Майский цветок - Висенте Бласко-Ибаньес

Всѣ три женщины мысленно слѣдили за своимъ Антоніо, этимъ несравненнымъ матросомъ, на всѣхъ путяхъ и рейсахъ «Города Мадрида», фрегата, на которомъ онъ отплылъ. Какъ онѣ волновались, когда на влажныя доски прилавка падалъ узенькій конвертъ, запечатанный то красной облаткой, то хлѣбнымъ мякишемъ и украшенный слѣдующимъ сложнымъ адресомъ, выведеннымъ крупными буквами: «Госпожѣ Тонѣ, въ трактирѣ, рядомъ съ Бычьимъ Дворомъ». Отъ этихъ грубыхъ конвертовъ, казалось, шелъ какой-то особый заморскій запахъ, говорившій о тропической растительности, о бурныхъ моряхъ, о берегахъ, повитыхъ розоватымъ туманомъ и о сверкающихъ небесахъ; читая и перечитывая четыре страницы, женщины мечтали о невѣдомыхъ странахъ, воображая себѣ негровъ въ Гаваннѣ, китайцевъ на Филиппинскихъ островахъ и новые города южной Америки.

«Что за парень! Сколько у него будетъ поразсказать, когда онъ вернется! Можетъ быть, оно вышло и къ лучшему, что онъ вздумалъ уѣхать: пожалуй, мозги у него станутъ на мѣсто». И синья Тона, вновь охваченная тою слабостью, благодаря которой безмѣрно любила своего младшаго сына, помышляла съ нѣкоторымъ негодованіемъ, что ея бравый молодчикъ Антоніо терпитъ гнеть суровой корабельной дисциплины, тогда какъ старшій, Ректоръ, котораго она считала недоумкомъ, плыветъ на всѣхъ парусахъ и сталъ чуть не важной особой въ кругу рыбаковъ.

Ректоръ безпрестанно совѣщался съ хозяиномъ своей лодки и велъ какіе-то тайные переговоры съ дядею Марьяно, тѣмъ самымъ, къ которому Тона прибѣгала во всѣхъ затрудненіяхъ. Безъ сомнѣнія, онъ добывалъ не мало денегъ; и синья Тона призывала всѣхъ чертей, видя, что онъ не приноситъ домой ни гроша и лишь изъ вѣжливости проживаетъ по нѣскольку минутъ подъ навѣсомъ кабачка. «Значитъ, его сбереженія у кого-нибудь хранятся? A y кого бы это могло быть? Ужъ вѣрно, что у Долоресъ, у той вѣдьмы, которая непремѣнно подсыпала обоимъ парнямъ приворотнаго зелья, потому что они бѣгаютъ за ней, какъ собака за хозяиномъ!«…

Простофиля Ректоръ расположился въ домѣ тартанеро, точно тамъ хранилось его собственное добро!.. Точно онъ не зналъ, что Долоресъ обѣщана другому! He видѣлъ онъ что-ли писемъ отъ Антоніо и отвѣтовъ, которые отъ ея имени писалъ сосѣдъ?.. Но этотъ тройной дурень, не обращая вниманіе на материнскія насмѣшки, живмя жилъ въ лачугѣ Паэльи, гдѣ мало-по-малу занялъ мѣсто брата; причемъ онъ дѣлалъ видъ, какъ будто совсѣмъ не понимаетъ положенія вещей. Теперь Долоресъ оказывала ему тѣ же услуги, какія прежде выпадали на долю Антоніо: чинила ему бѣлье и, дѣйствительно, хранила его деньги, чего, впрочемъ, ей никогда не приходилось дѣлать для его расточительнаго брата.

Въ одинъ прекрасный день дядя Паэлья скончался: его привезли домой, раздавленнаго колесами его тартаны. Въ пьяномъ видѣ онъ упалъ съ козелъ и умеръ, вѣрный своимъ принципамъ: сжимая въ рукѣ кнутъ, съ которымъ не разставался даже во снѣ, потѣя водкою изо всѣхъ поръ своего тѣла, онъ испустилъ духъ подъ повозкою, набитою размалеванными дѣвицами, которыхъ называлъ «своими овечками».

