Исход - Пётр Силаев

«Слушай внимательно. Сейчас мы уходим, мне пора. Я вот что думаю, ты меня слышишь? Я думаю, ты вот так вот будешь жить, жить всяко, но не долго, лет до 27. Да, не думаю, что ты будешь жить дольше. Мучаться, мучаться, но только до 27 лет, не больше».

Она огорченно смотрит на мое распухшее, размякшее лицо. Вокруг ревут усилители, носятся люди. Я лежу полуголый, совершенно невменяемый у какого-то костра, весь в грязи, пепле, траве, водке. Старые яблоневые деревья в заброшенном саду опечаленно склонились надо мной, они обхватывают меня толстыми ветвями и укрывают от собственного стыда и бессилия.

Нам всегда говорят отовсюду – будь собой, не стесняйся, будь собой. А что, если для многих людей быть собой – значит быть негодяем или шизофреником? Что если в твоей натуре – быть больным, несчастным, дураком, трусом? Тогда ты готов «быть собой»?

К этому выбору, в таком случае, надо относиться с большим уважением.

«Ты еще за все ответишь!» - кричит мне розовощекий мальчуган с ножом в руке.

«Маловероятно» - отвечаю я и выхожу из автобуса. Он сильно продырявил мне запястье, хлещет кровь, я ловлю такси и еду к Саше.

У него в комнате нет кровати — он спит на матрасе, который днем сворачивает, все пространство занимают токарные станки, фрезы, электрорубанки, везде навалены доски, недоделанные заготовки, медикаменты, над всем этим висит большая боксерская груша. Саша готовится к войне, он тренируется каждый день, работает на скорой помощи сутки через трое, ходит в храм по выходным, делает мебель и читает экстремистскую литературу с мобильника. Он готов к вторжению, к тотальному коллапсу третьего мира, новой войне севера и юга, к Армагеддону. Он даже умеет строить срубы из стволов деревьев на болотах. Теперь Саша в ванной на газете штопает мне руку.

«Не лезь никуда сегодня, рана может снова начать кровить. В прошлый раз ты расхуячил мой гипс через два дня».

«Затягивай потуже, все в порядке. Сегодня вечером надо будет прищучить еще пару мудаков».

«Вы все бакланы, это не почетная масть. Люди воруют и убивают, чтобы есть, а вы садитесь, непойми зачем. Так нельзя. Так черные нас всех перебьют».

«Никаких черных не надо, в этом городе большинство – беспомощные нытики и завистливые онанисты, они перережут тебе горло, пока ты спишь. А мы как раз, мы все, наоборот, начеку. Мы живем, понимаешь, и живем хорошо. За три года мы многого достигли, – нас было десять человек, - теперь нас около сотни, и будет еще больше. Ребята, которые не имели в жизни никаких шансов, поднялись, почувствовали себя нормальными, ценными, сильными людьми. Не трусами, не предателями, не теми, кто ищет, где теплее, не всеми этими городскими идиотами, которые не знают, что происходит у них во дворе. Конечно, оно того стоило. Ну и повеселились, конечно, на славу».

«Про что эта песня?» - спрашивает Саша у таджика, нарезающего капусту в круглосуточной шаурме. «Про маму». «Так предыдущая, ты говорил, тоже была про маму?»

«И эта про маму».

«Вот видишь», - Саша поворачивается ко мне, - «они победят».

Мы стоим за красными металлическими столами, в неуклюжих ватниках и сапогах, облокотившись о стену, мы заебались. С 6 вечера до 9 утра мы видим одно и то же — пустые переходы, грязь, фекалии, полусгнивших людей, невменяемых мудаков, замерзшие трупы, собак, ментов, снег. Это все так примелькалось в глазах, вошло в нас, мы почти забыли о том, кто мы такие и что здесь делаем, только грязь и холод. С нами Ира — медсестра-рокерша с добрыми, усталыми глазами и Серега — боксер тяжеловес. Он испытывает постоянный голод, безработный и злой. Три года назад он продал свою квартиру и ушел в монастырь в лесах. Там он валил вековые деревья и отращивал черную бороду в течении двух лет, а, затем, осознал, что все, чего он действительно хочет — это жить нормально в квартире, с бабой, смотреть бокс по телевизору и прочее. Он изошел из лесов, приехал обратно в Москву и оказался без жилья, работы и денег. «Искушение,» - говорит он.

