Требуется героиня - Зоя Журавлева

«…Да, в Сямозере зал тяжелый…» – сказал дядя Миша.

«…Как на себе тащишь…» – вздохнула артистка Воробьева.

У Дарьи Степановны Воробьевой – замкнутое, сухое лицо с пронзительными чертами. Она даже улыбается скупо, чтоб не было морщин. Шея только выдает возраст, не спрячешь, не загримируешь, для актрисы самое страшное – шея. Дарья Степановна играет на сцене властных старух, женщин Нискавуори, умеющих за себя постоять. В антракте к ней лучше не подходи – так и осадит взглядом, испепелит, она до конца спектакля уже не выходит из роли. И потом еще долго спичку не может чиркнуть: руки дрожат.

А в жизни Дарья Степановна добра и сентиментальна. Плачет, когда перечитывает Жорж Санд. Каждое утро моет подоконник за голубями. Первой здоровается с начинающими актерами и всех без исключения называет «деточка». Иногда – даже Хуттера, когда рабочий азарт достигает предела: «Вы здесь, деточка, не правы. Я эту сцену иначе вижу». С каждой получки отправляет посылки сестре. У Дарьи Степановны старшая сестра в доме инвалидов, а больше нет никого. Она бы сестру давно к себе забрала, но гастроли! но выезды! но ведь все вечера заняты! а женщину разве найдешь, чтобы ухаживала! чтобы как своя! не найти ни за какие деньги! Поэтому Дарья Степановна хоть отпуск проводит вместе с сестрой. И возвращается всегда заплаканной и постаревшей. Потом берет себя в руки: массаж, обтирания, зарядка; для актрисы самое страшное – шея.

В праздники Дарья Степановна выпивает бокал шампанского и вдруг просит соседа по столу: «Ты меня, деточка, только, пожалуйста, не предавай! Я прямо не переживу, если ты меня предашь!» Посторонние шарахаются. А свои к этому, конечно, готовы и стараются быть рядом. Свои отвечают быстро: «Что вы, Дарья Степановна! Да ни за что на свете!» Тогда Дарья Степановна сразу светлеет и говорит: «Конечно, деточка. Не обращайте внимания. Идите танцевать».

Когда-то Дарья Степановна пострадала из-за пустяка, устный жанр, теперь по телевизору хлестче рассказывают. Говорят, там она читала на память Есенина, и уголовники ее берегли за это. Говорят, что в молодости она была сильной, веселой женщиной, а теперь бокал шампанского для нее – предел.

«Одно могу гарантировать, – сказал заслуженный артист Витимский, – если у них в клубе мороз, я работать отказываюсь…»

«Только если не ниже двенадцати, – твердо сказал дядя Миша. – Как на месткоме решили, так и будет».

Это давняя выездная беда – температура. Зрители жмутся друг к другу, в пальто, в шапках, ногами стучат: греются. А актеры расхаживают по сцене в безрукавках и декольте, дрожат за кулисами, собирают синие губы в улыбку, по тексту: «Жарища, как в Африке!», и холодный пар тяжело вываливается из простуженных глоток. Потом не спасешься ни медом, ни двумя одеялами, которые тоже надо еще вымаливать у гостиничного начальства. Потом врачи удивляются, почему у актеров радикулит – почти профессиональная – болезнь. И актрисы не вылезают из консультаций. Об этом на всех месткомах кричат. И директор только руками разводит: мол, клубы далеко, а он один. Недавно очередной раз твердо постановили: ниже двенадцати не работаем.

«Надо же их когда-нибудь проучить», – сказал дядя Миша.

Когда-то дядя Миша был нетерпим и горяч.

В пятьдесят четвертом на торжественном заседании он дал по физиономии режиссеру Трубицыну. Трубицын после спектакля зашел к выпускнице ГИТИСа Аллочке Петровой на чашечку черного кофе и попутно сказал ей: «В новой пьесе я тебя пока что не вижу. Как режиссер. Но если ты не возражаешь, чтоб я остался на этой прелестной тахте до утра, я обещаю пересмотреть свои позиции». Возможно, он изъяснился более поэтично, чем сохранила история. И даже предпринял кое-какие действия, неувенчавшиеся.

Аллочка во втором часу ночи прибежала в театр и ревела на плече у сторожихи. Утром директор потребовал Трубицына. Но тут все сошло довольно гладко, поскольку много говорилось об одаренности и вообще был взят отеческий тон, «как мужчина с мужчиной». Днем Трубицын лениво извинился перед Аллочкой по телефону. Она сказала: «Мне так противно! Такая грязь!» Он сказал: «Грязь? Ну, очищайся». – И повесил трубку. Через час Аллочка Петрова принесла заявление об уходе. А вечером в фойе при свете праздничных люстр и большом скоплении городских мэтров дядя Миша дал Трубицыну по физиономии, сопроводив это категорическим пояснением: «В нашем театре, скотина, постельного режима никогда не было, нет и не будет, понял?!»

