Аверс (СИ) - Розга

К ней не пускали еще два дня, так что Терновский прорвался к ней только на третий. Она видела Льва в огромном кабинете и здесь он неожиданно заполнил своим присутствием всю небольшую палату до краев. Ника полулежала на больничных подушках, оперевшись на них спиной, ей захотелось встать и расположиться по-другому лишь с разрешения Терновского. Он бы подобные мысли вполне одобрил, но в другой обстановке и в другое время.

— Здравствуй, — негромко сказал Лев. — Как ты?

— Здравствуйте, — вторила ему Ника, опустила глаза и помедлив, прежде чем продолжить. — Мне гораздо лучше, я уже могу вернуться домой. Вы не должны были так много делать. Расходы… и я вполне здорова, стоило немного отлежаться. Я очень благодарна, но мне нужно возвращается к работе и обычной жизни. Боюсь, я не смогу сразу возместить…

Терновский слушал ее совершенно спокойно и внимательно, не прерывая, сожалея лишь о том, что она не поднимает голову и он не может смотреть ей в лицо. Дождался, пока выговорится и совсем замолчит.

— Теперь послушай, как будет, — властно, но не зло, хотя почти не встречается одно без другого, произнес Лев. — Ты нормально долечишься, будешь есть фрукты, читать, смотреть телевизор и слушаться врача. Счета за больницу полностью оплачены, тебе не нужно думать о них, говорить о деньгах мы больше не будем.

Ника, наконец, вскинула на него взгляд, глаза у нее оказались слишком влажные, будто она с трудом сдерживала слезы. Бороться против Льва нет никакой возможности. Простое человеческое отношение оказалось настолько неожиданным, что чудилось какой-то хитростью, способом заманить в ловушку, причинить вред.

— Почему? — спросила она.

Лев шагнул ближе к кровати, наклонился и провел кончиком безымянного пальца по тыльной стороне ее ладони, уложенной на бедро. Жест совершенно невинный и от этого показавшийся особенно интимным. Лицо Ники вспыхнуло и залилось краской.

— Ты мне нравишься, — негромко объяснил ей Лев, голос его приобрел глубину и манкость, одновременно оставаясь сочувствующим и теплым.

Может он сделал бы что-нибудь еще, но в палату вошла медсестра, она постучалась, но на автомате, не дожидаясь разрешения войти, проявила вежливость. В руках у нее металлический лоток, где под стерильной салфеткой два набранных шприца. Терновский вынужден попрощаться, пообещав зайти завтра и совершенно искренне добавив напоследок:

— Положись на меня.

Женщине трудно удержать внимание мужчины, когда она болеет. У Ники не было сил и средств, чтобы заставить Терновского так сильно заинтересоваться собой. Оставаясь сама с собой наедине, она постоянно крутила в голове сказанную им фразу. Нравится ему… Нике было трудно понять, как именно он к ней относится, ведь девушка не видела, как он общается с другими. В прошлом они провели вместе считанные часы, за полгода не наберётся и десяти встреч. Они почти не разговаривали, встречались для вполне определенных и заранее условленных вещей. Ника не замечала от него знаков внимания, тем не менее стоило ей показать слабость, как он немедленно кинулся на помощь. Люди так поступают редко, никому нет дела. Ника не решалась, но постепенно начала играть с мыслью действительно ему довериться. Может быть, пришло время попытаться изменить жизнь. Аркадий стал совсем неуправляемым, власть портила его, превращая в кровожадного, не контролирующего себя зверя. Они вредили, уничтожали друг друга, срабатывая словно противоположные элементы, разъедая и поглощая, чтобы окончательно сгинуть, сцепившись в последней мертвой хватке. Ника чувствовала себя виноватой, от ее ответственности за Аркадия нельзя отмахнуться. Однако, возможно, разрыв их смертельной связи обоим пойдет на пользу. Единственный выход. Но не слишком ли она рискует?

Лев продолжал приходить к ней каждый день, оставаясь подолгу, пока медицинские работники не начинали его мягко выпроваживать. Приносил ей цветы и сладости, книги. Легко преодолевал ее первоначальную скованность, скоро девушка уже болтала с ним обо всем на свете. Странно, ведь Ника обычно не очень разговорчива. Ника все больше беспокоилась, она не чувствовала почти привычной и совершенно необходимой властной повадки мужчины, она проскальзывала в некоторых фразах и словах, но в основном он перешел на мягкий увещевающий тон. В таком формате долго она не выдержит, ей надо по-другому, иначе почва под ногами начинает шататься, размокать, превращается в трясину, медленно затягивающую, залепляющую глаза и уши, заливающую горло и легкие. Она не могла дышать, не могла так жить, ей нужно чувствовать силу извне, постоянно ориентироваться на нее. До встречи со Львом о разрыве с Аркадием она и не помышляла.

