Грань Земли - Адам Тюдор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но у Артёма только ещё сильнее сжалось сердце.
— И как же человеку жить? Повинуясь сердцу или голосу разума? — Спросил он.
— Может в этом то и дело, когда поймёшь, чего желает сердце, выбирать и не придётся… — Ответила Анна.
И тут Артём застыл.
— Аня… — Сказал он, и жена вскинула бровь. — Что у тебя с лицом? — Артём протянул руку, стараясь коснуться переносицы, но Аня с улыбкой посторонилась.
— Я тебе тут душу изливаю, а ты мне рожи корчишь и завтракать не даёшь! — И как бы он не тянулся, она всё отдалялась. — Я не шучу, Артём!
Услышав злобинку в голосе, он оставил попытки, но так и продолжил тревожно смотреть на темноту в её лице. Аня, прости меня… И снова потянулся к её темнеющему, разлагающемуся лицу. Лицу покойника. Но как бы он не тянулся, не мог достать, и чем ближе становились его пальцы, тем сильнее всё расплывалось в завихрениях дыма, пока не остался лишь только Артём, весь обнажённый, один в пустой кухне, с сигаретой в руке.
— Аня… Где же ты… — С сигареты всё поднимались струйки дыма, они накапливались, погружая кухню и мысли в туман.
В его переливах возникали незнакомые лица, немые и не моргающие, их укор и молчание кололи в самое сердце. Эти взгляды говорили больше, чем мог поведать самый красноречивый из болтунов. Отчаяние, скорбь, пустота, ненависть и страдание, и у каждого в сердце дыра, и каждый истекает кровью, которой теперь залиты стены и пол, и кровавые отпечатки на окне.
Сигаретный дым становится алым… Артём затягивается и смотрит, как вспыхивает тлеющий кончик. Кожу наполняет жар. Голова кружится. Темнеет в глазах. Артём тут же выбрасывает сигарету, но не может дышать, словно всё ещё затягивается, и ядовитый газ заполняет его. Артём весь наливается кровью и выдыхает целые сугробы дыма, утопает в них. Его вены расширились. Сейчас они лопнут. Вот-вот остановится сердце, а вместе с ним замрёт и время, чтобы наступила гробовая тишина.
Артём закрывается руками и поспешно возвращается в спальню, распахивает окно и дышит, дышит полной грудью. Но и здесь Артёма уже нет. Растущие перед домом деревья и шелест листвы, успокаивающий и такой приятный, унесли Артёма в тот самый вечер, когда он должен был встретиться с девушкой.
Что же он натворил?..
Теперь Артём брёл по аллее в парке, островку, в океане забвения, окружённому деревьями и туманом, там, за пределами этой аллеи. Оттуда доносились голоса, и веяло душистыми ароматами женских духов. Но перед Артёмом лишь дорога, усыпанная скамейками под холодным светом фонарей.
Артём шёл вперёд и слышал шушуканье парочек, в чьих сердцах ещё жив дух романтики, с его устремлениями к любви и счастью… Два вечно юных бога, изнемогающих друг к другу в нежной страсти и, держась за руки, гуляющих по пляжу ночью, обнажённые, влюблённые и прекрасные, в свете луны. Морской ветер развевает их волосы и холодит кожу, но не может остудить внутренний пыл и оттого в бессильной ярости пенит волны и насылает приливы… Эта мысль оставляет на языке Артёма вкус горечи.
Внимание переключается на других людей. Старшее поколение. Пожилые пары. С какой старческой нежностью они смотрят друг на друга сквозь вместе пережитые десятилетия, и делятся этой любовью со своими уже повзрослевшими детьми и внуками.
Могли бы мы с Аней быть так же счастливы? Но зачем здесь этот вопрос, если Артём сам явился на встречу к другой девице.
— Артём?! — Он обернулся и увидел её. На скамье сидела брюнетка в чёрном платье, волосы были распущены, а в больших чёрных глазах пылал рок.
— Азалия… — Женщина и мужчина улыбнулись, приблизились и скромно поцеловались в уголки губ, и побрели по аллее.
Откуда-то из-за деревьев заиграла мрачная мелодика песен Ланы Дель Рей.
— Красивая песня, правда? — Спросила Азалия, когда летняя хандра была в самом припеве.
— Да, только немного мрачная.
— Но ведь это и есть красота. Иногда она проливается на тебя тёплым дождём в душный солнечный вечер. Иногда ливнем в холодный ненастный день, когда кажется, что в любую минуту поднимется ураган, а небо всё время затянуто тучами. Красоту можно обнаружить в свете надежды или в мраке, расстилающимся из земных глубин. Она не знает морали, но умеет смеяться и плакать. И она плачет, горюет, осознавая, сколь мало времени нам отведено, чтобы увидеть её частичку внутри нас самих, от рождения до смерти. Когда люди стареют, цветы увядают, леса вырубаются, реки иссыхают, скалы размывает, а искусство гибнет в руках невежд, но затем, всё это перерождается в неистовости и непостоянстве жизни с новой силой, и тогда красота умиляется и смеётся вместе с нами. Это и есть те мгновения прекрасного, что навеки в ней запечатлены. Поэтому мрак — это такая же часть жизненной правды, в которой мы обитаем. Но кто любит мрак? Все преклоняются перед позитивным виденьем, предпочитая сладкие иллюзии горькой правде.
— От твоих слов мне становится ещё грустнее… — Сказал Артём. Азалия улыбнулась и ещё долго смотрела на него. — Прости. — Он вздохнул.
— Ты извиняешься потому что готов принять иллюзии? Или потому что не готов развеять их?
— Ну, это не самый простой вопрос. Мы ведь живём в обществе, и каждый должен сам выбирать, как ему жить, было бы неправильным навязывать своё мнение, да?
— Правильно, неправильно, как и добро со злом вещи относительные, в этом больше личностной оценки, чем чего-то объективного. Видеть правду, принимать её — это дар, но правильно ли дать ему загнить, когда можно раскрыть глаза миллионам людей? Представь, ты едешь в машине с пятью людьми, и только у тебя широко раскрыты глаза. Ты видишь, что в конце пути вас ожидает катастрофа и удовольствие твоих товарищей того не стоит. Станешь ли ты нарушать их свободу или дашь погибнуть? Вот на какой вопрос ты должен себе ответить, ведь именно к этому и катится мир — к гибели. Вот к чему ведёт путь наслаждений… Триумф бесплодия, бессмыслицы и вымирания, потому что всё гениальное, настоящее и живое рождается в муках. Такова правда жизни.
— И что это, собственно, значит?
— Испытывая поверхностное наслаждение, мы утрачиваем глубину вкуса самой жизни,
