povest o sport kapitane - Александр Кулешов

Вырождение, не спорт, вырождение... — пробормотал он.

Простите? — К нему наклонился Рамирес, председатель оргкомитета Кубка мира, элегантный пожилой испанец, старавшийся с первых дней сделать пребывание гостей в Мадриде приятным и радостным. Крупный бизнесмен, давно торговавший с Советским Союзом, он сносно говорил по-русски.

Да нет, это я так, — смущенно ответил Монастырский.

В это время контролер, подобострастно улыбаясь, подвел к ним новых персонажей. Впереди, словно рассекая воздух, стремительно двигался невероятно худой, крючконосый смуглый человек в клетчатом костюме. Черные тщательно прилизанные волосы сверкали от бриолина, явно вставные зубы слепили белизной. За ним едва поспевала очень красивая высокая женщина. Ее портили экстравагантное платье, почти оголявшее ее великолепное тело, и сигарета, торчащая в углу рта. Замыкал шествие атлетически сложенный, коротко подстриженный молодой человек. Белая майка с черной идущей наискосок затейливой надписью «Трентон-клуб» туго обтягивала необъятную мускулистую грудь и чугунные плечи. Предплечья молодого человека не многим уступали ляжкам центрального нападающего «Ноттингема», во главе своей команды как раз выбегавшего на поле. Неистовый рев, звон, треск, грохот и вой, донесшиеся с противоположных трибун, на миг заглушили все другие звуки.

—Познакомьтесь, — сказал Рамирес, когда вновь прибывшие уселись на свои места. — Это господин Трентон, руководитель американской команды, его очаровательная жена госпожа Кэролайн, а это господин Монастырский, руководитель советской делегации.

Монастырский вежливо поклонился и протянул было руку Трентону, но в этот момент его руку перехватил атлетический юноша и неожиданно тонким для столь могучего создания голосом вскричал на отличном русском языке.

—А я Боб! Переводчик мистера Трентона. Специально прихвачен (он радостно улыбнулся, гордясь необычным и, как ему казалось, удачно вставленным русским

словом). Прихвачен, — повторил он, — чтобы мистер Трентон мог с вами разговаривать.

Он пожал Монастырскому руку, и, хотя миниатюрностью форм Монастырский не отличался, его ладонь целиком исчезла в гигантской ладони Боба.

—Боб не только переводчик, — улыбаясь, заметил Трентон, — он и мой секретарь, шофер, телохранитель, почти приемный сын.

Боб переводил негромко, точно и почти одновременно с речью своего хозяина.

«Не знаю, какой он шофер и секретарь, — усмехнулся про себя Монастырский, — но переводчик первоклассный, а судя по конфигурации, и телохранитель будь здоров».

Трентон все время улыбался, обнажая безупречные зубы, хлопал Монастырского по колену, говорил быстро и оживленно, но его черные влажные глаза внимательно рассматривали собеседника, словно определяя ему цену.

—Моя жена Кэрол, — тараторил Трентон, — величайшая любительница спорта. Вы не подумайте, у нее есть дан по каратэ, а у Боба и по каратэ, и по джиу-джитсу. Он боксер, кэтчист и, между прочим, знаменитый культурист «Мистер Сен-Диего». Мой сын от второго брака тоже классный боксер, а дочь от третьего — чемпионка университета по дзю-до. Один я, — он мелко захохотал, словно рассыпал подвески от люстры, — никогда никаким спортом не занимался. Если не считать, конечно, рулетки и баккара!— снова зазвенели подвески.

Помолчав, Трентон неожиданно сказал:

— Кэрол — моя пятая жена. С двумя развелся, две умерли. — И он вздохнул.

Пока шел этот незначительный разговор, на поле выбежали игроки «Гамбурга». То, что в этот момент произошло вокруг на трибунах, было подобно взрыву атомной бомбы, извержению Кракатау, тайфуну Бетси. Не только пьяные парни, но все, даже самые респектабельные из болельщиков немецкой команды, вскочив со своих мест, орали, свистели, выли, аплодировали; пенье альпийских рожков, грохот трещоток, звон колоколов слились в сплошную дикую какофонию; заглушая все, взвыла сирена. Крутивший ее ручку парень совершенно потерял человеческий облик. Изо рта у него текла слюна, он разорвал на себе майку, чтобы легче было дышать, лицо его сделалось пунцовым, а глаза вылезли из орбит. Он что-то яростно орал и крутил, крутил ручку, пока не свалился под ноги товарищам, тяжело дыша, беспорядочно шевеля руками и ногами, будто плыл по этой бетонной трибуне.

