На Рио-де-Ла-Плате - Карл Май

— Сеньор, вы подали мне знак подождать вас. Я послушался и теперь готов внимать вашим приказам.

— Я не намерен отдавать вам приказы, — ответил я. — Это скорее просьба, с которой мне хотелось бы к вам обратиться. Я был невольным свидетелем конца вашего разговора с сеньором Тупидо. Из услышанного я заключаю, что вы находитесь в зависимости от этого господина?

— Гм! Может быть! — ответил он с улыбкой человека, который без ущерба для себя может подарить кому угодно тысячу бумажных талеров.

— В то же время я услышал, что вы, располагая двумя сотнями бумажных талеров, могли бы освободиться от этой кабалы. Вы позволили бы мне предоставить в ваше распоряжение эту сумму?

Он с важностью поглядел на меня. Хотя сумма невелика, всего тридцать две марки, но для бедного сборщика чая она была, пожалуй, все же немалой. Участь бедняги взволновала меня, и, следуя счастливому инстинкту, я собирался подарить ему деньги, хотя сам вовсе не был зажиточным человеком.

— Вы это серьезно, сеньор? — спросил он. — Какую цель вы преследуете?

— Никакую иную, кроме желания вернуть вам независимость.

— Значит, из сострадания?

— Нет, из участия. У слова «сострадание» есть одно побочное значение, которое не подошло бы тому кабальеро, каким вы мне кажетесь.

Его было омрачившееся лицо просветлело.

— Значит, вы, несмотря на мою нищету, считаете меня кабальеро? — спросил он. — Но каким образом со словом «кабальеро» сочетается милостыня?

— О милостыне речь не идет.

— Значит, ссуда?

— Если вам угодно назвать это ссудой, то да. Вы примете ее?

— Может быть, да, а может быть, и нет. Какие условия вы выдвигаете?

— Вы возвращаете мне сумму с тремя процентами. Предупреждать о расторжении договора нужно за год. При нашей следующей встрече каждый из нас двоих вправе заявить о расторжении договора, после чего, по истечении года, вы должны выплатить мне деньги.

— А если мы больше никогда не встретимся?

— Тогда вы оставляете деньги у себя или через пять лет дарите такую же сумму человеку, который беднее вас.

Тут он протянул мне свою руку, самым сердечным образом пожал мою и сказал:

— Сеньор, вы славный человек. Я с удовольствием приму от вас ссуду и уверяю, что вы не потеряете ни песо. Могу я спросить, кто этот иностранный сеньор, который так любезно отнесся ко мне?

Я подал ему свою визитную карточку.

— Германец! — воскликнул он с радостью, когда прочитал мое имя. — Возьмите и мою, сеньор!

Он запустил руку в свою рваную куртку, извлек оттуда искусно вытканный бумажник очень тонкой работы и подал мне лежавшую там визитную карточку. На ней было написано:

«Señor Mauricio Monteso,

Guia у Yerbatero»[26].

Значит, он был не только сборщиком чая, но и проводником. Какая удача для меня!

— В каких краях вы бывали, сеньор? — спросил я его. — Дело в том, что я хочу отправиться в Сантьяго и Тукуман и собирался навести справки о надежном проводнике.

— Действительно? Тогда я порекомендую вам одного из моих лучших друзей. Он человек, на которого можно полностью положиться, он не аррьеро[27], которые только и думают о том, как бы провести доверчивого иностранца.

— Значит, сами вы не хотите или не имеете времени быть проводником?

Он доброжелательно, но в то же время испытующе посмотрел на меня и спросил:

— Гм! Вы богаты, сеньор?

— Нет.

— И тем не менее одалживаете мне деньги! Могу я спросить, что же вам нужно в той стороне? Вы ведь приехали на Ла-Плату не золото искать и вообще, как я понимаю, не ради наживы?

— Нет.

— Так, так! Мне нужно подумать. Когда вы хотите отправиться туда?

— Как можно скорее.

— Тогда я, пожалуй, не смогу, мне ведь надо еще уладить кое-что из того, что нельзя откладывать. Впрочем, друг, которого я хочу вам порекомендовать, живет не здесь. Мне пришлось бы вас к нему вести, а это дальняя дорога, в Парагвай. Пусть это и окольный путь, зато с этим человеком не сравнится никто, он самый знаменитый и самый ловкий сендадор[28], какие только есть на свете. Подумайте. Ручаюсь, что с этим человеком даже окольным путем вы доберетесь к цели быстрее и благополучнее, чем с каким-нибудь проводником, с которым отправитесь в дорогу немедленно, но из-за его неопытности все равно потеряете уйму времени и понесете другие убытки.

— Когда и где я могу встретить вас, чтобы сообщить о своем решении?

— Я, собственно, собирался остаться здесь лишь до завтрашнего дня, но согласен пробыть еще один день. Мне не хотелось бы вас утруждать посещением моего постоялого двора, лучше я приду к вам.

— Прекрасно! Приходите завтра в полдень в отель «Ориенталь», где вы застанете меня в моей комнате. Я думаю, что к этому времени я приму решение.

— Я приду вовремя, сеньор. Могу я спросить: состоите ли вы с сеньором Тупидо в деловых отношениях?

— Вовсе нет. Я только вручил ему рекомендательное письмо.

— Он пригласил вас к себе?

— Да, сегодня вечером в восемь часов в свой особняк.

— Знаю его. Он находится на улице, ведущей в Ла-Унион. Небольшая, но роскошная вилла, вам она наверняка очень понравится. К сожалению, не могу поручиться, что ее обитатели понравятся вам в такой же степени.

— Если они похожи на этого сеньора, то не стану с ними слишком любезничать.

— Так! Гм! Значит, вам он тоже показался неприятным.

— Он мне решительно неприятен. Между нами даже произошло нечто вроде небольшой перебранки.

Он стал все чаще посматривать на улицу, словно что-то там изучал. Поскольку я сидел спиной к улице, то не видел, что же так занимало его внимание. Внезапно он тревожно воскликнул:

— Карамба![29] Вы его оскорбили при этом?

— Несколько резких слов было сказано, но, собственно, о настоящем оскорблении речи, пожалуй, не было.

— И вы, несмотря на ваши с ним разногласия, идете к нему?

— Да. А почему бы нет?

— Ладно, делайте как хотите! Но смотрите в оба! Здесь оскорбления не забываются так легко, как, может быть, на вашей родине, и мстят в наших краях с очень радушным видом.

— У вас есть конкретная причина предостерегать меня?

— Полагаю, есть. Пожалуйста, обернитесь-ка разок! Видите сеньора, который стоит прямо напротив нас, прислонившись к решетчатой двери?

Речь шла о человеке, стоявшем напротив закрытой двери дома в небрежной позе праздношатающегося гуляки, чье единственное намерение — развлечения ради наблюдать за уличной суетой. На нем были жилет, брюки и куртка из темной ткани, на голове красовалось широкополое сомбреро; он с явным удовольствием курил сигарету.