Ярость жертвы - Анатолий Афанасьев

Я молча повесил трубку и вытащил шнур из розетки.

На свидание немного принарядился: шоколадного цвета брючата, модная светлая рубашка, замшевая куртка. Глядя на себя в зеркало, понял, что сходить в парикмахерскую следовало месяца полтора назад. Копешки волос на висках напоминали непри- бранное по осени поле. То, что надо, если девочка что–то смыслит в мужчинах. Одинокий плейбой н& излете сексуальной карьеры.

Через Москву, начиная с Гагаринской площади, продвигался по шажку в час, как сквозь предбанник адовой печи, но поспел в срок. Только припарковался и подошел к парадному крыльцу, увидел Катю, спешащую от площади Восстания. Длинное, до щиколоток, платье в пестрых цветах крутилось, развевалось на ней, как у манекенщицы на подиуме: она не шла, а стремительно парила над тротуаром. Приблизилась — личико умытое, светлое, радостное, почти без косметики.

— Здравствуйте, я не опоздала?

— Ты очень красивая девушка, — задумчиво сказал я. — Ночью–то я не разглядел.

Вспыхнула, но не смутилась:

— Комплиментик, да?

— Мы не гусары, комплиментикам не обучены. Что видим, то говорим. Ты похожа на Стефанию Сан- дрелли, когда та еще была молодая.

— А вы, Саша, похожи на очень коварного человека.

— С чего ты взяла?

— Вы все так говорите, чтобы поразить воображение. Чтобы растревожить.

— Бог с тобой, Катя! Чем это я могу поразить воображение такой девушки, как ты?

— Добротой, — сказала она.

Я повел Катю вниз, в ресторан, слегка придерживая за гибкую талию. От прикосновений к ней меня било током. Вообще происходила какая–то чертовщина, я чувствовал, что влипаю во что–то ненужное, давно пережитое. Похоже, не я ей опасен, а она, ночная путешественница, ловко ловит меня на крючок и уже невзначай зацепила за губу. Ее серьезный, низкий голос, минуя смысл слов, завораживал меня, и я катастрофически, мгновенно поглупел. В зал вошел уже игривым юношей с веселой дурнинкой в башке. «Чего там, — думал сосредоточенно, — сейчас напою, отвезу к себе, потрахаемся от души, а там разберемся, кто добрый, кто злой!»

Уселись за свободный столик у стены, вдали от людей, и тут же подковылял Мюрат Шалвович, метрдотель, злачная душа этого дома. Подсел на минутку покалякать — особый знак внимания к постоянным клиентам.

Мюрат Шалвович ждал, когда я представлю его даме, поэтому не смотрел в ее сторону, потом все же посмотрел — и долго не мог оторваться. Щелкнул в воздухе пальцами, и мгновенно подлетевший незнакомый официант поставил на стол вазочку с тремя пунцовыми розами. Мюрат Шалвович заметил церемонно:

— Именно вам к лицу божественный оттенок догорающего заката, дорогая сеньорита.

— Как приятно в этом очумевшем городе услышать интеллигентную речь.

Мюрат Шалвович, кряхтя, поднялся:

— Приятного аппетита. Поздравляю вас, Саша!

— Угу, — сказал я.

Когда он отошел, я углубился в меню, хотя знал его наизусть. Оно никогда не менялось.

— Саша, вы чем–то недовольны? Я что–нибудь не так делаю? — Ее глаза сияли призрачным каминным огнем.

— У тебя нет ощущения, что мы уже бывали здесь?

— Вы–то бывали, я уж вижу. Но я здесь впервые. Мне очень нравится. Все так по–домашнему.

Я почувствовал, что следует поскорее выпить. На ужин заказал телячьи отбивные, салат и рыбное ассорти. Катя начала читать меню и ужаснулась:

— Саша, тут же совершенно дикие цены!

— А где теперь не дикие?

— Но не до такой же степени. Смотрите, обыкновенный бульон — восемь тысяч. Ой! Кофе — пять тысяч! Да что же это такое?! Кто же сюда ходит? Одни миллионеры? Да мне кусок в горло не полезет.

— Полезет. Плачу–то я.

Убийственный аргумент подействовал слабо, и еще долго косилась она на нарядный, в глянцевой обложке прейскурант, пока я не переложил его на соседний столик. Официант подал графинчик коньяку и бутылку «Саперави». От шампанского Катя отказалась. Я никак не мог понять, придуривается она или действительно с деревенской непосредственностью переживает за мой кошелек.

— За что выпьем, Катя?

— Наверно, за знакомство?

— Хороший тост.

Мы выпили, глядя друг другу в глаза, и это была святая минута — чистая и простая. Дальше пош–ло еще лучше. Мы так много смеялись за ужином, что я охрип. Она была чудесной собеседницей, потому что большей частью молчала, но по ее разгорающемуся взгляду было видно, с каким удовольствием впитывает она мои умные, затейливые речи, но пила она, к сожалению, мало и только красное вино. Я же заглатывал крючок все глубже, как жадный окунь.