У Долоресъ не осталось другой опоры, кромѣ ея тетки Пикоресъ, мало цѣнимой въ качествѣ покровитепьницы, такъ какъ она дѣлала добро при помощи колотушекъ. Эта тетка была старая рыбная торговка, которую молодыя называли «матушкой Пикоресъ»; громадная, пузатая, усатая, точно китъ, она втеченіе сорока лѣтъ была грозою всѣхъ базарныхъ городовыхъ, устрашая ихъ своими маленькими дерзкими глазами, такъ и впивавшимися въ лицо, и грубыми ругательствами, вылетавшими изъ беззубаго рта, отъ котораго лучами расходились всѣ морщины ея лица.

…Два года уже плавалъ Антоніо съ эскадрою, когда распространилось интереснѣйшее извѣстіе: Долоресъ выходила замужъ за Ректора. Боже! какой шумъ поднялся въ Кабаньялѣ! Говорили, что дѣвушка сама сдѣлала первые шаги, и прибавлялись подробности, еще болѣе эффектныя, подававшія поводъ къ смѣху.

Кого стоило послушать, такъ это – Тону: «Эта госпожа съ тартаны вбила себѣ въ голову, что войдетъ въ хорошую семью, и вотъ – ей это удается. Да! А мошенница хорошо знаетъ, что дѣлаетъ: ей именно удобно имѣть мужемъ дурака, который радъ убиваться на работѣ. Разбойница! Какъ она сумѣла забрать въ лапы изо всей семьи какъ разъ того, кто добываетъ деньги!».

Впрочемъ, нѣкоторое время спустя эгоистическое разсужденіе заставило синью Тону умолкнуть. Взвѣсивши всѣ обстоятельства, она примирилась съ проектируемымъ бракомъ. Такъ выходило проще и удобнѣе для лелѣемыхъ ею плановъ: Антоніо, избавленный отъ безприданницы Долоресъ, можетъ жениться на богатой Росаріи. Поэтому, хотя не безъ воркотни, она удостоила присутствовать на свадьбѣ и назвать «дочь моя» эту красивую змѣю, которая такъ легко смѣнила одного на другого.

Всѣхъ тревожилъ вопросъ о томъ, что скажетъ Антоніо, узнавши новость. У этого матроса былъ такой любящій характеръ!.. Поэтому удивленіе было всеобщимъ, когда узнали, что онъ выразилъ одобреніе всему происшедшему. Должно быть, разлука и путешествіе произвели въ немъ большую перемѣну, такъ какъ ему казалось естественнымъ, что Долоресъ, теперь нуждавшаяся въ покровителѣ, вышла замужъ. Сверхъ того, – онъ такъ и высказался, – если ужъ ей суждено было достаться другому, то лучше пусть это будетъ его братъ, хорошій и честный парень.

Когда же морякъ, съ отставкою въ карманѣ и мѣшкомъ на спинѣ, вернулся въ Кабаньяль, изумляя всѣхъ своимъ молодецкимъ видомъ и щедростью, съ которою тратилъ пригоршню песетъ, полученную при окончаніи службы, его поведеніе оказалось такимъ же благоразумнымъ, какъ и его письма. Онъ поздоровался съ Долоресъ, какъ съ сестрою. «Чортъ возьми! Hечero поминать о прошломъ. Онъ тоже не монахомъ жилъ на чужой сторонѣ». И затѣмъ онъ пересталъ обращать вниманіе на нее и на Ректора, весь уйдя въ наслажденіе популярностью, которую создало ему его возвращеніе.

Сосѣди по цѣлымъ ночамъ просиживали подъ открытымъ небомъ на низкихъ стульчикахъ и даже на землѣ передъ домомъ, бывшимъ Паэльи, въ которомъ теперь жилъ Ректоръ, и въ восторгѣ слушали росказни моряка о чужихъ земляхъ, описанія которыхъ онъ перемѣшивалъ съ выдумками, чтобы сильнѣе поразить простофиль, развѣшивавшихъ уши.