Вообще, на скорой помощи искушений много, здесь я перестал ценить человеческую жизнь, потерял последние остатки сочувствия. Мы беспрерывно пиздили бомжей, они лезли на нас в безумии, они не чувствовали боли, их можно было бить бесконечно. Еще бы они чувствовали, если половина их тел покрыта гангреной и трофическими язвами. Ты голодаешь, от голода на твое тело приходят трофические язвы, ты греешься на теплотрассах, получаешь ожоги на всю спину, ты спишь на улице зимой — на утро часть твоих пальцев уже отмерли. Все это гниет и неизбежно ведет к гангренам, потом такие, как мы, начинают тебя нарезать, как колбасу, все выше и выше, пока от твоих ног не останется ничего. Чтобы не чувствовать боли ты пьешь средство для ванн «Русский север», от него честь клеток коры головного мозга умирает и ты сходишь с ума. Побочные эффекты. Срешь в штаны и думаешь, что все в порядке.

Люди часто умирали у нас на руках. Они лежали в пустых холодных переходах, а мы стояли над ними. Иногда Ирка молилась, читала 22 псалом. Однажды мы пришли к такому телу, а собаки уже отъели ему лицо. В другой раз мы нашли мужика в голубятне, он лежал там на земле уже 3 месяца. Он был парализован, испражнялся под себя последние три месяца, все это смерзлось с его телом в один комок, с наступлением морозов. Так он пролежал до марта, живой. Вокруг него суетилась и стонала безумная женщина, она кормила его с ложечки все это время, гладила, целовала синие татуировки, которыми было покрыто все его тело. Она ничего не понимала и почти не говорила уже на человеческом языке. Скорую вызвал мужик из соседнего дома, его собака почуяла запах гнилого мяса.

Мы никак не могли отодрать того парня от земли, он примерз намертво. Потом мы придумали — вскипятили воду в чайнике и начали поливать его крутым кипятком. Голубятня наполнилась паром и запахом, который не забыть. Мужик начал немного постанывать. «Володя, Володенька, тебе не больно?» - лепетала его заботливая подруга. Ему не было больно, он уже ничего не соображал, а тело наполовину отмерло. Или было, не знаю. Я лил кипяток на него и тут мне позвонили, другой рукой я нажал на кнопку — отлично, опять резня в центре города, пострадавшие, задержанные. Нет, я не могу сейчас приехать в ОВД, я на работе. Завтра поговорим, пока.

Володю доставили в «ленинскую комнату» одной из больниц Москвы. Это такая комната без мебели, один бетонный пол, которая находится рядом с приемкой в любой из горбольниц. Туда стаскивают всех бомжей и закрывают ее на ключ. Там он, вероятно, и умер.

Наш начальник, православный энтузиаст Илюша, строго следил за моральным состоянием сотрудников, увольнял мужиков за пьянство, мат, агрессивное поведение. Его заместительница, Маргарита Михайловна, худая высокая женщина с бледными тонкими губами, покрывала наши проделки перед ним и выдавала нам лишние пайки, поила чаем. Через год я узнал, что ее похоронили, у нее уже давно был рак. Илюше Патриарх Всея Руси выдал орден Андрея Первозванного за дела милосердия.

«Знаешь, Саш, я что-то очень сильно устал. Все это кажется бесполезным, мы делаем работу, ненужную никому, мы никому не нужны, на самом деле, нас все считают тунеядцами, бездельниками. Я действительно очень устал за эти месяцы, вот-вот потеплеет, я хочу нормально отдохнуть».

«Знаешь, не советую. У меня было много друзей сложной судьбы, которые тоже, однажды, решили начать отдыхать. Обычно их отдых продолжается не очень долго, достаточно скоро он заканчивается в тюрьме, в наркологичке, в могиле. Не надо отдыхать, знаешь, таким, как мы нельзя начинать отдыхать».

Аня рассказала историю из детства, она очень хорошо ее запомнила, кадр за кадром. Как-то раз они сидели дома, и за окном что-то пронеслось сверху вниз. Они выбежали на балкон посмотреть и увидели на асфальте тело маленького мальчика с 8 этажа, все в крови. Он был еще жив, но очень скоро испустил дух. Наверное, играл на балконе, поскользнулся и выпал как-то.

Приехала скорая, заезжает во двор, но с другой стороны, не там, где лежало тело. Смотрят — на общем балконе 8 этажа стоит баба в халатике и курит.

«Эй, алло! Мы тут что-то заблудились, это какая улица?»

«Такая-то. Где вас только находят таких, если вы в своем районе путаетесь!»

«Да мы тут дом ищем, никак найти не можем, как-то криво все корпуса построены».

«Это у тебя в штанах криво построено, а наши дома тут уже 20 лет стоят, никто не жалуется».

«Ну вот нам нужен дом номер такой-то и корпус этакий».

«Так это он и есть, дурень, чего приехал-то?»

«Да вот, тут сигнал поступил, соседи позвонили... у вас ведь 8 этаж?»

«Ну да, а чего стряслось-то?»

« Да я у вас должен спросить, вы ж там стоите, ваши соседи нам уже обзвонились».

« А в чем дело?»

«На вашем этаже из среднего балкона только что ребенок выпал».