Беспокойник - Анатолий Гладилин

Нина, у которой был долгий роман с одним лейтенантом, молча смотрела на костер и загадочно улыбалась.

В субботу вечером Фая пришла на танцы в офицерский клуб. Капитан сидел в стороне и слушал духовой оркестр. Сам он не танцевал. Фая подошла к нему:

— Вам, наверно, скучно у нас? В городе, наверно, интереснее?

— Нет, я привык ко всему.

После танцев Фая задержалась у выхода. Она боялась сама себе сознаться, но она знала, что если капитан к ней подойдет и скажет: «Фая, пойдемте со мной», — то она пойдет с ним и будет все, что он захочет.

Заметив Фаю, капитан остановился:

— Фая, я завтра уезжаю. Желаю вам всего хорошего. Спокойной ночи.

Фая очень холодно с ним попрощалась, а когда шла по темной аллее домой, заплакала.

Рабочий день кончился, и зам. Господа Бога по кадрам отдыхал, качаясь в гамаке. Вдруг он услышал покашливание ангела-письмоводителя.

— Почему вы не уходите? Опять за кого-нибудь будете просить! Ладно, выкладывайте!

Ангел-письмоводитель высморкался в платок и начал жалобным голосом:

— Ну, вот, помните, была такая Фая, образца тысяча девятьсот сорокового года? Вы ее сделали официанткой. Она добрая девушка, и мне ее жалко. Давайте ей поможем.

Зам. Господа Бога опустил ноги и остановил гамак.

— Насколько мне известно, она молодая, здоровая, рыжая девка. Спортсменка! Теперь вспомните, сколько на земле слепых, глухих, искалеченных, горбатых, паралитиков? А Фаю солдат Коля хотел взять замуж. По российским условиям это совсем неплохо. И мы ей должны помогать? Поселить бы ее, дуру, где-нибудь в Африке да заставить работать на плантациях, вот тогда бы она взвыла. А ей повезло, она родилась в стране, где все друг за друга отвечают. Случись что-нибудь с Фаей, заведующей столовой — выговор, командиру соединения — неприятность. Тем более местком обещал Фае бесплатную путевку. Они там совсем избаловали людей! Люди привыкли, что им помогают, что о них заботятся. Пускай Фая сама действует. А вам мой совет — забудьте о бабах! Бабы до добра не доведут. Идите.

И, сделав толчок ногами, зам. Господа Бога закачался в гамаке.

На мосту Фая задержалась, чтобы взять чемодан в другую руку.

КАКИМ Я БЫЛ ТОГДА 

Я начал учиться играть на пианино в 15 лет. Дома у меня инструмента не было, и я занимался у учительницы. В день мне удавалось поиграть часа два, не больше. Одновременно я еще учился в военной школе. Я не буду сейчас объяснять, чем она отличалась от обыкновенной школы, но важно, что занятия у меня начинались в 9 утра, кончались в 5. Потом я ехал к учительнице музыки, потом домой готовить уроки. Я вставал в 5 утра и занимался до полвосьмого математикой. И еще приходилось чистить пуговицы, гладить каждый день брюки, подшивать воротнички.

Это я все рассказал к тому, что будь у меня возможность играть хотя бы по восемь часов в день — может быть, чего-нибудь я и добился.

А способности у меня явно были. Через год я уже играл первую часть «Лунной сонаты». Конечно, у Рихтера получалось лучше, но я разучил ее самостоятельно и тайно, потому что учительница мне запрещала даже мечтать о ней. Я имею в виду сонату, а не учительницу. Учительница была лет на десять меня старше, красива, и я, конечно, был в нее тайно влюблен, но не очень. Во всяком случае, мне большее удовольствие доставляли минорные гаммы (их я мог играть без конца), чем присутствие Нины Петровны (так, по-моему, зовут всех учительниц, но что поделаешь!), которая ругала меня за торопливость и за то, что опускаю кисть руки.

Учительница жила в подвале, и днем тени прохожих метались по комнате. А вечером приходил муж Нины Петровны. Меня он переносил с трудом. Он не любил ни минорных гамм, ни полонеза Огинского. Полонез я мог играть «официально», но это не поднимало меня в глазах мужа. Однажды он привел приятеля, который лихо отбарабанил популярную мелодию, известную мне под названием «В Кейптаунском порту». «Вот как надо играть!» — сказал мне муж. И мне стало стыдно за собственную бездарность.

Итак, почти ежедневно я приходил к учительнице, брал с полки ключ, заходил в комнату и играл что мне вздумается. Я не знаю, как реагировали на это соседи, но и сейчас мне бы не хотелось встретиться с кем-нибудь из них.

