День Жизни - Игорь Сапожков

— Не понял? — продолжал бугор, оглядев сонные лица солдат, — почему без огонька так сказать, без социалистического задора?

— Мы бетон ждём, Николай Николаевич, — мирно ответил Яша Гольдберг, — какой тут социалистический огонёк…

— Вот вместе и подождём, садись Гольдберг, — он расчищал рукой место на столе, — возьми с собой бойца, который посообразительней…

Яша поднялся, неохотно отложил книгу и сел за стол:

— Али, иди сюда…

— Я же просил посообразительней, — бригадир был явно разочарован выбором сержанта, даже сплюнул сквозь зубы от неудовольствия, но продолжал перемешивать домино. Колян уселся напротив по диагонали от Жипилова, — на что играем сержант?

— Не знаю, — замялся Яша, — а на что вы предложите?

Николай Николаевич внимательно осмотрел соперников, Али с чуть прикрытыми глазами, покачивался из стороны в сторону; одно из стёкол в очках сержанта было треснуто.

— Давай на бетон…

— Как это?

— А так… — Жипилов прикурил сигарету, — команда «козлов» разгружает и трамбует грузовик бетона.

— А он вообще будет сегодня?

— Будет-будет, Шматько сказал из главка звонили, машина уже вышла, к трём, а то и раньше привезут.

Гольдберг и собравшиеся вокруг него солдаты сразу всё поняли. Если к четырём действительно привезут бетон, то его придётся весь выработать, не оставлять же его на завтра, то есть оставить конечно можно, но к утру бетон превратится в монолитную гору, которую придётся разбивать отбойниками, было уже такое. Теперь так, что бы выработать целый грузовик бетона уйдет часа четыре-пять, значит закончат они в районе девяти, соответственно пропустят ужин… Такая перспектива стройбат не устраивала. Вокруг стола собралось всё отделение, даже Амиранчик, неохотно отложил «Работницу».

— Ладно, играем на бетон, — Яша протянул бугру ладонь, тот её торжественно пожал.

Первую партию они разыграли достаточно быстро, на руках у каменщиков осталось 13 очков, как раз достаточно для первой записи.

— Число скверное, — затушил окурок Жипилов, он больше не подшучивал над солдатами, теперь он сосредоточенно следил за игрой, — я знаешь ли Яков, суеверный…

— Не стоит, Николай Николаевич, вы ведь масон пятого разряда…

— Не понял? Кто я пятого разряда?

— Масон по-французски каменщик, — объяснил сержант, — а Французская Революция, во главе с товарищем Маратом, между-прочим, дала толчок… — он не договори и сильно ударил по столешнице дубль-двойкой.

Удар, сухим пистолетным выстрелом, разорвал тишину, оба Николая, как по команде вздрогнули. Обстановка стала накаляться, когда масоны проиграли подряд вторую и третью и их счёт поднялся к пятидесяти. Бугор сурово молчал, его красноречие медленно иссякало. Внезапно подул ветерок, над стройплощадкой закружилась желтоватая пыль. Николай Николаевич снял каску, его бугристая, лысая голова была покрыта мелкими, блестящими каплями. Неожиданно громко, кукукнула кукушка. Жипилов поёжился, потом вытер о штаны влажные ладони и матюгами послал Коляна за водой. Следующая партия разошлась «рыбой», Али закрыл её костяшкой обрывающей кон. Записали опять на каменщиков, игра перевалила за половину, оба Николая обильно потели… Тем временем Эдик Парамонов взял аккордеон и стал тихо напевать: «Жил-был у бабушки серенький козлик…» Солдаты улыбались, масоны уверенно перемешивали доминошные костяшки. Эдик продолжал петь: «Бабушка козлика очень любила…» Перед последней партией каменщики взяли тайм-аут, они отошли к кирпичным штабелям, там Николай Николаевич очень выразительно и эмоционально размахивал кулаками, а Колян неудачно пытался от них уворачиваться. Когда они возвращались к столу Николай Николаевич тяжело дышал, а Колян ладонью прикрывал распухшее ухо и заметно прихрамывал на обе ноги…

— Ты где так играть научился, пацан? — обратился Жипилов к Али.

— Я в первый раз, до этого только в шиш-беш, да…

— Куда? — Николай Николаевич округлил глаза.

