Точка - Григорий Ряжский

В общем, сменилась Янка на Зебру — Нинки-Мойдодыр ещё в то время не было с нами — и обе мы от этого не пожалели, от нашей новой дружбы. Я когда работала, к слову сказать, ну в нормальное время, в обычное, когда поезда вечерние отправляются, и подпадало это, допустим, на те же самые дни, в какие Зебра месячные женские расстройства пересиживала, а срок подходил денежки домой направлять, под Бельцы, Сонечке и Артемке с мамой на содержание, так Зебра — без вопросов, к вечернему молдаванскому составу как штык с пересылкой моей являлась и переправку обеспечивала через проводниц в лучшем виде. Я к Зебре очень быстро привыкла и привязалась даже, она стоила того, Дилька Хамраева, после всего, что перетерпела сама. Ну, а кроме того, и общее нас сильно сроднило, общая несправедливость, допущенная жизнью в нашем направлении, в отношении обеих нас. А через месяц нового быта Зебра раскололась и про недержание мочи свое мне рассказала, как наследие бывшего ужаса. А поведать решилась, потому что за все время нашего совместного проживания с ней такого ни разу больше не случилось, и она точно поняла, что на этом памяти той конец. Той страшной ее части. Точка.

У меня же в отличие от Зебры получилось бескровно, но сердечно, через самую сердечную жестокость, я хочу сказать. Это я о самом начале, о том, откуда все покатилось в сторону точки, которая сейчас для меня на Ленинском проспекте, не доезжая космонавта Юрия Гагарина, если от центра мегаполиса отмерять. Раньше я упоминала, что Сонечка моя — старшая из них с Артемкой, но не говорила, что с огромным отрывом по старшинству. Возраст моей Сонечке — полных тринадцать есть, далеко четырнадцатый, уже года два, как вызрела она в полноценную девушку, понимаете, я о чем? А Артемке только два будет от другого совершенно человека, которого считай, что вовсе нет.

Артемку я соорудить успела и выносить и родить — и все, не съезжая с Павлика, с последнего места съема жилья. Но по рождению зато мой младший — настоящий москвич, даже без регистрации. Зебра и Мойдодыр мне отдельно маленькую из двух комнат наших отдали для персонального вынашивания плода на последние месяцев пять до родов, когда уже работать перестала и перешла целиком на домашнее хозяйство. Мы так решили вместе: я по дому всё обеспечиваю, а они меня кормят и что надо будет из лекарств и за квартиру. Потом ребеночка — к маме в Бельцы вместе с долгом от девчонок и обратно — работать и долг тот отдавать до полного погашения.

Артемка у меня от ученого человека возник, хотя от клиента и по недоразумению. Он купил меня у Лариски ниже прейскуранта, но работы не было в тот день из-за дождливых погодных условий. Когда он подкатил на точку на «москвиче», девчонки даже вылезать на показ под дождик не захотели, даже штрафов Ларискиных не испугались, не поверили в этого человека, что серьезный на таком гнусном средстве передвижения может. А я вышла, потому что пожалела его за тачку и деньги были нужны домой. И он сразу согласился и предложил все, что было с собой. По баксам не добирался червонец, но я решила, что лучше с «москвичом» отъехать, чем без перспективы у Руля в тесноте задыхаться.

Мужчина оказался Эдуард, был со мной на «вы» и очень вежлив. По образованию, сказал, ученый, и видно его очень подмывало спросить меня про то же самое, чтобы избежать другой неловкости покупки. И спросил. А я всегда отвечаю на это, кто интересуется, что из школьной семьи, что чистая правда есть. Тогда Эдик как-то сник сразу, в том смысле, что сбросил напряжение из-за социального неравенства профессий и, наоборот, резко воодушевился. Но все равно продолжал немного дурковать в разговоре, пока ехали и вообще, и предлагал себя таким образом, чтобы дать мне понять, что он совершенно из другого теста, чем просто клиент, слеплен, что это у него по случайности происшествия оказия вышла, ну в силу, скажем, особого научного настроения получилось, а так он, вообще-то, человек серьезный и никогда ранее к подобным услугам не прибегал. Жаль, что он не по психологии ученый, а по математической геометрии оказался, потому что в этом случае не дан бы себе так просто самого же себя подставить всем своим поведением и внешним видом. Я-то сразу просекла, что хороший, но слегка ущербный и от зарплаты до зарплаты. И что ещё откладывает раз в месяц в обязательном порядке для этого самого, для захода на точку. И что точки меняет постоянно, чтобы не признали, что не в первый раз. Короче говоря, весь Эдуард этот из сплошных междометий состоял, из непрописанных китайских иероглифов.