Подходит ли ей Лев вообще? Казалось, что да. У ее бежали мурашки по коже, стоило вспомнить, как он распорядился ею здесь, в больнице. Когда порол, был предельно отстраненным, вежливо-строгим, словно руководитель, не пересекающий границы официального взаимодействия. Навестив ее в больнице, впервые прямо заявил на нее права.

Шли дни, недомогание постепенно отступало, она стала меньше спать, кашель сошел на нет, снова можно дышать полной грудью. Врачи, медсестры и санитарочки здесь словно из старого советского фильма про несбывшуюся сказку о светлом будущем: добродушные, мягкие, обходительные, всегда готовые выслушать любые жалобы и помочь. Нарушения режима встречаются не руганью, а нежными упреками. Ника в такой больнице прежде не лежала. Наконец, доктор торжественно сообщил, что получит результаты последних анализов и, скорее всего, выпишет ее на следующий день. Между ней и Львом толком ничего не сказано, она слишком размечталась. С чего вообще решила, что ей предложат больше, чем уже сделано? Она вернется в свой маленький домик и никогда его снова не увидит. В груди тянуло и жгло, к глазам подступали слезы, но Ника редко плакала. Привычный дом и работа тоже хорошо, знакомо и бестревожно.

— Тебя завтра выписывают, — повторил Лев услышанное от врача, явившись в обычное время для посещений, после обеда.

— Да, — согласилась Ника, стараясь звучать обычно, без горечи и лишней надежды.

— Поговорим? — предложил Терновский, встал с кресла, подтащил его поближе к кровати и сел снова. — Самое время.

— Я вам очень благодарна, — немедленно заявила Ника, словно отгораживаясь и предупреждая, что она ни на что не претендует.

Явная защитная реакция Льва нисколько не смутила и не изменила его планы. Ему не шестнадцать, гормоны отыграли, опыта достаточно, для неврастении и надуманных обидок оправданий больше не существует. У Льва ясные представления о достойном поведении. Другим свою манеру он привить не пытается, но неизменно оценивает поступки окружающих по внутренней шкале, уверенный, что она работает для всех одинаково, не исключая его самого.

— Ты мне нравишься, — вернул он разговор к нужной точке. — Давай попробуем? Я живу и работаю в Санкт-Петербурге. Поехали со мной. Я сниму тебе квартиру. Узнаем друг друга получше.

Ника взяла паузу. Лев повел себя предельно откровенно и решительно, заверения в приязни мигом сменились конкретным планом.

— Вы женаты? — начала с самого важного Ника, потому что Аркадий женат вот уже четвертый год, и она постоянно чувствовала себя воровкой, хотя их отношения начались задолго до его свадьбы.

— Нет, — сразу сказал Терновский, добавив, чтобы окончательно закрыть вопрос. — И не был, детьми тоже не обзавелся.

— Как же так? — растерялась Ника, за Терновским должны были охотиться и кому-то обязательно бы повезло.

— Я — тематик и рано это понял, обычно люди приходят к осознанию довольно поздно, так получилось, что женщину, полностью разделяющую мои увлечения, мне встретить не удалось, — спокойно и открыто объяснил мужчина.

Одно из правил, он всегда так делал, когда речь шла о более-менее длительных отношениях. Как не убеждай, что ни говори, но женщины бросались спасать его снова и снова. Он четко проговаривал свою позицию, с годами начал делать это в первых же откровенных разговорах. Помогало мало, девушки кивали и вроде бы слышали, неизменно спустя пару месяцев, когда уже рассчитывали на глубину чувств и привязанность, пытались перекроить его согласно внутреннему образцу идеального мужчины, мужа и семьянина. У них не получалось и начинались скандалы. Льва обвиняли буквально в самых страшных проступках: жестокости, холодности, не любви. Сначала, столкнувшись с такой загадочной реакцией он еще пробовал напомнить, что изначально ничего не скрывал. Не помогало. Женщине перед уходом надо выговориться. Поэтому он молчал и улыбался, сначала с первого ряда наблюдая душераздирающую драму и затем смотря дамам вслед. Он не удерживал, тоже правило. Но не значит, что не жалел или не скучал, особенно по некоторым.