Везёт же людям... - Владимир Леви

Гуляли ли при луне в сосновом лесу?.. Полоскались в талой воде, как голубь, а потом энергичное растирание и быстрое движение?..

Потратили на овладение хатха-йогой год, и другой, и третий, как она того требует, — и без малейшего результата?..

Если „да“, то позвольте не поверить. Не знаю ни одного человека, РЕГУЛЯРНО занимающегося хатха-йогой, который жаловался бы на свой тонус. Не бывает, исключено.

Воля к нездоровью. Ах вот оно что! „Все это мне тяжело, неприятно, неинтересно, наконец, скучно. Все это надо, а мне не хочется. У меня нет воли. Безнадежно, мне себя не заставить…“

Расшифруем, переведем:

„Я себя не знаю и знать не хочу. У меня нет опыта движения к здоровью. Я не знаю вкуса настоящей свободы. Я боюсь шагнуть в неизвестное. Я предпочитаю стонать, жаловаться, скрипеть, гнить, заживо разлагаться, но не двигаться. Я и не хочу быть иным. Я все еще надеюсь получить благодать задаром“.

Отсутствие силы воли?.. Скорее, недостаток чувства реальности. Характерно как раз для чрезвычайно упрямых, удивительно волевых натур.

Воля в другую сторону.

Не продолжил — не начал. Самопринуждение?.. Да!

Это мир новых желаний и радость отдыха. Это обучение чувству меры. Только самопринуждение развивает волю, как физический труд развивает мышцы.

Самопринуждение?.. Нет! Всего лишь начало — и продолжение.

Главная беда наша в том, что начало не продолжается.

Начало не продолженное — не начало. Невозобновленная попытка — попытка наоборот, вклад в копилку самопрезрения. Отступление, поспешное отступление!..

Нет, не безволие, а выбор образа жизни, основанного на недоверни к жизни.

Все эти начинающие и бросающие подобны тем, кто, задав вопрос собеседнику, отворачивается и пе слушает.

Кое-что из личного опыта. Заверяю вас сразу же, я не ас самопреодоления, отнюдь не сверхчеловек.

Победил себя далеко не во всем и далеко не в той мере, в какой это удается людям более организованного и систематического склада, в том числе и некоторым моим пациентам, по сравнению с которыми я выгляжу образцовым „сапожником без сапог“. Нет, не могу порекомендовать себя в качестве эталона примерного поведения.

Но вкус целительного самопринуждения мне знаком.

В моей жизни было немало кризисов здоровья и того более — кризисов жизни, когда все казалось законченным на самой печальной ноте… И было (и надеюсь, будут еще) несколько периодов, которые я назвал ВВ (Волна Возрождения, Война Выкарабкивания, Вперед-Вперед — как вам понравится).

Расскажу вкратце только о двух.

Родился повышенно здоровым. Крупный, отлично сложенный, неугомонно подвижный, превосходно развивался.

Война. Пожизненный рубец. Разлука с родными — какой-то чужой эвакоинтериат — первая депрессия. Онемел на месяц, почти паралич. Далее голод и болезни, тяжелый рахит, дистрофия. Несколько состояний на грани смерти.

К шести годам как-то выправился, но уже был далеко не тем, чем обещал.

Школа и дом… Любимые мои родители, отчаянно необразованные, замороченные, как все родители, старались уберечь меня от болезней и несчастий. Старались, как понимали: перекармливали, перегревали, ограничивали подвижность.

С первого класса начал опять киснуть, болеть, хиреть, а с третьего вместе с родителями, увы, рыхлеть и толстеть. Вот фотография одиннадцатилетнего сутуловатоги рохли с отвисшим животиком и пустым взглядом — неприятно и сейчас смотреть, тяжело вспоминать. Все было наперекосяк, решительно все. Из этого времени я не вынес, кажется, ничего, кроме отупелой тоски и комплексов. Впрочем, не буду неблагодарным, было и другое… Каждое лето я все же как-то вырывался на волю и сумел стать звездой нападения одной детской футбольной команды.

С 13 лет — первая ВВ. Спорт, спорт, спорт! Бег, гимнастика, коньки, лыжи, плавание, гантели, футбол, еще черт-те что — и бокс, бокс, бокс! Вот что я возлюбил.

И конечно, танцы. А еще играл на фортепиано, еще…

17-летний амбал, переполненный самоутверждением, ужасно гордился своими мускулами и талией и при всякой возможности и даже без таковой ходил на руках.

Но начала уже заботить и недостаточная подвижность языка, и пустота в черепной коробке…

Следующий десяток лет я посвятил ВВ на интеллектуальном уровне, а на физическом бессовестно транжирил добытое.