Из еды был у него лимон, кусочек несвежего рокфора, хотя он весь несвежий — сколько пробовала, ни разу не отличила свежий от другого, но догадалась, что кусочек тот не для еды был всё равно, а для изящества обстановки. Намудрил ещё гренки, но передержал на жару, считай, сухари вышли. И всё. А из питья — фуфловый коньяк, наш же, молдаванского разлива типа «Белый аист» и запивочка мутная из варенья. Зато глобус был самый настоящий, каких по размеру я никогда не встречала: ни у мусоров таких в кабинетах не было, ни в банях бандитских, ни у любого обыденного клиента. Судя по всему, те, у кого такой глобус имеется, к нашей работающей сестре отношения по жизни в реальных преломлениях не имеют, только в мечтательности остаются судорожной, уж в этом-то меня никто не разубедит — поработала, знаю.

Так вот на глобус тот я и купилась, как последняя лохушка, повелась на научное обозрение. Эдик все переход искал верный, чтобы мною красиво овладеть, не обидеть и сохранить достоинство настоящего научного мачо. Пьянел он быстро, и это ему мешало себя обманывать, но зато помогало искренне восторгаться окружающим миром.

— Вы полагали, мы никогда не пересечемся с вами в этой жизни? — забросил он первый философский камень в моем направлении. — Да, Кирочка?

— Как параллельные прямые? — удачно отреагировала я ловким контрвопросом в ответ на его философию.

— Почему? — удивился Эдуард и поставил коньячный фужер на стол. — Почему, как параллельные прямые? — Я видела, что удивление его было самым настоящим и напряглась, что он по-серьезному не шутит в ответ такой тупой очевидности, — почему вы так решили?

— Да потому, что этого не будет никогда, — ответила я, — сколько бы вы об этом не мечтали.

С этого момента Эдик стал капитально забывать обо мне, как о женщине, потому что в сознании его сменилась доминанта. Он потер ладонь об ладонь и сосредоточенно спросил:

— Могу я задать вам всего один лишь вопрос, Кирочка? — Я лишь недоуменно пожала плечами, о чем, мол, речь? — Так вот, — продолжал он проталкивать против течения запущенный бумажный кораблик. — Вопрос такой — где? Где? В каком мире и пространстве координат прямые эти прекратят параллельное существование и вполне успешно пересекутся? — он с видом победившего разум архангела взглянул на меня, и в глазах его проблеснул маячок непризнанной свободы, — в каком?

Мне не то, чтобы стало занятно, но чувство сопротивления насилию, пускай научному даже, заставило перевести стрелку на взаимную трезвость. И я ответила совершенно спокойно:

— В любом. Прямые — они прямые и есть и никакие другие. А раз идут параллельно, то не сойдутся нигде, даже в самом конце пути, когда уже всё позади останется. Всё и Все.

— Вот!!! — заорал он и подскочил на месте. — Вот где собака-то и зарыта! В том-то и дело, что не в любом пространстве, а в плоском только, то есть, в плоской системе, в Евклидовой геометрии, в его несовершенном пространстве. А в другом пересекутся!

— Так в каком, в конце-то концов? — не выдержала я этого научного напряжения в огромном желании поставить точку на всей этой трихомудии и перейти к понятной процедуре, чтобы успеть ещё и выспаться.

— В Римановом! — гордо ответил Эдуард и выкатил перед собой часть грудной клетки. — В многомерном пространстве Бернхарда Римана, который рассматривал геометрию, как учение о непрерывных совокуплениях, — он тут же поправился, — тьфу, о совокупностях любых однородных объектов.

— Это как у педиков, что ли? — не врубилась я, но заинтересовалась, — у однополых?

Эдик бросил на меня жалостливый взгляд и перевел на русский язык:

— Кирочка, это же многомерное обобщение геометрии на поверхности, имеется в виду двухмерное пространство. Риманова геометрия изучает свойства многомерных пространств, в малых областях которых и имеет место Евклидова геометрия, — он близоруко, но победоносно осмотрел мою грудь, хитро улыбнулся и поставил завершающий аккорд: — А всё пространство при этом может и не быть Евклидовым. Классно?

На сумасшедшего он все равно не был похож, хоть и орал с горящими глазами и пару раз пробежал туда-сюда вдоль линии дивана. Кроме того, он сказал такое, что заставило меня усомниться в справедливости собственного постулата, извлеченного из мира простых и понятных вещей. Я, конечно, не знаю, чего там Евклид и Риман и кто они для науки на сегодняшний день, но недостаток знаний не освобождает стороны от ответственности нести всякую хуйню, да еще на «вы», и тогда я предложила: