Новоорлеанский блюз - Патрик Нит

У всех мальчишек в Култауне было единое мнение о том, что наиболее безвредные неприятности — это неприятности с законом, которые относились к третьему виду. Блюстители закона стояли в Култауне на каждом углу — по крайней мере до захода солнца, — и для них не было ничего лучше, чем поймать негритенка за любую, даже самую малую провинность. Все блюстители порядка были, конечно же, белыми. Но они редко располагали временем для рукоприкладства (исключение составляли воры-рецидивисты), и от них можно было ожидать разве что строгого нравоучения, изобиловавшего такими непонятными словами, как «законопослушание» и «нравственность».

Еще до того, как Лик стал заглядываться на Сильвию (ведь между ними не было кровного родства), он большую часть времени проводил со своим лучшим другом Соней, младшим сыном Толстухи Анни. Соня был маленьким жилистым мальчишкой, по всему телу которого тянулось что-то вроде родимого пятна, словно мраморная прожилка в гранитной скале. Он обладал какой-то бесшабашной отвагой, и, глядя на его дьявольскую улыбку, взрослые мужчины хохотали, как дети. Его настоящее имя было Исаия, но это напрочь забыли по причине его способности спать в любом месте, от колыбели до ветки на дереве или крыши над их квартирой (когда его матушка ступала на тропу войны). Поначалу его звали Сонливый, а потом для краткости просто Соня.

Соня постоянно вовлекал Лика во всяческие неприятности. Но в основном это были неприятности с законом, то есть наименее опасные. Однажды, когда их вытурили с балкона ночного бара «Жженый сахар», где им нечего было делать, тем более в неположенное время, и два култаунских блюстителя порядка прочитали им длинную лекцию, Соня по-своему объяснил Лику это происшествие:

— Попадая в неприятности с белыми, ты можешь оказаться в такой глубокой дыре, откуда и солнца не увидишь. При неприятностях с неграми ты оказываешься в дерьме по пояс. А нарушение закона? Да это, дорогой мой Фортис, все равно, что упасть в лужу. Да, все равно, что упасть в лужу.

Вспоминая прошлое, Лик испытывал некое чувство удовлетворения от того, что единственная крупная неприятность, в которую ему довелось вляпаться сразу после восьмого дня рождения, была связана с нарушением закона. Правда, тогда он не считал, что ему повезло. Конечно же, во всем виноват был Соня. Впрочем, он всегда был виноват. А случилось вот что.

Лику было семь лет, когда он начал работать, дабы поддержать все уменьшающееся семейство Кайен. Сина давно уже вышла замуж за странствующего проповедника, и из последних слухов о ней, дошедших до ушей Кайен, явствовало, что они с супругом собрались перебраться в Чикаго. Сестра и Руби Ли по-прежнему жили то дома, то вне дома. Большую часть времени они проводили в «Жженом сахаре», где ловили клиентов и одурманивали свои головы опиумом и алкоголем. Что до Кориссы, то Кайен надеялась, что она найдет себе хорошего мужа. Однако шансов найти хорошего мужа среди «мужского полусвета» Култауна практически не было, особенно если принять во внимание то, как Корисса реагировала на мужчин — у нее делался нервный тик, а язык словно прилипал к гортани, — и, глядя на нее, одиннадцатилетнюю, нетрудно было представить, какая судьба ее ждет — в лучшем случае проституция, а в худшем — убогая жизнь старой девы. Но пока она хотя бы прибиралась в квартире и присматривала за угасающей на глазах Кайен, которая большую часть времени проводила в кресле-качалке и, казалось, мысленно созерцала тени тех, кто в прошлом проводил с ней ночи. А что до Сильвии, которая была любимицей Кайен — хотя и не была ее дочерью, — то ни о какой работе для нее и речи не было, а поэтому маленькому Лику и пришлось работать, чтобы приносить в дом хоть какие-нибудь деньги.

Именно матушка Люси определила Лика на работу к старику Стекелю, еврею, владельцу большого магазина на границе Култауна и квартала Джонса. Стекель был типичным представителем белой бедноты в Монмартре, и жизнь его протекала между молотом и наковальней. Будучи евреем (другие белые называли его «жидом»), он стоял на общественной лестнице всего на одну ступень выше негритосов, которые соглашались работать в его магазине только тогда, когда деваться было совсем уж некуда. И даже негры не доверяли Стекелю, поскольку он был белым и, по их убеждению, только и занимался тем, что выманивал у них деньги, добытые тяжелым трудом. К тому же большинство товаров, которые он продавал, были им вообще не по карману.

