданной переменой своей судьбы, горели щеки, а глаза выражали растерянность. Он не знал, радоваться ли ему или горевать. Маленькая Ванда уткнула голову в колени отца. Видны были только ее длинные золотистые косы, тяжело падавшие на хрупкие худенькие плечи. Отто, не менее других опечаленный предстоящей разлукой с Эриком, не отходил ни на шаг от своего приемного брата.

— Какие вы все грустные и расстроенные! — воскликнул доктор, остановившись на пороге.— На ваших лицах написано такое горе, словно Эрику предстоит невероятно опасная и далекая экспедиция. Не стоит печалиться, друзья! Стокгольм стоит не в другом полушарии, и мальчик уезжает от вас не навсегда! Ведь многие его сверстники покидают родной дом, отправляясь в колледж. Он будет вам часто писать, в этом я не сомневаюсь. Эрик вернется домой через два года повзрослевшим и образованным. Право же, не стоит горевать. Поймите, что это неразумно!

Матушка Катрина встала. Во всем ее облике чувствовалось врожденное достоинство, свойственное крестьянкам северных стран.

— Господин доктор, Бог свидетель, как я благодарна вам за все, что вы делаете для нашего Эрика,— сказала она,— но не стоит нас укорять за то, что мы огорчены его отъездом. Муж объяснил мне, что разлука необходима. Я вынуждена подчиниться, но не требуйте, чтобы мы отнеслись к ней легко и без сожаления.

— Мама, я не поеду, если это вас так огорчает! — воскликнул Эрик.

— Нет, нет, дитя мое,— возразила добрая женщина, обнимая его.— Учение пойдет тебе на пользу, и мы не вправе лишать тебя хорошего образования. Поблагодари же, мой сын, господина доктора, который хочет тебя сделать ученым, и постарайся доказать своим прилежанием, как ты ценишь его заботы.

— Да что вы, что вы! — сказал доктор, очки которого как-то странно помутнели.— Уж не хотите ли, чтобы и я расчувствовался? Поговорим-ка лучше о наших делах. Мы ведь должны выехать рано утром. Успеете ли вы все приготовить? Говоря «все», я имею в виду только самое необходимое. Мы доедем на санях до Бергена, а там пересядем в поезд. Эрику нужно дать с собой немного белья. Остальную одежду он получит в Стокгольме…

— Вещи будут собраны,— просто ответила матушка Герсебом.— Ванда, а ведь доктор все еще стоит,— добавила она с чисто норвежской учтивостью.

Девочка поспешила подвинуть доктору большое кресло из полированного дуба.

— Не беспокойтесь, я уже ухожу,— заявил доктор.— Маляриус ждет меня к ужину. Ну как, фликка [18],— сказал он, положив руку на белокурую головку девочки,— ты на меня не очень сердишься за то, что я увожу твоего братца?

— Нет, господин доктор,— серьезно ответила Ванда,— Эрику там будет лучше. Ему нечего делать у нас в деревне.

— А ты будешь скучать без него, детка?

— Особенно станет скучно без него на берегу,— задумчиво сказала девочка.— И чайки будут скучать, и море, и дом опустеет… Но зато Эрик получит много книг и станет ученым.

— А его славная маленькая сестричка будет радоваться вместе с ним,— не так ли, детка?— произнес доктор, целуя девочку в лоб.— И гордиться братом, когда он приедет обратно?… Ну, значит, все улажено! А теперь мне надо спешить! До свиданья!

— Господин доктор,— робко обратилась к нему Ванда,— можно вас попросить?

— Пожалуйста, фликка!

— Вы поедете на санях, и мне хочется, если позволят родители, отвезти вас до первой станции.

— Как жаль! Я уже обещал то же самое Регнильде, дочери моего управляющего.

— Она мне сама об этом сказала и согласна уступить свое место, если вы не против.

— В таком случае тебе остается только получить разрешение у папы и мамы.

— Они согласны.

— Ну, значит, и я не возражаю,— ответил доктор, уходя.

На следующее утро, когда большие сани остановились перед домом Герсебома, Ванда, как было решено накануне, сидела на козлах с поводьями в руках. Ей предстояло доехать до соседней деревни, а там доктор переменит лошадь и найдет другую девочку-возницу, и так — до самого Бергена. Любой иностранец удивился бы, конечно, столь необычному кучеру. Но уж таков обычай в Швеции и Норвегии. Мужчины, считая исполнение подобных обязанностей бесполезной тратой времени, нередко доверяют править тяжелыми упряжками десяти— двенадцатилетним детям, которые приучены к этому с малолетства.

Доктор уже возлежал в глубине саней, закутанный в меховую шубу. Эрик сел рядом с Вандой, нежно простившись с отцом и братом, грустное молчание которых красноречивее всяких слов говорило о том, как они огорчены разлукой с ним. Что же касается менее сдержанной Катрины, то она твердила мальчику сквозь слезы:

— Прощай, сынок, и никогда не забывай, чему мы тебя учили. Будь честным и мужественным! Никогда не лги! Работай как можно лучше! Всегда помогай тем, кто слабее тебя! А если тебе не удастся найти счастье, которое ты заслуживаешь, возвращайся к нам, и ты его найдешь здесь!…

Ванда натянула поводья, лошадь побежала рысью, колокольчики зазвенели. Погода стояла холодная, и сани хорошо скользили по оледеневшей дороге, гладкой, как стекло. Бледное солнце, стоявшее низко над горизонтом, покрывало нежной позолотой усыпанную снегом землю. Прошло несколько минут, и Нороэ скрылся вдали.

Глава IV

В СТОКГОЛЬМЕ

Доктор Швариенкрона жил в богатом особняке на острове Стедсхольмен — самом старинном и аристократическом квартале Стокгольма, одной из наиболее живописных и привлекательных столиц в Европе, одной из тех чудесных столиц, которую иностранцы посещали бы гораздо чаще, если бы мода и предрассудки оказывали на маршруты путешествий такое же влияние, как на фасоны шляп. Стокгольм расположен на восьми островах, соединенных между собой бесчисленными мостами, обрамленный великолепными набережными. Оживляемый непрерывным движением пароходов, заменяющих здесь омнибусы [19], веселостью своего трудолюбивого населения, самого гостеприимного, вежливого и образованного в Европе, этот замечательный город, со своими садами, библиотеками, музеями, научными учреждениями является одновременно и северными Афинами [20], и крупным торговым центром.

Выйдя из поезда на вокзале шведской столицы, Эрик все еще находился под впечатлением прощания с Вандой, расставшейся с ним на первой подставе. Дети переживали предстоящую разлуку гораздо тяжелее, чем можно было ожидать в их возрасте. Они не могли скрыть друг от друга своего горя. Но когда карета, ожидавшая доктора на вокзальной площади, подъехала и остановилась перед большим каменным домом, Эрик замер от восторга. Сквозь двойные рамы из окон лился яркий газовый свет, медный дверной молоток, казалось, был отлит из чистого золота. Вестибюль, облицованный мраморными плитами, украшенный статуями, бронзовыми канделябрами и большими китайскими вазами, окончательно ошеломил Эрика. Пока слуга в ливрее помогал доктору снять шубу и учтиво осведомлялся о его здоровье, мальчик с изумлением оглядывался по сторонам.