Студент - Валерий Георгиевич Анишкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы шли мимо эстрады, где на скамейках сидело человек десять зрителей и, чтобы посмотреть на действо, которое совершалось на сцене, остановились. Невысокого роста парень, стоя спиной к зрителям, читал стихи:
Своенравный, в легкой поступи,
Широко расправив плечи,
Со звездою в звездной россыпи
Ветер тщетно ищет встречи.
Я плохо расслышал следующий куплет. Что-то про бесплодие мечтаний, потому что ни одна звезда ветер не очаровала.
Неожиданно чтец резко повернулся лицом к зрителям. Слова зазвучали более отчетливо, и чтец закончил грустно:
Что за толк, что многих множество,
Разбросала звезд вселенная…
В каждой скрытое убожество
Видит ветер непременное.
Раздались жидкие аплодисменты. Читал он хорошо. Народу прибавлялось. Мы стояли и слушали.
Опять весна и хочется до боли
Открыть окно и выброситься в сад,
Чтоб хоть на миг в отчаянном безволье
Облапить ее терпкий аромат.
Чтоб распластаться в чувственном объятье
Со свежестью взволнованной земли,
Сорвать из трав мешающее платье,
Чтоб губы тело целовать могли.
Вдруг раздался милицейский свисток. Кто-то из зрителей крикнул в сторону чтеца: «Атас! Парень, беги!» и тот резво спрыгнул со сцены и дунул в сторону от бежавших к эстраде дружинников и милиционера.
— Это Валерка Покровский с физмата, с нашего курса, — сказал Юрка.
— А зачем милиция-то? — недоуменно спросил я. — В Москве сейчас читают стихи у памятника Маяковскому, и никто их не гоняет.
— А мы с тобой, Володя, не в Москве.
— Понял. Quod licet Jovi, non licet bovi, — сказал я.
— Во-во! Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку, — согласился Слава Сорокин. — Помяни мое слово, эту лавочку прикроют и в столице.
Недалеко от кафе, мы встретили гуляющих под руку моих одногрупниц — первокурсниц Свету Новикову, Таню Савину и Галю Загоруйко.
В колхозе мы видели их лишь в простых рабочих одеждах, а здесь они предстали во всей своей красе. Платья колокольчиком, волосы с начесом, туфельки — лодочки на каблучках.
Струков тут же решил: «Все идем в кафе!» Девушки замялись, но Слава Сорокин строго сказал:
— Без возражений!
Девчонки покорно пошли с нами.
Не успели мы сесть за сдвинутые столики, как к нашей компании подошла Алина Сомова.
Юрка окинул Алинку оценивающим взглядом, а я поспешил отвести глаза, чтобы скрыть неловкость. Светлые брюки плотно облегали ее полные, но, не смею врать, стройные ноги, которые открывало расстегнутое легкое ярко-красное короткое пальто; начесаные волосы отдавали откровенным чернильно-фиолетовым цветом, а губы прятались за жирным слоем сиреневой помады. Наши первокурсницы с ревнивым любопытством смотрели на Лину. Они еще не отошли от строгих устоев средней школы, и им было в диковинку видеть до такой степени раскрепостившуюся студентку.
— Привет, мэны, — сказала Алина, светясь как лампочка Ильича. — А мы сидим, скучаем. Можно мы к вам?
— А ты с кем?
— С другом, — игриво сощурила глазки Алина.
— А он кто? — спросил Струков.
— Да француз.
— А-а, — не удивился Слава Сорокин.
В селе Отрадном французы по своему проекту строили сахарный завод, и две студентки с иняза проходили там практику, работая в качестве переводчиц.
Мы посмотрели в угол, куда показала Алина. Там сидел мужчина лет тридцати пяти в очках и модной темно-коричневой дубленке, которую могли себе позволить только иностранцы.
— Валяйте, — разрешил Струков.
Алинкин друг оказался приятным в общении дядькой, немного говорил по-русски, пытался шутить и даже с помощью Алины рассказал анекдот: «Один французский журнал для мужчин объявил конкурс на лучшее описание своего утра. Первое место занял автор такого произведения: «Я встаю, завтракаю, одеваюсь и еду домой», который заставил покраснеть наших первокурсниц, хотя они пытались сделать вид, что и не такое слышали, а когда у нас кончилось вино, потому что кончились деньги, француз щедро заказал еще выпивку и закуску.
Я никогда не пил вина. Вкус вина знал, потому что дома, когда отмечали праздники, я, уже старшеклассник, мог пригубить из бокала, сделав глоток, другой. Но здесь все пили, вино лилось рекой, и я, неискушенный в застольных сидениях, незаметно пьянел. Голова кружилась от вина и от ощущения свободы, которую я обрел с поступлением в институт. Потом все смешалось: я плохо различал слова, которые говорились за столом, все сливалось в один сплошной гомон. Куда-то делись наши девочки. Последнее, что я помню — потусторонний женский голос, который произнес: «Вьюноша нужно домой проводить, а то мильтоны заберут»…
Утром мать смотрела на меня укоризненно и, покачав головой, сказала: «Тебя вчера Юра Богданов привел… Тоже был хорош». Я стыдливо прятал глаза, и отец постарался все обратить в шутку: «С посвящением в студенческую жизнь!» — произнес он и ехидно пропел:
Gaudeamus igitur
Juvenes dum sumus!
Глава 4
Студенческая тусовка и новые знакомые. Больная голова Лики Токаревой. «Музыка на костях». Паранормальные явления — вымысел и реальность. О «чудесном» исцелении несколько лет назад. Буги-вуги.
После лекций ко мне подошел Валерка Покровский, тот который читал стихи в парке и которого гоняла милиция.
— Привет, чувак! Я Валерка. Ты правда «Слово о полку» наизусть знаешь?
— Кто тебе сказал? — усмехнулся я, оглядывая нового знакомого.
— Юрка Богданов. Вы с ним в колхозе были.
— Знаю, только в прозаическом переводе, — не стал отрицать я.
— А что, какой-то еще есть? — удивился Валерка.
— Есть стихотворные. Например, Державина и Николая Заболоцкого.
— Ладно, — смутился вдруг Валерка. — Мы — математики. Нам не знать этого не зазорно.
— Да это знать и не обязательно, — простодушно сказал я. — Это я сдуру, память тренировал.
— Тебя Володькой зовут? — запоздало спросил Валерка.
— Извини. Не представился.
— Я чего подошел-то, — сказал Валерка. — У нас приличная компания образовалась… Приходи вечером. Сегодня у Машки Мироновой, из нашей тусовки, собираемся.
— Ладно, — согласился я. — Диктуй адрес.
Валерка назвал адрес.
— Это ты стихи позавчера в парке читал? — захотел уточнить я.
— А что, плохо?
— Да нет, здорово! Стихи твои?
— Не, это Алик Есаков! Наш чувак. Придешь, познакомишься.
— А Юрка Богданов будет? — спросил я, рассчитывая, что в компании встречу хоть одного знакомого.
— Не, он как-то сам по себе. — Они больше с Ляксой. Оба чернокнижники.
— С какой ляксой? — не понял я.
— Да с Аликом Тарасом с третьего курса филфака…
— А почему чернокнижники? Колдуны, что-ли? — усмехнулся я несуразному
