Форточка с видом на одиночество (сборник) - Михаил Барановский

А когда ты куда-то идешь, то все вокруг приходит в движение. Но стоит только остановиться, чтобы, например, прикурить, как тут же окружающая тебя действительность если не замирает, то притормаживает. Хотя и машины едут, и люди идут, и птицы летят, и облака плывут… Но уже как-то не так. Без тебя – не так. И вот ты прикурил, пыхнул сигаретой, от нее отлетел клубок дыма, не удержавшись за тонкую ниточку, и закатился за угол дома. И ты пошел по улице, разгоняя ее своими шагами, своими подошвами ходового сорок первого размера. Приводя в движение дома вдоль дороги, улицу с двусторонним движением, инспектора ГАИ с полосатым жезлом, город, страну, планету, скользящих по небу пернатых, облака… Вот что занятно. Об этом обязательно надо написать в романе.

Надо побороть лень. «Ни дня без строчки». «Выжимать из себя по капле раба». Да, я раб собственной лени. Иногда я лежу и не могу заставить себя встать. Я не могу заставить себя сделать какие-то очень простые вещи. Например, помыть посуду, вынести мусор, пропылесосить, засунуть одеяло в пододеяльник… Меня так и тянет слиться с недвижимостью в одном монументальном порыве к ничегонеделанию. Короткие перебежки от дивана к холодильнику и унитазу не в счет. А тут – буква за буквой, слово за словом, предложение за предложением – сто пятьдесят или даже двести страниц! Я думал: вот напишу я пятнадцать листов, и это будет только одна десятая романа, а ведь я еще и страницы не написал! И меня охватывал ужас. Очень трудно сочинять роман. Нужно иметь очень большое терпение, чтобы довести эту титаническую работу до конца.

Я зашел в кафе и попросил официантку эспрессо. И пока она там ходила, я сидел за столиком, достав из кармана пачку сигарет, зажигалку – ждал свой кофе и думал о том, что где-то очень далеко, например, в Руанде или в Коста-Рике, под жарким субэкваториальным солнцем созрел очередной урожай кофе. И какие-то смуглые кофейные женщины – метиски, мулатки, негритянки – собирали его с деревьев и обжаривали. А потом упаковывали в большие холщовые мешки, взвешивая их на ржавых напольных весах. А старые грузовые машины с дрожащими деревянными бортами отвозили их в порт. А там темнокожие кофейные грузчики – метисы, мулаты, негры – втаскивали мешки по шаткому трапу на судно. Время от времени они садились на эти мешки, чтобы отдохнуть и перекурить под шум тихоокеанского прибоя. И возможно, кто-то из них – метисов, мулатов, негров – в этот момент подумал обо мне, как я о них, в ожидании кофе. Возможно, кто-то подумал про всех этих бледнолицых из далекой холодной страны, которые будут пить выращенный и погруженный ими на корабль кофе.

И вот принесли эспрессо. Горячий, с взбитой кремовой пенкой. В маленькой белой чашечке. И он пах терпко, обволакивающе Руандой или Коста-Рикой. Я пил его мелкими, редкими глотками и курил. И вот так сидел в кафе у дороги. Сидел пил кофе и курил. И захотелось отправиться куда-нибудь далеко-далеко: в Руанду или Коста-Рику. Пить там кофе, курить и писать роман. Всю оставшуюся жизнь.

За столиком напротив сидела девушка. Она тоже пила кофе и смотрела в окно.

Иногда, в метро или на поверхности Земли, где-нибудь в кафе мне встречается какая-нибудь такая девушка. И вот я начинаю фантазировать, что это моя жена или просто женщина, с которой я давно живу. И тогда я представляю себе, как она ест на моей кухне, или как чистит зубы в моей ванной комнате, или как мы занимаемся любовью в моей постели… Как идем откуда-то и куда-то по улице и смотрим на витрины, смеемся и движемся дальше, такие счастливые, такие родные… А утром она не уходит. Она остается. Или уходит, но только для того, чтобы скоро снова вернуться. Нет, уж лучше пусть она остается, чтобы проводить меня на работу. Чтобы поцеловать меня уже в дверях на прощанье и сказать что-нибудь вроде: «Не задерживайся, пожалуйста, милый. Ты же помнишь, мы сегодня идем к Шнейерзонам».

Потому что мы не просто встречаемся, а живем вместе. Вместе с этой девушкой, что сидит напротив меня и про которую я ровным счетом ничего не знаю. Абсолютно. Не знаю даже, как ее зовут. Маша или Даша? И время от времени ее от меня загораживают пассажиры метро или посетители кафе, которых я совсем не хочу представлять у себя в ванной комнате чистящими зубы или завтракающими на моей кухне, и уж тем более нечего им делать в моей постели. И они меня раздражают одним своим видом, потому что они стоят между нами и мешают мне представлять, как она, эта Даша или Маша, могла бы быть моей женой.