Весь вечер у меня было праздничное настроение, хотя его немного подпортило появление в зале Леонтия Загоскина, местного алкаша–интеллектуала. Он тут пил и гулял много лет подряд, ничуть не меняясь внешне — бородатый, нечесаный, грузный, темнокожий, — и лишь с годами все больше стал походить на хлопотливого домового. По натуре Леонтий безвреден, но приемлем только в небольших дозах и в уместных обстоятельствах. Однако урезонивать его бесполезно. Где увидел знакомца, там и прилип.

— Привет, соколики! Как она, ничего?

— Отлично, Леонтий! Выпьешь рюмочку?

Леонтий, естественно, не отказался — и это был лучший способ его спровадить. Вообще–то по–настоящему он редко надирается, хотя всегда выглядит как бы под балдой. Жирный, без возраста, опрокинул рюмку в рот, как в заросший мохом колодец. Катя смотрела на него с оторопью, и Леонтий многозначительно ей подмигнул. Впрочем, по женщинам он тоже был, как известно, не ходок. Жил напряженной духовной жизнью человека, воскресшего после оплошного захоронения. Обернулся ко мне:

— Ну что, соколик, как тебе при капитализме?

— Очень нравится.

— Чем промышляешь, если не секрет?

— Ворую потихоньку, как и все.

Леонтий огорчился:

— Выходит, продался хамам? Небось ляпаешь им фазенды?

— Угадал, брат.

— И не стыдно?

— Стыдно, но жрать–то охота.

По угрюмому лику Леонтия скользнула горькая тень вечности. Он искал слова, чтобы поточнее определить мою вину перед человечеством. Я ему косвенно помог:

— Гунны приходят и уходят, дома остаются людям. Так было всегда.

— Но тебе не только жрать охота, да? Тебе и девок охота по ресторанам водить.

— Еще бы!

Кате со стороны могло показаться, что мы ссоримся, но это было не так. Если Леонтию не дать высказаться, он не отвяжется.

— Самое большое заблуждение так называемых интеллигентиков, — пояснил он не столько мне, сколько Кате, — они считают себя хитрее всех. Любую свою подлость оправдывают насущной необходимостью. И врут–то в первую очередь себе самим, а с толку сбивают народ. Я вам так скажу, девушка, а уж вы поверьте: русская интеллигенция — самое волчье племя, на ней столько вины, что адом не искупить. При этом, заметьте, поразительная вещь: всегда они правы, всегда радеют о ближнем. Ваш–то, Саня- то Каменков, еще не самый поганый, он хоть без маски… — Протянул руку над столом, как бы благословляя, и вдруг грозно рыкнул: — Палачам пособляешь, Саня! Дьяволу куришь фимиам!

Катя выпрямилась и запылала, как свечка, я же смиренно кивнул:

— Понял тебя, Леонтий. Завтра с утра выхожу на баррикады.

Довольный произведенным на девушку эффектом, вечный ресторанный вития поднялся, дружески похлопал меня по плечу:

— Зубоскалишь, Саня? Ну–ну. Встретимся на Страшном суде.

С тем и удалился.

— Кто это? — спросила Катя очарованно.

— Мелкий провокатор. Но мы с тобой ему не по зубам. Испугалась, что ли?

— Я думала, он тебя ударит.

Ее первое «ты» прозвучало как свирель пастушка.

— Что ты, он совершенно безобидный. Подкармливается в органах, но сейчас какой от него прок. Вот и заметался. Без работы боится остаться.

И напрасно. Скоро у него будет еще больше работы, чем раньше.

По ее глазам я видел, ничего не поняла, и слава богу. К этому времени я уже окончательно решил, что увезу ее домой и не выпущу до утра. Свои намерения не стал скрывать:

— Допивай кофе — и поехали. А то опоздаем.

— Куда опоздаем? У тебя какие–то дела?

— Поедем, пока горячую воду не отключили.

— Почему ее должны отключить?

Это было согласие.

— Объявление повесили, с какого–то числа отключат, но я не помню с какого.

Катя посмотрела на меня то ли с уважением, то ли с состраданием:

— Ты правда хочешь, чтобы я к тебе поехала?

— Тебя что–нибудь смущает?

Ее взгляд потемнел и увлажнился.

— Ну чего ты, Кать! Не хочешь — не надо. Мне самому спешка не по душе. Я всегда как мечтал: ухаживаешь за девушкой год, два, три — цветы, театры, художественные выставки, а потом раз — и поцеловал невзначай в подъезде.

— Не надо нервничать, — сказала Катя. — Мы обязательно поедем к тебе.