Режиссер Трубицын сдачи не дал, хотя физически мог. Поэтому драки, собственно, не было. Но скандал все равно вышел. И долго еще напоминали с трибун, что недопустимо слаба постановка воспитательной работы среди актеров и вообще в коллективе драмтеатра. Дяде Мише влепили строгача за самоуправство, а Трубицыну все же пришлось уехать, как он ни крутился. Сейчас он главрежем на Сахалине, уже несколько лет. И когда эта фамилия мелькает в газете, старые актеры обязательно тычут дяде Мише: «Гляди, крестник-то живой! Растет! Гордись!» И дядя Миша отпихивается: «А чего? Способный мужик! Он и тогда был способный!» – «Способный!» – подначивают вокруг. – Ты ему хоть открыточку к празднику брось, порадуй крестника!»

Но актеров, которые сами это все помнят, в театре уже немного осталось. Поразъехались, народ кочевой, чемоданный. Уходит главный режиссер, и актеры снимаются с места. Как птицы. Сразу появляются новые. Вот и за Хуттером восемь новых пришло. И они уже старые за три сезона, свои. А дяде Мише некуда отсюда ехать. Если театр и имеет в городе настоящие корни, так через дядю Мишу: полгорода родственников. У нее второй внук родился. Уже старшая дочь развелась. Уже младший в подъезде целуется и требует, чтоб его называли полным: «Владимир», а на «Вовика» обижается, мозгляк. Куда и зачем тут ехать?

«Надо их проучить», – повторил дядя Миша.

Когда дядя Миша кого-то собирается проучить, у Юрия рот сам собой расползается к ушам. О, конечно, слышал эту романтичную историю с пощечиной в фойе, но ведь когда это было! И было ли вообще? Дядя Миша, как понимает его Юрий, просто старый добряк. Директор, когда уезжает в командировки, оставляет ему своего фокстерьера: жена не справляется, больно умен и обидчив. Дяде Мише связками оставляют ключи от квартир на время отпуска. Цветы он там поливает, что ли? Бесшабашные одиночки занимают у дяди Миши перед получкой. Дядя Миша любит играть в преферанс, а это кажется Юрию прожиганием жизни. Хотя актер дядя Миша хороший. Без неожиданностей актер, но крепкий, на сцене с ним рядом спокойно.

«Кого «их»? – сказала Наташа. – Когда полный зал, уже ничего не поделаешь».

«Зритель не виноват», – вздохнула Дарья Степановна.

«Категорически откажусь, – повторил Витимский. – Я этим выездом вообще рискую. У меня горло».

Голос у него действительно как-то сел. И лицо нездоровое, с румянцем. А кому было ехать? Он, заслуженный артист Витимский, в спектакле работает без дублера. У него, слава богу, вообще нет дублеров, на него можно положиться, он театр еще никогда не подводил. И звание он заработал честно, хоть кое-кто и воздержался при голосовании.

«Чего вы торопитесь? – сказал Юрий. – Давайте сначала доедем. Будет день – будет пища».

В Сямозере перед гостиницей стоял огромный рудовоз «татра». Цвета взбесившегося пожара. Задние колеса у «татры» подвижные: можно их чуть внутрь подогнуть, можно скосить наружу. Поэтому «татра» кажется косолапой. И великолепно живой.

Возле громадного колеса лежал, спиной в снег, черный человек с железякой в руках. Он лениво ворочал железякой и лениво взывал в белое небо:

«Коля, куда ты девал моего троста?»

Небо валилось хлопьями. Коли нигде не было.

В прихожей гостиницы молоденькая дежурная рванулась навстречу, разметав счета по столу:

«Мы вас прямо заждались! Вашей тетеньке плохо. Мы уже фельдшера вызывали, а он сам в город уехавши».

Администратор Раиса Матвеевна боком лежала на широкой кровати, прижимая к себе шершавую грелку. За спиной у нее стояли цветные подушки, пять штук.

«С дому я принесла, – стесняясь, пояснила дежурная. – Для ихнего удобства. А белых наволок нет».

Раиса Матвеевна вяло пошевелила губами:

«Печень…»

«Боюсь, что это серьезно», – сказал Витимский, тревожно ощупывая языком собственное горло.

«В клубе я ничего не сделала, – виновато объяснила Раиса Матвеевна. – Вдруг прихватило».

«Надо вас на городскую работу переводить, – сказал дядя Миша. – Поставлю вопрос перед дирекцией».

«А кто будет актеров возить? – вздохнула Раиса Матвеевна, ободранная грелка тоже вздохнула у нее на боку. – Уже сколько ставили. Я отлежусь за ночь. Только уж сами устраивайтесь…»

«Мы всех поселим, лежите себе, – сказала дежурная. – У нас номера есть, простыни новые как раз получили. Только воды нет, труба ночью лопнувши, дак ребята чинят».

«Схожу пока в клуб», – сказал Юрий.