По сравненію съ грубыми и отупѣвшими отъ работы рыбаками или съ его прежними товарищами разгрузчиками, кабаньяльскія дѣвицы считали Антоніо аристократомъ за его смуглую блѣдность, кошачьи усы, чистыя и аккуратно содержанныя руки, намасленную и тщательно расчесанную голову съ проборомъ посередкѣ и съ двумя завитками, которые, выходя изъ подъ фуражки, остріемъ прилегали къ вискамъ. Синья Тона была довольна сыномъ; она понимала, что онъ остался такимъ же бездѣльникомъ, какимъ и былъ, но онъ научился лучше держать себя, и видно было, что суровая корабельная служба пошла ему впрокъ. Въ сущности, онъ остался прежнимъ, только военная дисциплина сгладила въ немъ внѣшнія угловатосги: угощаясь виномъ, онъ не напивался до безчувствія; продолжая щеголять молодечествомъ, онъ не вызывалъ людей на ссору; и вмѣсто того, чтобы безразсудно осуществлять свои сумасбродныя фантазіи, онъ старался эгоистически доставить себѣ какъ можно больше наслажденій. Поэтому онъ охотно согласился на предложеніе Тоны. «Жениться на Росаріи? Очень хорошо! Она – дѣвушка честная; сверхъ того, у нея есть капиталецъ, который можетъ увеличиться въ рукахъ сообразительнаго мужа. Чего ему больше желать? Человѣкъ, служившій въ королевскомъ флотѣ, не можетъ, не унижая своего достоинства, быть грузчикомъ на взморьѣ. Что угодно, только не это!»

Итакъ, Антоніо женился на Росаріи къ великой радости синьи Тоны. Значитъ, все вышло къ лучшему. Что за красивая парочка! Она – маленькая, робкая, покорная, – вѣрила ему безусловно; онъ – гордый отъ новой удачи, прямой, точно подъ фланелевой рубашкой у него была кольчуга изъ тѣхъ тысячъ дуро, какія онъ взялъ за женою, – удостоивалъ своимъ покровительствомъ всякаго встрѣчнаго, велъ себя, какъ богатый владѣлецъ лодки, проводя въ кофейняхъ вечера и ночи, куря трубку и щеголяя въ громадныхъ непромокаемыхъ сапогахъ, когда шелъ дождь.

Долоресъ видѣла все это, не выражая ни малѣйшаго волненія. Только въ ея царственныхъ глазахъ вспыхивали золотыя точки, искорки, выдававшія жаръ тайныхъ желаній.

Новобрачные прожили счастливо годъ. Но деньги, по грошу накопленныя въ лавчонкѣ, гдѣ родилась Росаріо, быстро таяли въ рукахъ Антоніо, и насталъ часъ, когда уже видно стало дно мѣшка, какъ говорила кабатчица, осуждая расточительность сына.

Тогда начались нехватки, а съ нехватками – несогласія, слезы и потасовки. Росаріи довелось взяться за рыбную корзину по примѣру всѣхъ ея сосѣдокъ. Этой молодой женщинѣ, которую прославили богачихой, пришлось вести изнуряющее и притупляющее существованіе самыхъ бѣдныхъ рыбныхъ торговокъ. Она вставала вскорѣ послѣ полуночи; ждала на взморьѣ, стоя въ лужѣ воды, плохо защищенная отъ холода старымъ плащемъ; шла пѣшкомъ въ Валенсію, сгибаясь подъ ношею, возвращалась домой только вечеромъ, истомленная голодомъ и усталостью; но считала себя счастливою, если только ей удавалось дать своему господину и повелителю средства для продолженія прежняго образа жизни и избавить его отъ униженій, которыя непремѣнно бы отразились на ней ругательствами и придирками.