Пережить зиму в Стокгольме - Агнета Плейель

Не только стихи, но и его судьба не оставляли ее уже долгое время.

ТЕЛЕФОН

Ночью она подняла трубку, но услышала тишину: телефон не работал. Все то же самое. Она была недоступна и не могла позвонить сама. А за окном — беззвездная тьма.

ХАРАР

Вместе с молодым антропологом, которого она встретила в провинции Каффа, она доехала по одноколейке от Аддис-Абебы до города Джибути на сомалийском побережье. Они переночевали в Диредаве, в бетонной комнате с ржавыми пятнами. Под утро сильно похолодало. Они не нашли, где поесть, зато встретили много продавцов контрабанды, в основном часов и сигарет. В воздухе висел запах дыма. Они взяли напрокат машину с водителем и после тряски по холмам увидели, как белая башня мечети, возвышаясь над городскими стенами, упирается в ясное розовое небо. В этом городе Рембо вел свою убогую торговлю. Первым европейцем в Хараре, за тридцать лет до Рембо, был путешественник Ричард Бёртон, переодетый в женское платье. Но он здесь не задержался, а Рембо был первым, кто здесь поселился, — добродетельный человек, не отказывающий другим в помощи, как потом написал кто-то из жителей.

Сама она в этой поездке тоже была переодета женщиной, беременной на седьмом месяце. Почему только «переодета»? Потому что настоящая женщина, у которой все дома, не будет колесить по миру одна на таком сроке.

Пытаясь отыскать следы Рембо, она, очень взволнованная, чувствовала под руками толчки ребенка. Взобралась по лестнице дома, где, как утверждалось, жил Рембо. На всех этажах под грязными тряпками лежали больные кашляющие люди. Прошлась по рынку, где фигуры в белых одеяниях были похожи на фотографии, сделанные Рембо. Других его следов она не нашла. Он ничего не оставил. Солнечные лучи скакали по белым стенам, точно удары сердца. Отец ребенка оставался в Стокгольме. Он был против ее поездки в Африку. Не чтобы сделать наоборот, а потому что ей этого очень хотелось, она все-таки поехала. Какое суматошное упрямство у этой будущей молодой матери!

МНЕ ПРЕДСТАВЛЯЛОСЬ ОЧЕНЬ ВЕРОЯТНЫМ, ЧТО КАЖДОЕ СУЩЕСТВО ЖИВЕТ НЕСКОЛЬКО ЖИЗНЕЙ…

— писал поэт. Она ездила в Харар в одной из своих жизней, сбежала туда, как будто это было реально — прожить несколько жизней в одной. Возможно, она повторяла ошибку поэта, веря, что ответ на загадку можно найти в окружающем мире. Из Харара она одна поехала на север. Вечером со своим животом стояла у американской военной базы в Асмаре. СТАНЦИЯ КАГНЕВ. Высокие железные ворота. Нищие. Американские солдаты с автоматами на плече обыскивали персонал, среди них было много потомков солдат Муссолини, оставшихся здесь после итальянской оккупации. Попытка беременной европейки проникнуть за ворота была пресечена. Из Асмары она поехала на автобусе в Массаву, на Красное море. Дорога серпантином, горные пики — серебряные полоски на фоне неба. Через равные промежутки времени солдаты Хайле Селассие останавливали автобусы и обыскивали пассажиров — нет ли оружия. По ночам шли военные действия против эритрейских партизан. Солдаты не обращали внимания на беременную европейку. Никто не сделал ей ничего плохого. В Массаве ей встретились два молодых, моложе ее, американских солдата из Кагнева. Они вместе взяли напрокат лодку с угольно-черным гребцом. Бродили целый жаркий день по мягкой песчаной отмели и собирали моллюсков. Небо было синее, как кобальт. Под этим небом жил и Рембо. Он приехал в Массаву из Адена. Был задержан французским послом, нашедшим его облик подозрительным: изношенная одежда, стертые черты лица. Сама она лежала на кровати, опершись на локоть, в старом, еще колониальных времен, итальянском портовом отеле, когда-то элегантном, теперь заплеванном, и читала биографию, написанную Энидом Старки. Но в основном лежала с закрытыми глазами. Было невыносимо жарко. Солнце лизало треснутые окна. Вентилятор не спасал. Под рукой она чувствовала, как толкается ребенок. Она была счастлива.

МНОГО РАЗ СЛУЧАЛОСЬ,

ЧТО Я РАЗГОВАРИВАЛ С МГНОВЕНИЯМИ ИХ ИНЫХ ЖИЗНЕЙ…

— писал поэт. С ней тоже часто такое случалось. Она говорила с мгновениями сущностей других людей, не желавших признавать в себе эти сущности. Различала порывы ветра, подводные течения и перепады, которые люди и сами порой не осознавали и оттого избегали ее. Она была ранимой и защищалась непропорционально бурно — но от чего? Она чувствовала себя нелюбимой. Когда она сообщила, что беременна, будущий отец ребенка смотрел в сторону. Пожал плечами. Решай сама. Она постаралась скрыть разочарование. Когда недомогание первой половины беременности прошло, она уехала в Африку.

