Ночью в темных очках - Нэнси Коллинз

Пора уходить.

Она встала, отбросив с глаз спутанные волосы. Кровеносная система очищалась от наркотиков, изгоняя захватчиков из кровотока, превращая их в призраки. Ум был ясен, тело принадлежало ей. Слышно было, как Малколм рыдает во сне. Она улыбнулась и пожала плечами, раз, другой. Холст рубашки свалился, обнажив белую кожу. Она подняла руки, осмотрела шрамы на локтевых сгибах. Эти люди дали себе труд ухаживать за ее ногтями, пока она была в плену. Хорошо. Ногти ей понадобятся.

Лунный свет заливал ее серебром и тенями, манил уходить. Она вонзила ногти в обивку стен и тихо рассмеялась, когда обивка разошлась. Как ящерица, она вскарабкалась до уровня окна. Стекло было толщиной в три дюйма, с вплетенной проволочной сеткой, рассчитано на удары кувалды. Только с четвертого удара кулака оно разлетелось, хотя все пальцы раздробило на третьей попытке. Она вылезла через окно в темноту, повивальная бабка своего собственного второго рождения. Ребра застонали и треснули, когда она протискивалась в щель, пропороли левое легкое. Она сплюнула длинную струю крови.

Прижимаясь к кирпичной стене дома, она наслаждалась прикосновением холодного воздуха к голому телу. Впервые за много месяцев она была жива. Ветер подхватил ее хохот, разнес по двору «Елисейских полей». Позади выли и визжали заключенные Наблюдаемого отделения – кошмары выбросили их обратно в реальность безумия. Правая рука горела, но женщина привыкла к боли. Боль проходит.

Соня Блу поползла вниз головой по стене сумасшедшего дома.

Клод Хагерти очнулся от сна возле палаты номер 7, с ключами в руках. Резко вдохнул и пришел в себя. Его качнуло, и пришлось прислониться к двери. Он оглядел коридор – тамбур распахнут настежь.

И тут он услышал пациентов. Как он мог такое проспать и тем более ходить во сне?

Сон все еще был с ним. Он видел девушку с медовыми волосами, а одежде, которая начинала вновь входить в моду. Он видел печаль в ее глазах, слышал усталость в ее голосе. Что она говорила?

Она говорила, что сейчас самое время уходить.

Хагерти открыл дверь палаты номер 7, не беспокоясь, что пациентка выскочит или нападет на него. Он уже знал, что там увидит.

Смирительная рубашка лежала на полу пустой змеиной кожей. Глаза Клода проследили вертикальные разрывы на обивке стен. Из них торчала вата. По комнате гулял холодный воздух. Даже в полутьме были видны неровные зубья разбитого стекла, торчащие в раме окна. Высыхающая на стене кровь имела цвет тени.

3

Показания Уильяма Бердетта, он же Билли, ночного менеджера «Хит-н-гит», № 311.

Бердетт: Слушайте, я вам эту фигню повторил уже пять раз. Если вы мне не верите, может, погоняете на детекторе лжи?

Полисмен Голсон: Мистер Бердетт, это нам нужно для протокола. У нас нет оснований сомневаться в ваших показаниях. Нам только надо, чтобы они были зафиксированы стенографисткой нашего отдела, вот и все. Вам тогда не придется лишний раз ездить в город, если у нас будут вопросы.

Бердетт: Ага... тогда ладно. Так с чего мне начать?

Полисмен Голсон: Начните с начала, мистер Бердетт.

Бердетт: А? Ладно, о'кей. Так, меня зовут Уильям Бердетт, я работаю в «Хит-н-гит» в Клейпуле. Я там ночной менеджер и работаю на «собачьей смене» – это с одиннадцати вечера до семи утра – один, как перст. Район там не сахар – полно бродяг и парков. Была у меня парочка стычек еще и до этого. Сегодня утром, где-то часа в четыре, прибираю я у себя в магазине возле консервного отдела, и тут она заходит. У нас там звонок, и он сигналит, когда кто-то входит в дверь. Я смотрю и вижу эту побирушку. Ну, думаю, ни фига себе! Этого мне только не хватало в четыре утра. Я тогда ставлю швабру и иду за прилавок – чтобы присмотреть, если что. И тут я вижу, что это не побирушка. Ну, я так решил, понимаете. Она, значит, молода – где-то лет двадцать, и эти шмотки на ней так сидят, будто она их с какого алкаша сняла.