Потом приходила Нина Петровна. Был уже вечер, и зажигались две неоновые трубки над пианино. Я проигрывал урок, меня ругали, потом я опять играл, и Нина Петровна все это выдерживала.

И если муж задерживался, я просил:

— Нина Петровна, сыграйте!

И она играла вальсы Шопена, «Патетическую» Бетховена, Вторую сонату Листа. В маленькой комнатке, освещенной двумя неоновыми трубками, да еще в исполнении Нины Петровны, эта музыка звучала так, что я плевал на позднее время и невыученные уроки, и шел пешком домой через весь центр, шел возбужденный, размахивая руками, что-то напевая, и мечтал быть не то великим композитором, не то великим полководцем, не то дирижером оркестра Всесоюзного радио. Я читал вслух отрывки из своей «биографии»: «В пятнадцать лет он впервые подошел к пианино, но через четыре года фамилия Михайлова стала известна любителям музыки всего мира. Необыкновенное упорство и огромная одаренность...» В этом месте я внезапно видел перед собой прищуренные глаза армейского майора, и жесткий голос возвращал меня к действительности.

— Курсант, почему не отдаете честь?

Надо сказать, что тяжелая физическая работа в военных лагерях, куда я попадал летом, не очень развивала гибкость пальцев. Тем не менее в конце ноября я преподнес Нине Петровне сюрприз — первую часть «Лунной сонаты».

Меня выслушали с интересом, но без энтузиазма. Кончился год наших занятий. Я выучил несколько вещей, но читать ноты практически не умел.

Мои успехи подытожил командир взвода. В праздники меня назначили в наряд. И всю праздничную ночь я просидел в училище. Товарищ пошел спать, командир взвода сидел в дежурке, и я подсел к роялю. Потом командир взвода поднялся ко мне.

— Я начал засыпать, — сказал он, — слышу что-то хорошее играют. Кто, думаю, радио включил? Потом прислушался — врет ноты. Тут я понял, что это ты упражняешься.

Скоро я расстался с Ниной Петровной. Во-первых, муж ее озверел от моих гамм. А во-вторых, я сильно увлекся математикой. На уроках я совершенно нахально решал задачи московской городской олимпиады, и учитель (военный учитель, старый математик) не мешал мне. Доверие надо оправдывать, и я пожертвовал музыкой, потому что понял: дирижера оркестра Всесоюзного радио из меня не выйдет, а в академию им. Жуковского я могу попасть запросто.

И еще одно обстоятельство — мне пошел семнадцатый год. Однажды меня остановила девушка, и начала задавать какие-то посторонние вопросы, и долго шла со мной. Я, как человек скромный, подумал, что во всем виновата военная форма. Но, как выяснилось впоследствии, дело было не только в форме.

Итак, появились девушки — и забрали все время, которое я раньше тратил на музыку, на математику, на домашние уроки и прогулки в одиночестве по улицам.

Из-за них я не попал в академию, собственно, меня уж чуть было не зачислили, но вдруг я простудился, попал в госпиталь. Свидания не разрешались, а ко мне пришла одна девушка, и я полез к ней с четвертого этажа по пожарной лестнице, меня застукали и вернули документы.

Прошло много лет. Итак, я не стал ни композитором, ни полководцем, ни великим математиком. Я служу под городом Пермью и командую радиоротой. Для нашего rapнизона это совсем неплохо, и многие говорят: «Вот Михайлов, такой молодой, всего старший лейтенант, а уже командир роты!» Конечно, это только в масштабах нашего гарнизона. Но хотел бы я посмотреть на дирижера симфонического оркестра Всесоюзного радио, как бы он разбирался в моих установках или как бы он командовал третьим отделением, которым заправляет лучший специалист и первый матерщинник и лентяй соединения — младший сержант Разбейрылов.

А насчет музыки — я на наших установках ловлю любые джазы и даже транслирую к себе в комнату. И все летчики по вечерам настраиваются на мою волну. Так что возвращаешься в поселок, а из многих окон ревет Луи Армстронг.

Сдуру, сразу, как получил звездочки, женился, а теперь разошелся, потому что жена тряпичница, и вообще лучше не касаться моей семейной жизни. Достаточно ее разбирали на партбюро.

Ну и встречаются девчата, есть среди них неплохие, но я теперь уж не тороплюсь надевать на себя ярмо.

А недавно к нам приезжали артисты из Перми. Читали стихи, пели из «Евгения Онегина» и показывали фокусы. Ну, обыкновенная халтура, некоторым нашим ребятам нравилось, а я бы давно ушел, да понравилась мне артистка, что читала стихи. Какая она, описывать не буду, это неважно. Важно, что она мне понравилась, и другу моему, капитану Гоглидзе, тоже понравилась, и многие наши ребята... Ну, в общем, вы понимаете.