И вот опять месть забытой Природы, по счастью (именно так — по счастью), довольно рано приперла меня к стене. Неважная сосудистая наследственность; образ жизни сидячий и аритмичный, курение, дурное питание (колбасы, консервы!), плюс брошенный спорт, плюс нервная работа, плюс еще многое…

Уже в 28–30 лет узнал, что такое грудная жаба.

Сначала просто „сдыхал“, когда случалось поиграть в бадминтон или в любимый футбол. Сдавливало грудь, заходилось дыхание… А потом вдруг обнаружил, что не могу пробежать и 30 метров, не ощутив холодный кол за грудиной; не мог больше играть и в волейбол, не мог быстро ходить, появились сердечные боли даже в покое, поползла вниз умственная работоспособность… Таскал с собой валидол; была уже и плоховата кардиограмма, диагностировали „ишемическую болезнь“… В то время книга Гарта Гилмора „Бег ради жизни“ не была еще широко известна; стенокардию лечили лишь химией и „покоем“…

И вот опять что-то во мне взбунтовалось: я понял, вернее, какой-то глубиной вспомнил: спасение в ДВИЖЕНИИ! В том самом движении, которого меня хочет лишить проклятая жаба… И долой табак! И да здравствует свежий воздух!..

Эта ВВ началась с жестокого поражения.

Бросив курить, оказался вышибленным из творческой колеи: за год некурения не сумел написать ни странички связного текста — ни толкового письма, ничего… Узкое место — зависимость, захватившая высшие умственные механизмы. Стыдно, унизительно, гнусно — курящие писатели поймут, о чем речь. (Хотя знаю и некоторых бросивших с превеликим плюсом.) Моральный ущерб перевесил физическую прибавку — пополз в депрессию.

Решился на компромисс: отложить ВВ с курением до первой книги стихов, а пока… Постараться, насколько возможно, нейтрализовать вред табака обходными мерами. Отобрать свое на других фронтах.

Хватило ума не запрезирать себя.

Я узнал уже кое-что о Человеке — Изнутри, и не применить из этого хоть чуть-чуть к себе было бы просто глупо.

Изменил питание. Подружился с водой и холодом.

Стал фанатиком свежего воздуха. И — в моем случае главный фронт: начал РАСХАЖИВАТЬСЯ. Много и быстро ходить, ходить ТОЛЬКО БЫСТРО.

Пробивание. Сперва, как и следовало ожидать, очень скоро наступал момент спазма, боли — и… Несколько раз пришлось останавливаться — казалось, вот-вот, сейчас — все… Боль ворчала, угрожала и скалилась. Но после какого-то момента, который назвал ПОРОГОМ ПРОБИВАНИЯ, начинала слабеть. Съеживалась, отступала…

Уже не останавливался, лишь на время снижал скорость.

Новый уровень жизни. Так я снова начал вытаскивать свое тело из пассивной глухой защиты (она же самоубийство) — в активность, в полноценную жизнедеятельность.

Освобождение сосудов от трусливого сжатия. Прочистка капилляров и клеток. Включение в действие дотоле преступно простаивавшей, заживо распадавшейся биотехники. Переход на новый энергобаланс.

Теперь прохожу почти каждый день не менее 8 — 10 км вперемежку с бегом, и с непривычки угнаться за мной сложновато. Стенокардия осталась далеко позади.

Лыжи, плавание, велосипед — живу в радости движения и при всякой возможности с упоением играю в подвижные игры. Контрастный душ, а зимой еще и снежные ванны. На моржа не тяну, но не могу передать вам, какое наслаждение растирать снегом обнаженное тело, какой праздник сосудов и торжество тонуса!

Теперь я знаю, что сердце, как волка, ноги кормят; что сосуды аплодируют скорости; что за час интенсивной ходьбы на открытом воздухе — ходьбы радостной, ходьбы до пота, до счастья — мозг платит тремя-четырьмя, а то и пятью-шестью часами прекрасного тонуса…

Нет, здоровье идеальным не стало. Но форма, в которой себя держу, позволяет работать по 12–14 часов в сутки.

Во время прогулок и гимнастики мозг мой не только отдыхает, но и выполняет множество рабочих операций.

Найти подход к сложному пациенту, ключ к решению какой-то проблемы, найти слово, музыку — все это делается за столом лишь на 15–20 процентов, а остальное — в движении. (Еще процентов пять-десять — лежа, в расслаблении.) Лучшими страницами, любимейшими мыслями, интереснейшими решениями я обязан двум своим друзьям: свежему воздуху и собственным мускулам. И когда пишу книгу или большое письмо, то, возвращаясь с прогулки, обычно несу в голове несколько готовых страниц, которые останется лишь побыстрее перенести на бумагу. (Это письмо выхожено в парке „Сокольники“.)