ЭТОТ ЧЕЛОВЕК НЕ ВЕДАЕТ,

ЧТО ТВОРИТ, ОН АНГЕЛ…

— писал поэт. Сейчас слишком многие — ангелы. Не ведают, что творят. Ее отец был ангелом. Наверное, отец ее ребенка тоже. Хотя нет, он — нет. Он-то знал, что он делает. Он не встретил ее в аэропорту. Она стояла и ждала в Арланде с большой сумкой и с большим животом. Слезы подступали к глазам. Винить было некого, кроме себя. Она поехала против его желания. Она написала серию статей об Эфиопии — о кошмарной нищете, о войне на севере. О Рембо она не писала. Он был ее тайной мантрой. В тот момент, когда была дописана последняя статья, отошли воды. Она чувствовала себя мертвецом. Почему она не может просто броситься на землю, рвать на себе волосы и кричать от отчаяния, что ее никто не любит, как делают все нормальные женщины?

МОРАЛЬ — ЭТО СЛАБОЕ МЕСТО РАЗУМА

— писал поэт. Пока октябрь медленно взбирался на катафалк, приготовленный ноябрем, она поняла, что имел в виду Рембо, — целиком и полностью.

ПАРЫ ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ

составляют бытие. У тепла есть холод. У света есть тьма. У человека есть другой человек. Если нет противоположности, течение жизни прекращается. Время останавливается. Но противопоставление не всегда там, где человек ожидает. В самой темноте прячется своеобразный свет. В женщине живет мужчина, и наоборот. Однозначна — только смерть.

ВЛЮБЛЕННОСТЬ

привлекает отрицанием противопоставления. Она расширяет нас безгранично в неизведанные миры. Наши другие сущности, о которых мы и не подозревали, начинают толпиться у порога сознания и проситься внутрь. Внезапно все кажется возможным. Мы падаем в другого человека, как в колодец. В нас играет музыка другого. У него, кажется, есть волшебный ключик от нас; как нам его не хватало! Мы исполнены благодарности, мы освобождены от тесной клетки своего я. Там, в заключении, мы были отрезаны, теперь мы излечены. Так она влюбилась в Якоба. Не было никаких сомнений, что теперь он тоже захвачен влюбленностью такого рода — к несчастью, не в нее, в другую женщину. Кто она такая, чтобы упрекать его в поисках другой жизни, на что он тоже имеет полное право? Она и не упрекала. Просто было невыносимо больно. Он не отпускал ее. И вот она стояла одна, словно с содранной кожей, и что же видела? Саму себя в гремящих доспехах далеко от всех живых людей. Боже, утоли мою жажду.

ДЕВА МАРИЯ!

ЖАЖДУ ВОДЫ ИЗ РУК ТВОИХ…

— писал Гуннар Экелёф, исследователь Рембо, но у нее не было сил читать дальше. Она отложила книгу и упала в кровать.

ПОНЕДЕЛЬНИК

Университет. На семинаре, за большим круглым столом, она рассматривала юные лица. Она приехала домой на трясущемся поезде в ноябрьской темноте, которая была столь непроницаемо черной, что у нее перехватило дыхание.

ТЕЛЕФОН

умер.

СОСЕД,

такой же одинокий как она, но старый, за восемьдесят, вдовец с бесцветными глазами и неровным носом, слегка напоминающий старого слона, долго звенел цепочкой, открывая ей дверь. Пока она звонила в телефонную компанию, он достал из шкафа бутылку бренди. В его квартире пахло затхлостью. Она помогла ему разгрести на кухне два стула с газетами и одеждой, и они выпили. А что еще остается для утешения в старости?

ГАЗЕТЫ, ТЕЛЕВИДЕНИЕ

В газетах писали, что американский президент увенчает свои действия отменой блокады Сараево. Шведские корреспонденты писали отстраненно: ожидалась ужасная бойня. Газета соскользнула на пол. По ТВ красными стрелками отмечали продвижение югославской армии. Сербский генерал, похожий на босса мафии, сверкал с экрана золотыми зубами. Она выключила телевизор и позвонила мужчине, которого любила, не смогла удержаться.

ЗА РОЗЫ

она благодарить не стала. Он обрадовался ее звонку, причем необычно сильно. Разговаривали долго, он соскучился по ней. А та, другая? Она спросила и получила ответ. Они уезжают в Нью-Йорк. Больше она не спрашивала. До отъезда ему хотелось бы встретиться. Ему было сложно не видеть ее так долго, несколько недель. Сегодня вечером? Этот человек, думала она, святой. Жестокий, как ангел. Всплыло лицо профессора Фалькхома, бордовый галстук, сигарета «Фортуна». Она сказала, что они должны поставить точку. Все это слишком дорого ей обходится. Боль вымывала из нее разум. Он помолчал. Сказал, что не может поступать вопреки ее желанию. Это было бы преступлением, а он не преступник. Он страдал от того, что причинял боль ей и той, другой. То, что он любит двух, сначала казалось необыкновенным богатством, потом стало причинять боль. Но он не хотел расставаться ни с одной. Как бы он ни поступил, его ожидает большая потеря. И даже если никак не поступит — тоже. Потеря неизбежна. Это его пугало. Она знала, что он говорит правду, этот человек не обманывает. Они оба плакали. Потом все было кончено. Она сидела у телефона и смотрела в ноябрьскую темноту. На той стороне залива крутился красноватый свет прожектора и отражался на невидимой воде. Она зажгла все лампы. Квартиру залило светом. Она начала пылесосить. Когда побежала взять трубку, споткнулась о шнур пылесоса и тысячу вещей, лежащих в прихожей. Сначала она не поняла, кто звонит. Голос был незнаком.