Любимые дети, или Моя чужая семья - Диана Чемберлен

– Угу, – кивнул Энди, кликнув мышью. Сразу высыпалось несколько снимков. – Это моя Специальная Олимпийская команда, – пояснил он.

Всего их было десять. Шесть мальчиков, четыре девочки в купальных костюмах, выстроившихся вдоль стены. По крайней мере у семерых был синдром Дауна. Двое мальчиков выглядели абсолютно нормальными. И Энди. Симпатичный, но гораздо ниже остальных.

– Это Мэтт, – Энди показал на мальчика с синдромом Дауна. – Он – брат Кимми.

И тут я вспомнила. Ма говорила мне, что Кимми была одной из пяти усыновленных ребят. Все страдали от каких-то болезней. Но самой Кимми в команде пловцов не было. Только ее брат.

– А это мы с Кимми. – Энди кликнул на другой снимок.

– Какая хорошенькая!

Кимми была на пару дюймов выше Энди. Темные волосы забраны в хвост. Трудно даже предположить, откуда она. Глаза вроде азиатские. Кожа – почти такая же темная, как у Летиши, но Кимми не выглядела афроамериканкой.

– У нее одна нога короче другой, – пояснил Энди. Словно прочитал мои мысли, чего, я знала, не было. – Родилась с покалеченной ногой. Сделали операцию, но Кимми осталась хромой.

– Влюблен? – ухмыльнулась я.

Кончики ушей Энди покраснели, и я, хихикнув, обняла его.

– Да, – признался он.

– А она любит тебя?

Попробовала бы только не любить!

– Да. Она помогает мне. Отмечает все события в календаре на случай, если я забуду.

Ма говорила, что Кимми взяла на себя роль второй матери Энди. Следит за его расписанием, делает все, чтобы он запоминал сказанное. Раньше это было моей работой.

– Не дождусь встречи с ней, Панда, – улыбнулась я.

– Не зови меня больше Пандой. Это для малышей.

На секунду я почувствовала, будто он что-то украл у меня. Но я поняла. Панда – детское прозвище.

– О’кей, Эндрю, – кивнула я. Он рассмеялся.

Неожиданно внизу что-то разбилось, раздался ужасный шум, потом глухой стук. Мы с Энди переглянулись и застыли, словно статуи.

– Лорел! – откуда-то снизу крикнул дядя Маркус. – Вызови полицию!

Эндрю вылетел из комнаты прежде, чем я успела его остановить. Я последовала за ним в коридор, пытаясь схватить брата за руку.

– Не спускайся вниз! – крикнула я. Но он оказался чересчур проворен. Вырвался и слетел по лестнице.

– Держись подальше от всего этого! – услышала я мамин вопль. – Тут повсюду стекло!

– Оставайся наверху, Мэгги.

Я увидела ма. Она прижимала к уху телефон и смотрела в сторону гостиной.

– Кто-то бросил…. не знаю, что это. Камень, Маркус?

Дядя Маркус что-то ответил.

– Кусок бетона или что-то в этом роде, – пояснила ма. – Кто-то бросил… да… Алло!

Она заговорила в телефон. Голос дрожал:

– Это Лорел Локвуд. Кто-то только что бросил кусок бетона в наше окно.

Я пошла к себе, прижимая к груди медведя. Возможно, мне следовало спуститься вниз. Помочь все убрать, но я была слишком измучена. Подобные вещи не случаются на Топсейл-Айленд, и я знала, что это не просто хулиганство. Они охотились за мной. Но при этом страдала моя семья.

После обеда я посмотрела в окно спальни. Два фургона телевизионщиков еще были здесь. Что они собираются делать? Торчать здесь всю ночь? Всю неделю? Бьюсь об заклад, им понравилось снимать приезд копов и дядю Маркуса, закрывающего разбитое окно штормовыми ставнями.

Я закрыла жалюзи. Немного погодя даже набралась мужества включить новостной канал на ТВ. Села на кровать и положила подбородок на сидевшего на коленях мишку. Долго ждать не пришлось. На экране возникли люди. Толпившиеся у тюрьмы. Вопящие и размахивающие лозунгами.

– Вопреки протестам, – сказала репортерша на вид не старше меня. – Сегодня из Женского исправительного заведения Кауачи освободили Мэгги Локвуд после отбытия двенадцатимесячного заключения за попытку поджога церкви Друри-Мемориел в Серф-Сити.

Несколько минут она распространялась о том, кто я и что сделала, после чего стала брать интервью у людей на улице. Первым был темноволосый мужчина, такой обозленный, что изо рта летели капельки слюны.

– Она получает год тюрьмы! А потом начинает новую жизнь, словно ничего не случилось! – прорычал он.

– Хорошо бы, – громко сказала я.

– Мой дядя мертв! – кричала молодая женщина, чье лицо было искажено ненавистью. Ко мне. – Он был таким хорошим человеком! А эта девица выкрутилась с помощью слизняка-адвоката.

Должно быть, это племянница мистера Игглса, поскольку он единственный взрослый, погибший при пожаре. Я подумала о своем дяде. Представила его мертвым, жертвой кого-то вроде меня. НЕТ!!!!

Я вздрогнула и помахала рукой перед лицом, чтобы отогнать мысль.

На экране появился преподобный Билл. Я охнула. Мне так не хотелось смотреть на него. Он стоял перед кирпичной церковью. Новая Друри-Мемориел? Вау. Совершенно другая.

– Многие люди рассержены, – сказал он. – Нам удалось заново выстроить Друри-Мемориел. Работы почти закончены. Но мы не можем вернуть жизни погибших и утешить пострадавших. И сознавать это очень тяжело. Но я надеюсь, что это возможность вспомнить о прощении.

О прощении? Это преподобный Билл? Что за лицемер! Он ненавидел меня. Ненавидел всю мою семью.

В дверь спальни кто-то постучал.

– Войдите, – откликнулась я.

Ма просунула голову в дверь и увидела включенный телевизор.

– О, Мэгги, не смотри это!

– Все нормально.

– Спускайся, поешь с нами мороженого. С мятой и шоколадной крошкой.

Я покачала головой. В животе заныло.

– Только не подходите к окнам, – сказала я. Боялась, что первый кусок бетона окажется не последним.

– Пойдем, – настаивала ма. – Сегодня вечером мы хотим быть с тобой.

Как-то странно было сидеть в гостиной с задвинутыми шторами. Раньше мы никогда их не сдвигали. Но теперь не хотели, чтобы кто-то смотрел на нас, пока мы едим мороженое. И сидели мы подальше от окон. По крайней мере, остальные ели. Пока я размазывала зеленое месиво по чашке.

Зазвонил телефон, и ма подняла трубку.

Посмотрела на номер звонившего и, пожав плечами, передала трубку дяде Маркусу. Полагаю, ему было поручено говорить за всю семью.

– Алло? – сказал он. – Эй, все в порядке?

Я увидела, как между бровями появилась морщинка, и стала гадать, с кем он говорит.

– Да, она здесь.

Я боялась, что он имеет в виду меня. Но он прикрыл рукой микрофон и взглянул на ма:

– Это Кит. Кажется, он чем-то потрясен.

Мы все молчали, пока ма брала трубку. Я попыталась представить, как выглядит сейчас Кит. В последний раз я видела его в больнице. Тогда его руки казались гигантскими белыми древесными обрубками. Из повязок высовывались тонкие стальные стержни, закрывавшие пальцы левой руки. Повязки закрывали и половину его лица. Я знала, что он покрыт шрамами. Никто не сказал мне, насколько все плохо, но можно было догадаться.