Черные Вороны. Паутина - Ульяна Соболева

Он вскочил с кровати, подбежав к окну, чтобы впустить в комнату свежий воздух. Ему даже казалось, что Лена за спиной его стоит, а ее смех жуткий до сих пор в ушах эхом звучит… Страшно стало. Не за себя… За сына. По-настоящему. Словно она отнять его может, за собой утащить… Никогда смерти не боялся… а тут испугался. Каким-то мистическим страхом…

Ночью все вещи приобретают свой особый смысл. Все кажется зловещим и необратимым. Ночь — время истины. Тогда и разговоры более откровенны, и чувства обостряются до предела, достигая своего пика…

А потом приходит утро и все становится по-другому. На смену страху пришло чувство вины. Паршивое такое. Которое заставляет посмотреть на себя, чтобы увидеть собственную уродливую изнанку. Без прикрас. Признать, что жизнь сыну сломал, чтобы доказать что-то.

На похороны даже не пришел, потому что боялся — увидят все, что прогнулся Ворон. Вся жизнь так прошла: главное, чтобы другие боялись. Уважали. Потом липким покрывались, услышав его имя. И что в итоге? Сидит в своей возведенной крепости, чувствуя, как подкашивает болезнь и время от времени пререкается с помощником своим да Фаей, которая вечно стремиться его подлечить.

И детей вроде наклепал, а поговорить не с кем. И правильно… кому такой отец нужен? Наверное впервые открыто себе в этом признался. Не выдержал — коньяка плеснул, выпил залпом, и так несколько раз. Не отпускает. В душе — тоска, и сон этот жуткий покоя не дает. Виноват ты, Сава, виноват, бл***. Подонок ты, через сына переступил … Все с самого первого дня вспомнил. Как Лену увидел, как смотрел на нее, словно она пустое место. Как злился… как исчезнуть заставил и сына в Америку отправил. Как запугал, смертью ребенка угрожая и расправой… Все вспомнил, и самому от себя противно стало. И опять этот смех ее и Андрей, который не видит, что мертвая она, и смотрит, улыбаясь…

Тогда и решил, что не хочет с собой в могилу все это забрать. Что обязан почтить память, что сыну его еще жить и он должен успеть… Успеть избавить его от этой ноши… от ненависти этой, которая рано или поздно его по куску обгладывать будет… Это единственное, что он может еще сделать. Тогда и поехал впервые на кладбище… Лилии засохшие увидел — их никогда не убирали, пока свежий букет Андрей не привозил… И лишним себя почувствовал. Сторожу строго-настрого запретил рассказывать сыну, что он приезжает. Не хотел сцен этих дурацких, словно напоказ он это делает… Просто чувствовал, что тянет его сюда… Как будто долг должен отдать. Что умереть даже не сможет, пока камень этот не сбросит. Пока сам перед собой не почувствует, что раскаялся по-настоящему… Он часто сюда приезжал, сидел часами, погруженный в свои мысли… Вначале вспоминал все, даже десяти минут не выдерживая, боролся сам с собой, матерясь и обзывая себя долбаным слабаком, который скатился в старческий маразм. Потом смог усидеть дольше, пытаясь осмыслить все, что происходило с сыном. Хреново становилось, пуговицы рубашки поспешно расстегивал, казалось, что задыхается, но заставлял себя сидеть и разбирать свою жизнь на атомы… Пока не понял… что задолжал детям своим. Сильно задолжал. Что то, что слабостью своей считает, на самом деле — источник его силы. Радовался, что Андрей и Максим вцепились друг в друга, что соединила их необъяснимая в своей одержимости связь — так, словно нет больше никого у них в этом мире. А разве есть? Разве хоть кто-то из них приезжал к отцу просто так, не тогда, когда очередной приступ болезни к кровати приковывает… Потому что заслужил. Он бы тоже к такому отцу не спешил…

Не хотелось подыхать, как собака безродная, понял он сейчас, что хочет, чтоб и на его могилу цветы свежие приносили… Потому и решил, что должен успеть всем долги вернуть…пока не сделает — не умрет.

Глава 3. Карина

Я сидела в этом чертовом кабинете и ждала. Чего — сама не знаю. Мне никто ничего не говорил, просто усадили на стул и дверь на замок закрыли. Чувствовала себя каким-то зверьком, которого загнали в клетку. Другие, сволочи, убежали, когда полиция подъезжала. Тоже мне, друзья называются. А я, как дура, сидела в ванной и барабанила кулаками по двери — как в идиотской комедии, в самымый неподходящий момент заклинило дверь. А они, спасая свои задницы, сбежали, едва услышав вой сирены, и оставили меня в квартире.

Господи! До чего же сейчас унылые люди пошли. Ну подумаешь, врубили музыку на всю громкость, кто-то там пивком побаловался, травку покурил на кухне — кипишевать-то зачем? Бабушка-маразматичка этажом ниже ментам позвонила, орала как потерпевшая, что мы тут притон устроили, что жить ей мешаем, что всех за решетку сажать пора.

Уфффф… ненавижу просто сидеть и ждать. Интересно, папочке уже позвонили или пока еще думают? Да что тут думать, позвонили, конечно. Сейчас примчится, если дел поважнее не будет, и устроит мне головомойку. Черт… как же меня все это достало. Каждый жизни учит. Некому только их научить. Дождаться бы окончания школы — больше они меня не увидят. Ну максимум — раз в год, на Рождество, и то, может, и открыткой обойдусь. Я так мечтала убраться отсюда, не знаю куда, да и не важно. Папа денег даст — в любой универ устроит, хоть в Лондоне, хоть в Париже.

Наконец-то дверь отворилась и я, вздернув подбородок и прищуривая глаза, подготовилась к нападению. Как там говорят, это лучший метод защиты? Вот и проверим… Только тут я в своих предположениях немного промахнулась. Так как увидела не отца, а какую-то женщину. Красивая, эффектная, и не дура — на лбу конечно не написано, но чувствуется. Не ментовка типичная, не истеричка, взгляд проницательный, наблюдает за мной, и вот что меня напрягло — моя фамилия не произвела на нее нужного впечатления.

Я же привыкла уже, что Воронов любая собака в этом городе знает, что в курсе, какие детки являются «неприкосновенными» и с какими лучше не связываться, а тут… Странно это, и мне не понравилось.

— Здравствуй, Карина… Ну как тебе тут — не скучно?

Я, скрещивая руки на груди и всем своим видом показывая, что не собираюсь неизвестно с кем вести беседы, ответила:

— Начнем с того, что вы мне скажете, с кем, как говорится, честь имею. А то я не знаю, с кем разговариваю и какого хрена должна что-то рассказывать…

Женщина слегка ухмыльнулась, не занервничала, не смутилась, как я планировала, а смерила меня таким взглядом, что это я почувствовала неловко. Так смотрят на капризных детей, которые думают, что их визг кто-то и правда может воспринять всерьез. Это выбивало из колеи, но с другой стороны — пусть лучше оставит меня в покое. Тоже мне — полиция нравов. Она села за свой стол и, раскрывая какую-то папку с файлами, сдвинула на край носа очки в тонкой оправе и начала свой «отчет».