Жертвы Сталинграда. Исцеление в Елабуге - Отто Рюле

Никакой разговор о нашем положении ничего не мог изменить. А если же обо всем задуматься серьезно, то легко дойти до того, что начнешь проклинать всех, кто загнал нас в эту братскую могилу. Но что может изменить маленький винтик? Голова шла кругом. Из этого замкнутого чертового круга, казалось, нет никакого выхода.

Кто-то снова включил радио. Передавали мелодии, хорошо знакомые каждому из нас с детских лет.

Тихая ночь, святая ночь…Христос, спаситель, ты пришел!

Спаситель? Раньше мне очень нравилась эта песня, но сейчас я не мог ее петь. Неужели спасение в вере? Сколько десятилетий верующие христиане поют эту песню, и как мало помогла их вера исправить мир.

Видимо, это ничего не дает. И придется нести свой крест, тяжелый крест солдата, разгромленного под Сталинградом.

О ты, счастливое, о ты, святое,Милость несущее Рождество…

Тот же самый смысл, те же самые слова. Эта мелодия вызывала в памяти многие счастливые часы, но стоило вспомнить наши страшные будни и не менее мрачное будущее — и даже эта песня не приносила ни капли утешения.

Нужно было найти другой ответ. Но какой?

Незаметно я направился к своей постели и при свете коптилки стал перебирать старые письма. Но никакого ответа в них я для себя не нашел.

Рождественское утро было очень холодным: термометр показывал минус двадцать три градуса. Так холодно еще никогда не было. К тому же дул резкий восточный ветер, не ветер, а настоящий буран.

Новые события отбрасывали новые тени, и очень черные. Первым понял это по-своему старший лейтенант д-р Бальзер, награжденный когда-то золотым значком нацистской партии.

Несколько дней подряд д-р Бальзер жаловался на боли в правой ноге, которую отморозил якобы еще в прошлом году под Ленинградом. Время от времени он уходил из операционной, шел в блиндаж и ложился на свои нары. В первый и второй день Рождества д-р Бальзер вообще не появился на работе. В довершение ко всему он подал рапорт на имя дивизионного врача, чем очень удивил командира роты и всех остальных офицеров. В рапорте д-р Бальзер писал, что из-за своего обморожения не может выполнять обязанности хирурга в полевых условиях, так как ему очень трудно подолгу стоять на ногах, и потому он не хочет быть в тягость своим коллегам. Заканчивал он свой рапорт просьбой к господину дивизионному врачу откомандировать его из роты как не способного выполнять свои служебные обязанности и разрешить вылететь в тыл.

Старший лейтенант д-р Гутер не собирался ходатайствовать перед командованием об удовлетворении просьбы Бальзера, но не передать этот рапорт по команде он не мог. Однако начальник медицинской службы дивизии удовлетворил рапорт. Таким образом, «старый борец» д-р Бальзер покинул котел еще до Нового года.

А ведь какие геройские речи произносил этот вояка! Незадолго до сочинения своего рапорта Бальзер говорил о необходимости выполнить историческую миссию по искоренению большевизма. Он призывал верить фюреру и, несмотря на коварство противника, проявлять исключительную твердость. Только так можно выполнить те задачи, что поставила перед храбрыми германскими солдатами любимая родина! А теперь он вдруг улепетывает, видите ли, еще с прошлого года у него обморожена правая нога! В лазарете лежали десятки солдат и офицеров с обморожением третьей степени, у некоторых от ног и рук остались одни кости, но их не отправляли на самолетах в тыл. Для них не находилось места.

История с д-ром Бальзером оставила неприятный осадок. Солдаты нашей роты частенько злословили по этому поводу: они, мол, тут должны выполнять «историческую миссию», жертвуя жизнью, а нацистские демагоги бегут в безопасное место. Вот тут как хочешь, так и понимай боевую дружбу.

Подобное случалось и раньше. Старший лейтенант Бальзер и подполковник Маас были замешаны в одной истории, которая произошла в начале декабря. Во время очередной попойки в блиндаже туда явился дивизионный ветеринар в чине полковника медицинской службы. Спускаясь по лестнице, он вывихнул ногу. Подполковник Маас и старший лейтенант Бальзер незамедлительно снабдили его соответствующими бумагами. Дивизионный ветеринар выехал на аэродром и через час покинул театр военных действий, где он так «мужественно сражался».

Раз такое дозволено полковнику-ветеринару, то генерал-майору и подавно! Это произошло еще в октябре. Как-то к вечеру, войдя в наш блиндаж, я увидел за столом всех наших врачей. Вид у них был довольно смущенный. Говорил подполковник Маас. Я уловил только слова «заслуженный генерал» и «Рыцарский крест». Заметив меня, подполковник вежливо попросил оставить их одних, так как они обсуждают секретное дело.

