Куманьково болото - Таисия Пьянкова

Да Саньке было не впервой увертываться от длинных рук. В минуту она уже стояла в сараюшке да под Шайтановой защитой. И хотя пес всего-то и делал, что знаменито улыбался, однако жаль — не было поблизости Чувалова Коськи. Лавошница в этот миг ейбо не пожалела бы накинуть сверх им просимого еще золотой.

Того охотного парнягу черти, видать, где-то по другим потребным волочили. Потому и пришлось Харите Мокрой, с угрозами да криком, поворотить оглобли…

А Санька пока осталась у Свиридов.

Определилась она спать в застенье на лавке, на Никитковом месте; как была — в кофтенке немудрящей своей, в старенькой юбке. Прикорнула она на лавке, только уснуть путем не уснула. Сперва, вроде, маленько закимарила, да вскорости ее как домовой под бочину шурнул. “Вдруг да впрямь, — подумалось ей, — Харита с Коськой Чуваловым сумели договориться?! Не пойти ли мне лучше ночевать в пригон!

Встала, пошла. Не побоялась.

Вытемнила она во двор и что видит?! Пригон настежь распахнут, Шайтан стоит и натянут весь чуткостью, как струна. Космы его по хребту — дыбрем, глаза безо всякого до посторонних дел внимания… Весь как есть он уже находится на Куманьковом болоте — одним только телом еще тут. И вот это его тело дергает и туда, и сюда непонятной силою. Ровно бы кто упорный да на долгой веревке намерен подтянуть пса до зыбунов, а он упирается…

Опять… новое чудо.

И все-таки тот, кто на болоте, пересилил Шайтана — сдернул с места. Нехотя да с натугою пошел косматый мимо Саньки. И хотя весь он был уже отдан колдовской силе, а не забыл заскулить напоследок. Вроде хотел сказать девчатке: прощай, дескать, товарищ мой верный, ухожу я в тайность болотную, равно, что в смерть неминучую…

Ну уж, коне-ешно! Нашел кому такое говорить…

Санька и пригона не стала затворять; метнулась следом за Шайтаном — удержать друга. Она так и повисла кулем у его на шее, да только зря коленями глубокие борозды по морковной грядке пропахала. Вот какой силы налит был косматун чужою волей! Он даже не обернулся на ободравшую колени Саньку.

Однако же девка не зря звалась Выдергой. Не в ее понимании было ухватить да не выдернуть. В конце огорода она догнала Шайтана, ухватилась опять, да уперлась голыми пятками в плетешок…

Но такой же давнишний, как и его хозяева, предел этот хрупнул и повалился навзничь. Санька проехала по нему животом, от бедра до самого низа располосовала юбку, от досады выпустила уходящего, полежала на земле, покорчилась от боли, затем непонятно на кого озлилась, вскочила, бегом опять догнала космаря, завладела его хвостом и… такой вот недолгой цепочкою оба они вошли в болотный туман…

Санька скоро поняла, что Шайтан распрекрасно знает Куманьковы топи. В такой сплошной непроглядности их ни разу не занесло в трясину, хотя кругом, прямо вот руку протяни, кипела пучина. Она отдавала какими-то вздохами, бульканьем, пошлепками. А то вдруг оживила огромными вонючими пузырями…

Чистыми водьями да кочкарником, а где и вовсе суховинами, пробиралась оборванная Санька вперед и вперед. Она не отрывалась от хвоста своего по-прежнему безучастного к ней друга; даже на сухих местах она лишь меняла руку на руку, но Шайтана не отпускала.

А под ногами все чаще болотная хлябь пересекалась травянистыми валунами, и скоро вовсе перешла в сплошную крепь, поросшую довольно густой гривою вовсе незнакомых растений.

Ну, скоро, не скоро, а стало Саньке казаться, что кисельное марево редеет перед глазами. Вот, вроде бы сквозь запотелые его промоины, да при каком-то голубоватом свете, уже и мерещатся ей чужие вовсе травы да цветы нездешние. Прикинуть, так вроде бы получается, что среди Куманьковых топей чудом-дивом образована совсем какая-то неопределимая земля…

Голоногая, ободранная, чумазая, вошла Санька не в свои заросли, задела рукой один, другой цветок очень даже интересной красоты, узрела над головою в полете противную, с какими-то серыми тряпками взамен крыльев, птицу. Она разевала налету свой могучий клюв — похоже, каркала, но голоса ее Санька не услыхала и скоро потеряла бесперую в совсем уже поредевшем тумане. Не услыхала Санька и пения малой золотистой птахи, что на ветке невысокого, с долгими плодами дерева, явно вымолачивала трепетным горлышком заливистые трели. Чисто голубой ее клювик мелькал в пении быстрее, чем у старательного зяблика…

Засмотрелась Санька на пичугу, рот раззявила. Тут ей прямо в лицо и порхнул из густоты высоких трав проворный метляк17 синего бархата. Да такой он был здоровенный, что тугим своим крылом, будтоладошкою, хлестанул разиню по щеке. Санька отскочила в сторону и чуть было не села на красную жабу, которая полумертвым пнем подвернулась ей под ноги. Жаба сердито зашипела, показала ей зубастую пасть и одним скоком ушла в заросли…

Только теперь Санька хватилась, что когда-то умудрилась выпустить Шайтанов хвост.

Друга рядом не было!

Кисельный туман напрочь рассеялся над странной этой болотной кулижкою.18 Он как бы раздвинулся на стороны и плотной стеною окантовал мирок с чужой для Саньки жизнью. И эту жизнь озаряли совсем с близкой черноты неба сразу три луны! Они не были ни спокойными, ни деловитыми, как земная, старенькая луна. Вроде только что созданные, они горели каким-то пушистым огнем и даже чуть-чуть потрескивали от жары, подрагивали от нетерпения гореть. Только свет их не был силен: от заросливых стеблей разбегались на стороны густущие тени. Высвеченные из темноты цветы да листья поблескивали трепетными росинками. Все кругом сияло умытостью да убранством таким, ровно с минуты на минуту ждали сюда сановитого гостя. Но заявилась — вот те на! — грязнущая, изодранная деревенская отчаюга…

Но, даже при упорстве своем да решимости, незваная гостья, так вот просто взять и выставиться из зарослей на светлую прогалину, которая приметилась ей за кустами, не посмела. Она тихонько при-темнилась к прогалине поближе, остопилась в укрытии и тайком взялась разглядывать круговой ее простор. Вершка на три от земли перед Санькою оказалось приподнятым лобное какое-то место. Разглядывать тут особенно-то было нечего. Просто среди зелени высилась устроенная кем-то круглая, да ровная, как барабан, площадка, величиною с деревенское гумно.19 Основная ее необычность заключалась в том, что была она всплошную выбелена чистейшей известкою. Но, когда Санька пригляделась попристальней, оказалось, что никакая тут не известка, а, похоже, словно разлитое по всему подхвату молоко накрепко приморожено к основе поблескивающим настилом. Кругом стоит теплынь банная, а от настила того и в самом деле отдает приятным холодком.