Да. Практически в каждом вагоне метро может ехать девушка, которая теоретически могла бы быть моей женой. И на улицах города, и в кафе, и в кинотеатрах, и в консерваториях… в очень многих местах можно встретить такую женщину. Ее можно отыскать не только в этом городе, но и в других городах нашей необъятной страны и даже в других странах мира. Как-то у меня был роман с одной болгаркой. Я познакомился с ней на семинаре профессора Сереброва. Ее звали Майя. А фамилия у нее была Кржижалийска. Я до сих пор помню несколько болгарских слов и выражений. Например: има ли няма ли? Что означает – есть или нет?

И вот, несмотря на это, я уже давно живу один. А все эти Даши и Маши только мелькают и исчезают на разных остановках. А если кто из них ненадолго и задержится в моей ванной комнате, на кухне и, особенно, в постели, то вовсе не для того, чтобы проводить меня на работу и преданно ждать, когда я вернусь. И уж тем более не для того, чтобы вечером вместе нам пойти к Шнейерзонам.

Запасшись сигаретами и кофе, я снова засел за роман.

Его стоит написать уже ради того, чтобы дарить друзьям, девушкам и знакомым. Я буду придумывать разные дарственные надписи на титульных листах и ставить автографы. Обо мне станут говорить как о писателе. Собственно, недавно обо мне уже говорили как о писателе.

Один мой знакомый пригласил двух проституток. Юные создания – лет по двадцать каждой. Выяснилось: учатся в университете на факультете психологии.

И он зачем-то представил меня им как писателя, причем состоявшегося.

– У меня, – говорит, – над письменным столом – полка, а на ней: Достоевский, Чехов, Толстой, Конфеткин, ну, и там Вольтер…

И тогда одна из проституток, совершенно искренне, без какой-нибудь там скрытой иронии, спрашивает, обращаясь ко мне:

– Ваша фамилия – Вольтер?

Я говорю:

– Ага, собственной персоной.

Вот будет теперь, наверное, рассказывать, что трахалась с Вольтером.

Я все время отвлекался. Мысли скакали в разные стороны. Никак не мог собраться. На столе со вчерашнего вечера лежал пустой лист бумаги, как бельмо на глазу. Я скомкал его и выбросил в мусорное ведро. Под ним оказался точно такой же, но он почему-то понравился мне больше.

Я взял ручку и стал сосредоточенно грызть колпачок, глядя на белый лист. Я просидел так довольно долго, прежде чем мне показалось, что сейчас, именно сейчас, это должно случиться – я начну писать. Начну творить.

Какие-то смутные, едва различимые образы заколыхались в моем сознании. Как будто кто-то прятался за портьерой. Как будто мы играли в прятки с моим шестилетним сыном. И я ходил по квартире, видел его застывший за тканью силуэт и рассуждал вслух: «Куда же он запрятался? И под столом его нет. И под диваном нет. А! Наверное, он залез в тумбочку! Странно, и в тумбочке нет. Не знаю даже, где его искать? Просто не представляю!»

И вот сейчас я подойду к портьере, резко одерну ее и найду то, что искал.

Вот только с кем я играл в прятки? Кто там прятался? Этого я не знал. Но мне казалось, что вот сейчас… Сейчас…

И тут все поплыло перед глазами. Я даже не понял сразу, что произошло, пока не ощутил слезы на щеках. Пока не понял, что за этой портьерой прятался я сам. Я сразу узнал себя по фотографиям из детского альбома. Я сидел в тазу. Меня купала бабушка. Я заливался смехом, потому что мне было щекотно, когда она намыливала мне подмышки. И бабушка тоже смеялась, потому что я хохотал очень заразительно. Бабушка совсем недавно стала бабушкой и только так называлась, и была совсем не похожа на бабушку.

А потом я оказался у папы на спине, а вокруг нас плескалось Черное море. И папа был молодым, очень красивым. И загорелым. Он широко улыбался.

Я обхватил его за шею и радостно визжал, потому что вода была прохладная, и меня облизывали волны. И еще я немного боялся свалиться с папиной спины. А мама была на берегу. И папа улыбался ей через объектив фотоаппарата «ФЭД». И солнце светило очень ярко…

– Расскажи мне что-нибудь перед сном.

– Что, например?

– Не знаю. Расскажи про то, как ты был маленьким.

– Ладно… Во времена моего детства на небе работала специальная машина по производству снега. Если она была хорошо отлажена, получались аккуратные маленькие снежинки в виде многоугольников, с вырезанными симметричными дырочками. А если что-то ломалось, выходили бесформенные, растопыренные хлопья. Это был явный брак в работе снегоделательной техники. И тогда на небо летели космонавты и починяли эту машину. Потом они совершали мягкую посадку на Земле, и еще долго машина работала исправно.