Полисмен Голсон: Вы не могли бы описать ее одежду более детально, мистер Бердетт?

Бердетт: Сейчас, попробую. Значит, так... Такая рубашка с длинными рукавами, фланелевая, вроде спецовки, как в миссии раздают. Она была ей велика размера на три, и рукава закатаны до локтей. Вот почему я увидел у нее следы на руках.

Полисмен Голсон: Следы? Вы имеете в виду следы от уколов?

Бердетт: Ну да, наверное. Я не особо разглядывал. И еще на ней были штаны тоже как от спецовки, только на размер больше. Жуть до чего перемазанные... глиной или еще Бог знает чем. И она была без ботинок. Волосы падали на лицо, длинные такие и очень грязные, будто она их год не мыла. Ну, в общем, из ночных шлюх последнего разбора, это я вам говорю. Я много повидал этого мусора, они ко мне во все часы ночи шляются. Но странность у этой была в том, чего она не сделала. Они все, нарки эти, сразу кидаются к жратве и хватают там шоколадки, печенье, в общем, всякое дерьмо в этом роде.

А эта вот пошла в дальний пролет, где у нас круглый стенд с солнечными очками, и начала их примерять. Она стояла ко мне спиной, и волосы у нее спадали на лицо, так что спереди я ее не рассмотрел, но видел, что она приличное количество пар перепробовала. И двигалась она вроде как рывками. Жутковато. Я понял, что она хочет свистнуть пару очков, тут не надо быть Шерлоком. Поэтому я за ней смотрел, а того мужика, что вошел где-то, наверное, в полпятого, не заметил.

Звонок звякнул, когда дверь открылась, я посмотрел и увидел, что это мужчина, белый. Я-то все за нищенкой приглядывал, а когда обернулся, мне в морду смотрел обрез. Этот белый и говорит: «Выкладывай все из кассы». Я про девчонку и забыл, вижу только перед собой дуло. Значит, я открываю кассу, достаю сорок баксов и сколько-то там талонов на еду, и это все. Даю этому мужику, и он говорит: «И это все?», и я точно знаю, что сейчас он меня пришьет. Это по голосу слышно и по глазам видно. Вышибет мне мозги за то, что у меня так мало денег. Я себе представил, как мои мозги расплескиваются по сигаретному стенду и еще до комиксов долетают брызги.

И тут я слышу этот... шум. Будто котов заживо варят. Поначалу я подумал, что это копы едут, и потом соображаю, что это же прямо в магазине! Тут я вспоминаю, что эта нищенка еще здесь. Этот грабитель, наверное, и не знал, что она в магазине. Он разворачивается и палит навскидку и разносит стенд «Доктор Пеппер». Вот откуда у меня на щеке этот порез – от осколка бутылки.

В общем, оборванка летит на этого хмыря, будто хочет с ним обняться, а я думаю, что сейчас нам обоим конец. Она орет так, что уши трескаются, и налетает на него. Вы теперь себе представьте: мужик этот крупный. Бывший борец, или байкер, или кто-то в этом роде. И она его валит! Левым плечом въезжает ему в брюхо, хватает руку с обрезом и заламывает назад. Тут и второй ствол стреляет, вон там дырища в потолке. Мне в дюйме от головы просвистело. Будто кто-то мне по башке брусом саданул! Наверное, я на этом месте и вырубился, потому что потом только помню, стоит надо мной коп и спрашивает, не ранен ли я. А у меня еще в ушах звенит, и я еще долго не могу сообразить, что у меня спрашивают. Наверное, я был в шоке или что-то вроде этого, потому что все спрашивал у санитаров про ту девчонку. А они не могли понять, о чем это я.