Несколько позже д-р Гутер рассказал мне буквально следующее. В дни, когда наши полки вели тяжелые бои за промышленный район Сталинграда, командир корпуса, прибыв на командный пункт дивизии в Разгуляевке, увидел генерал-майора — командира дивизии — пьяным. Генерал не руководил боем да и не мог в таком состоянии им руководить. Командир корпуса начал отчитывать генерала, напомнил ему об ответственности и офицерской чести, после чего отстранил от занимаемой должности. Однако под суд военного трибунала командира дивизии не отдали. Более того, врачам нашей медроты было приказано подготовить документы, согласно которым, командир дивизии признавался не способным к выполнению своих служебных обязанностей по состоянию здоровья. Во врачебном заключении говорилось, что после тяжелого ранения в годы Первой мировой войны генерал-майор вынужден прибегать к алкоголю и никотину для заглушения сильных болей. Некоторые из моих коллег-врачей пробовали было возражать против такого диагноза, однако дивизионный врач настоял на своем. Получив такое заключение, генерал-майор вместе со своим Рыцарским крестом улетел на самолете в Германию. Там он получил место в родном гарнизоне Людвигсбург-Вюртемберг. Его встретили, как настоящего героя: произносили восторженные речи, генерала засыпали цветами.

Для подобных господ начальство находило всяческие уловки, чтобы избавить их от «мельницы смерти» на берегах Волги и помочь «с честью» вернуться в Германию. А для раненых и тяжелобольных не было свободных мест в самолетах, летящих на родину. Этим тысячам бедняг ничего другого не оставалось, как умереть.

Конечно, таких случаев было не так уж много. Большинство офицеров, врачей и военных чиновников разделяли с солдатами все лишения и невзгоды.

Сомнениям нет конца

Старый год подходил к концу. Итоги года были для Германии неприглядны. В Африке и на восточном фронте противник перешел в победоносное контрнаступление, в ходе которого были измотаны и уничтожены почти дюжина немецких, итальянских, румынских и венгерских армий. Никогда еще Германия не несла таких больших потерь в живой силе и технике, как за двенадцать месяцев 1942 года. Без всякого сомнения, самым тяжелым поражением для Германии явилось окружение 6-й немецкой армии, части 4-й танковой армии и двух румынских армий под Сталинградом.

Это было самое крупное поражение гитлеровской Германии и ее сателлитов. И все же в нас еще жила крошечная искорка надежды. Она помогала огромной массе окруженных, измученных и полуголодных солдат быть в состоянии боевой готовности. Неизвестно, откуда пошли разговоры, что в ближайшее время предстоят бои. Блиндажи, дивизионные медицинские пункты и лазареты прочесывались на предмет выявления солдат, которым можно было всучить в руки оружие и заставить идти в окопы.

На дивизионном медпункте в Городище также отобрали группу солдат и отправили в окопы защищать 6-ю армию.

Все это было, ни больше ни меньше, бессмысленно. Все наши укрепления состояли из блиндажей с толстыми стенами и метровым перекрытием. А наши убежища, скорее, можно было назвать норой для кротов — кучи развалин да ячейки, отрытые в снегу. Вместо крепостной артиллерии, снабженной всем необходимым, у нас было несколько сот старых орудий и до смешного скудный запас боеприпасов. А солдаты, которым предстояло оборонять эти укрепления! Со своими исхудалыми физиономиями они, в основном, походили на приговоренных к смерти.

В канун Нового года даже самый последний солдат, находившийся в котле, понимал, что спасительная группа Гота разбита. Правда, открыто в сводках вермахта об этом не говорилось, однако между строк каждый читал именно это. Окруженные войска вот уже три недели со дня на день ждали приказа начать двигаться в направлении частей, наносивших деблокирующий удар.

Но такого приказа никто не отдавал, и мы были обречены на бездеятельное ожидание. Все это страшно угнетало.

Мои коллеги по блиндажу тоже были удручены сложившейся ситуацией. Они терялись в догадках и ничего не могли понять: внезапное окружение, запрет на разрыв кольца, голод, резкое увеличение числа раненых, отсутствие медикаментов, неудача с попыткой деблокации извне. Лозунг, которого мы раньше придерживались: «Трудности для того и существуют, чтобы их преодолевать!» — звучал теперь избито и пошло. Разумеется, находясь среди солдат роты, среди раненых и больных, мы старались держаться мужественно и не показывать виду, что дела наши плохи. Но стоило нам прийти в свой блиндаж, где после отлета д-ра Кайндля и д-ра Бальзера нас осталось четверо, как уныние и хандра брали верх.