Когда раздался свисток судьи, на какое-то мгновение наступила настороженная тишина. Потом все пошло своим чередом, т. е. в зависимости от того, кто атаковал, на чью половину поля перемещалась игра, кто бил по воротам и как отражал мячи вратарь, кто грубил и как судил арбитр, волны шума, воя, грохота и завываний перекатывались по стадиону от немцев к англичанам и обратно. Шум то нарастал, то слабел; в общем гуле слышались взрывы возмущения, досады, радости. Казалось, не десятки тысяч людей заполнили эти серые трибуны, а одно гигантское живое существо разлеглось на них и дышит, стонет, кричит, ревет, безостановочно реагируя на все, что происходит на поле.

Кстати, что там происходит? Монастырский устремил взгляд на зеленый прямоугольник. Черт возьми, для чего он пришел сюда, в конце концов, — смотреть игру или смотреть на зрителей? Ведь играют сильнейшие европейские команды! Это же когда еще увидишь! А он тут наблюдает за какими-то идиотами, слушает болтовню этого Трентона...

На поле между тем шла игра. Территориальным преимуществом явно владели немцы. Они атаковали волнами, прорывались сквозь умелую оборону противника, но до ворот не доходили, а немногие удары уверенно отражал ноттингемский вратарь.

Англичане оборонялись, однако изредка они проводили молниеносные рейды к воротам «Гамбурга», и только самоотверженность вратаря спасала положение. И все же на девятнадцатой минуте нападающий «Ноттингем форест» Робертсон сумел прорваться сквозь немецкие линии обороны и неотразимым ударом забить гол.

Под рев северной трибуны и гробовое молчание южной на поле разыгрывалась обычная пантомима: Робертсон, подпрыгивая, будто бежал по горячим углям и, потрясая кулаком, мчался по дуге на свою половину; товарищи по команде догоняли его на всех парах, словно он украл у них бумажник. И, догнав, обнимали и целовали с таким остервенением, что казалось — навсегда прощаются с ним.

У немцев же вратарь разводил руками и что-то кричал защитникам, давая понять, что все произошло по их вине; защитники же с неизъяснимым сарказмом показывали друг другу на вратаря, явно намекая, что, когда голкипер дыра, самый гениальный защитник ничего не сможет сделать. Затем наступило некоторое успокоение и даже трибуны притихли. Темп игры снизился.

- Терпеть не могу футбол, — заговорил Трентон, — идиотская игра. Я вообще не люблю командные виды спорта. Это противоестественно. В спорте, как и в любви, должно быть двое. Бокс, борьба, самбо. — Он бросил на Монастырского пронзительный взгляд и продолжал: — Ну посмотрите: бегают двадцать два здоровых балбеса без малого два часа и порой даже одного гола забить не могут. Сколько боксеры за это время ударов нанесут, борцы — приемов проведут! Какую радость зрителям доставят! Ваше мнение, господин Монастырский?

- Аналогия не совсем точная, — усмехнулся Монастырский. — Гол-то надо сравнивать с нокаутом или туше, а не с приемами. Любители футбола получают удовольствие не только от гола — от обводок, финтов, игры головой, искусных пасов...

—Не знаю, я лично скучаю на футболе смертельно, — упорствовал Трентон. — И потом, посмотрите на этих сумасшедших. Они же готовы убить друг друга! И убивают, между прочим, стадионы поджигают. Разве такое бывает на теннисе, легкой атлетике, даже боксе? А?

Словно в подтвреждение его слов, рядом с грохотом взорвалась шутиха, осыпав их искрами.

Совершенно пьяный болельщик неопределенной принадлежности почему-то с американским флагом в руках полез на ограду, свалился. Его подхватили полицейские, понесли к выходу.

— Ой, ой! — завизжала вдруг Кэрол. Ее красивое лицо выражало ужас, она протянула руку в сторону восточной трибуны. У Монастырского перехватило дыхание. Какой-то болельщик-англичанин подбрасывал вверх ребенка. Среди зрителей многие были с детьми разных возрастов, в том числе грудными. Но все же никто не подбрасывал их над головой. Ребенок лет двух-трех в коротких штанишках, с красной-белой каскеткой, нахлобученной по самый нос, беспомощно болтал ногами и руками. А восторженный отец подкидывал его все выше и выше. Кончилось тем, что в очередной раз он не поймал малютку и тот плюхнулся на землю. Кэрол закричала, впрочем, не одна она. И тогда, восхищенный своей шуткой, болельщик поднял «ребенка» за ногу и покрутил над головой, чтобы все могли убедиться, что это лишь великолепно сделанная кукла. Раздались смех, возмущенные

крики.

В ту же секунду крики усилились, и, переведя взгляд, Монастырский увидел длинноногого парня, который, перебравшись через ограждение, выбежал на поле и начал метаться по нему, громко крича и ловко увертываясь от преследовавших его полицейских. Футболисты, впрочем, продолжали играть, не обращая на него внимания. Наконец парня поймали, выкрутили руки и увели под свист и улюлюканье трибун.