— Ну в нарды, уважаемый Бугор-Бек, в нарды…

Потом игра закончилась, Али незаметно исчез из-за стола, Яша протирал пыльные очки; от ворот к бытовке шли гегемоны, они сутулились и хмурили лица. Колян рассеяно толкал перед собой тачку, в ней лежали огромные лопаты. Замыкал шествие бригады Жипилов, в его голове никак не укладывалось, что кладовщик главка, Сенька Маратов, оказывается француз и к тому же масон. Им вдогонку звучал гимн доминошников: «Остались от козлика рожки да ножки…» У ворот стройки, нервно дрожал капотом, старенький полуторатонный грузовик с долгожданным бетоном. На его борту белой краской было написано: «НАРОД И АРМИЯ ЕДИНЫ»

Наконец-то привезли полевую кухню, умопомрачительный запах бессовестно щекотал солдатские ноздри, сводил судорогой пустые желудки. Румяный, повар в замызганном белом колпаке, щедро накладывал в алюминиевые тарелки горячий, жирный суп, неизвестной породы крупные куски волокнистого мяса с пшёнкой и на десерт липкий, густой кисель, к которому не притронулся, даже Малофеев. Наскоро проглотив обед, Вали тщательно собрал со стола крошки хлеба и полез на крышу вагончика кормить голубей. Али сидел на корточках, облокотившись спиной на колесо вагончика и полуприкрыв веки от удовольствия, покуривал короткую сигарету. Мимо него, азартно ковыряясь в зубах, шёл Жорик Пожарский.

— Будешь? — остановил его Али.

— Табак? — подозрительно принюхавшись, спросил Жорик в ответ.

— Не совсем… — вяло улыбался Али.

Пожарский моментально исчез.

Первый раз, который и оказался роковым, анашой Жорика Пожарского угостил его приятель Вася. Случилось это на выпускном вечере. Получив Аттестаты Зрелости и выслушав чрезвычайно важные напутствия, от теперь уже бывших учителей, разодетые в строгие костюмы и пышные платья выпускники, отправились в актовый зал, где и должно было происходить торжество. Помещение было декорировано гипсовым бюстом Ильича и транспарантом «60-летие Великой Октябрьской Революции — Главное Событие XX Века!» Безалкогольный вечер тянулся вяло и флегматично, у левой стены щебетали девочки, у противоположной басили мальчики. Из динамиков массивного, как солдатская тумбочка, магнитофона «Юпитер», полулегальный «Чингис Хан» выкрикивал: «у-ха, у-ха, казачок!» Зал потихоньку пустел, зато ресторан «Зима» в самом конце улицы, быстро наполнялся бывшими школьниками. К тому времени, как на улице стемнело, веселье в ресторане стояло столбом. Мальчики давно уже избавились от ненавистный пиджаков и галстуков, а девочки сильнее подвели глазки, переоделись в мини юбки и принесённые с собой туфельки на шпильках. В ресторане подавали фирменный коктейль «Белый Медведь», смешивали поровну водку с шампанским, для шика и эффекта добавляли капельку огуречного лосьёна. Пьянели от него ещё у стойки бара, отходили тяжело, вспоминали долго. В середине ночи все уже уже разделились на пары, вот только Пожарский никак не мог решиться и каждый раз для храбрости, бегал к стойке бара. Вскоре, на ресторанную сцену пошатываясь вышел староста класса, он дождался пока вспотевшие музыканты закончили исполнять шлягер про «Горную лаванду», деловито постучал пальцами по поролоновой головке микрофона, сфокусировал взгляд и заикаясь сказал:

— Предлагаю всем идти встречать рассвет к Памятнику Падшим… — он не договорил, а широко зевнул, присел на корточки, потом поджав колени к подбородку прилёг, положил под голову микрофон и быстро уснул.

— К какому памятнику? — заорали из зала…

К общему мнению так и не пришли, перенесли спящего старосту в гардероб и просто пошли слоняться по городу, в сторону Днепра. Пожарский плёлся в хвосте. Вскоре хмель стал проходить, Жорику стало холодно и очень захотелось в туалет. Увидев зияющую темнотой подворотню, трезвеющий выпускник быстро шмыгнул в неё и даже успел расстегнуть ширинку, когда рядом с его лицом зажглась спичка.

— О, Жорик!

Выпускник остолбенел. В свете огня вплыло лицо.

— Вася! — это лицо ни с каким другим спутать было не возможно и Жорик с облегчением вздохнул, — ты чё тут ночью делаешь?

Вопрос был скорее риторический, Вася так его и воспринял. Вообще-то его звали Виталик, но все почему-то называли его Вася, он не обижался…

— Хочь пыхнуть, босота? — уголовником Вася не был и очень этого стеснялся. Он, правда умудрился несколько раз отсидеть по пятнадцать суток, поэтому иногда щеголял блатными словечками.

— Не понял… — замялся Жорик.

— Ну курнёшь? — доходчиво повторил тот, — мне фуцин один из Самарканда дурь притаранил… — и для наглядности чуть прикрыл веки, добавил уже совсем непонятное слово, — цимус!

— А… Курить… ну давай, — Жорик неопределённо пожал плечами, слегка удивившись Васиной щедрости.