В таких условиях у старика Стекеля было два основных способа обеспечить свое убогое существование. Во-первых, он открывал свой магазин по воскресеньям, когда все благоверные христиане со своими семьями были в церкви, и в качестве премии бесплатно отпускал забывшим о Боге покупателям, как белым, так и черным, по унции масла или табаку. Во-вторых, он продавал лед култаунским барам; лед охотно покупали и чернокожие мальчишки, одержимые жаждой и имеющие в кармане хоть пенни. Вот на эту работу и наняли Лика. Ведь старик Стекель был уже далеко не в том возрасте, чтобы толкать тележку со льдом по Канал-стрит, к тому же, когда Старая Ханна прятала лицо, чтобы не видеть той чертовщины, которая творится по ночам в Култауне, это было и небезопасно.

Каждый вечер около семи часов Лик на десять минут забегал в квартал Джонса, чтобы взять подготовленную для него тележку; обычно через только что протертую витрину его приветствовал сам старик Стекель, а иногда его сын Дов (у которого были такие курчавые волосы и такие пухлые губы, что Лик не сомневался в том, что в этом парне было изрядное количество негритянской крови). С самого первого рабочего дня Лика мальчишки-негритята насмехались над ним из-за того, что он имеет дело с человеком, который «собственноручно убил Господа нашего Иисуса». Но Лик не обращал на это внимания, потому что Стекель всегда был добр с ним; платил ему столько, сколько мог; кормил его вкусной кошерной едой — обычно курицей, — остававшейся от обеда. Со своей стороны, Стекель всегда относился к Лику с восхищением и боязнью: восхищало его то, как семилетний мальчик управляется с тяжелой наполненной льдом тележкой, а боялся он того, что этого ребенка может остановить банда белых подонков еще до того, как он окажется на территории Култауна (белые никогда не упускали шанса «преподать черномазому урок»).

Через некоторое время Лик знал о своей новой работе всё — как знал он каждую черточку лица своей сестры Сильвии. Маршрут его начинался с конца Канал-стрит (почти от дома, в котором была квартира Кайен) и проходил мимо ночных клубов «Жженый сахар», «У Тонка», «У беззубой Бесси», «У черного Кобба». В некоторых заведениях у входа стояли швейцары-вышибалы — устрашающего вида гиганты с лицами, покрытыми шрамами, и ловкими руками, — которые под ходили к тележке и брали по паре громадных кусков льда. Но в большинстве случаев вносить лед в заведение входило в обязанность самых молодых проституток, которые вдвоем брались за кусок льда и, как правило, роняли его на землю и поднимали крик, обвиняя друг друга в неловкости. Часто лед в «Жженый сахар» вносили Сестра и Руби Ли, которые нередко бывали в таком состоянии, накурившись травки, что не узнавали собственного брата.

Тогда Лик обычно говорил: «Они вознеслись так высоко, что смотрят на ангелов». И большого беспокойства ему это не причиняло, поскольку так было принято в Култауне, а Култаун был миром Лика.

Потом он добирался до конца Канал-стрит, и начиналась вторая часть его работы. Он разворачивал тележку и шествовал тем же путем, но в обратном направлении, во весь голос распевая хвалы оставшемуся в тележке льду. Даже в семь лет в голосе Лика присутствовал тот металлический дребезжащий тон, который, рикошетом отскакивая от стен домов, разносился на целую милю, а то и дальше.

Для того чтобы зазвать покупателей, Лик придумывал короткие стишки: «Соси саспариллу[6] со льдом, не будешь мучиться животом!» или «Подходите, пробуйте. Лед вкусней, чем мед! Лечит оспу и чесотку. Тот, кто купит, вновь придет!»

Пропев в очередной раз рекламу своего товара, Лик брал тяжелую остро заточенную лопатку, которую старик Стекель называл «эта хреновина», и колотил ею по поверхности лежащего сверху куска льда до тех пор, пока внутри тележки не собиралась кучка прозрачных кубиков. После этого он брал из сумки, висевшей между рукоятками тележки, лист вощеной бумаги и мастерски сворачивал его в кулек, который до краев наполнял только что нарубленными кубиками и, завидев приближающегося покупателя, спрыскивал содержимое кулька саспариллой.

От желающих пососать лед не было отбоя — дети проституток, сутенеров, уличных проповедников (ведь других детей в Култауне и не было) с напряженными лицами протягивали Лику свои грязные монетки, а когда холодные ароматные кусочки оказывались во рту, глаза их буквально светились счастьем.