Большие расстояния - Михаил Колесников

— Мы, кажется, запоздали. А мне так хотелось поздравить его, передать вот эту телеграмму.

— Да и я тоже надеялся познакомиться с этим человеком, — отозвался корреспондент. — Даже не верится, что он погиб.

Корреспондент страдал одышкой и теперь, кое-как взобравшись на высоту, то и дело хватался за сердце. Безжизненное тело Кошелева бережно положили на брезент. Офицеры и матросы безмолвно поснимали каски и склонили головы.

После тяжелой паузы корреспондент, личность глубоко штатская, не вытерпел и с чисто профессиональным любопытством опросил:

— Как вы думаете, что заставило этого несомненно талантливого геолога бросить свои исследования и уехать на фронт?

Командующий нахмурился. Вопрос показался ему сейчас неуместным. Он ничего не ответил, только болезненно сощурил глаза. Да и что он мог ответить этому человеку, страдающему одышкой?

«Что заставило? А почему вы решили, что его нужно было заставлять?» — хотелось резко спросить корреспондента, но он сдержался.

Командующий развернул телеграмму, которая предназначалась Кошелеву, и прочитал:

«Ваши предположения подтвердились. Экспедиция Дороховой открыла богатое месторождение, По праву первооткрывателей коллектив экспедиции решил присвоить одному из отрогов хребта имя Андрея Кошелева…»

— Андрей Кошелев всю свою жизнь мечтал о неведомых науке вершинах, а погиб, защищая эту высотку на чужой земле, — негромко сказал командующий. — Его именем назван один из хребтов в Якутии. Но разве эта опаленная огнем войны безымянная высотка по своему значению для судеб людей ниже тех заснеженных вершин? Я думаю, будет правильно, если эту высоту мы также назовем именем Кошелева… — И неожиданно зло крикнул корреспонденту: — Да снимите же шапку, черт, вас побери!..

…Крутой выщербленной стеной обрывается бурая пустыня в Каспий. Здесь, на самом краю пропасти, стоит белый маяк. В небольшом домике, прижавшемся к башне, коротает свой век смотритель маяка Илья Кошелев, бывший матрос с «Карла Либкнехта». Это высокий, сутуловатый старик с тяжелыми, всегда сдвинутыми седыми бровями, угрюмый, молчаливый. Четыре года назад он похоронил старуху и теперь живет один. Илье давно перевалило за шестьдесят, и начальство не раз предлагало ему уйти на пенсию. Но в таких случаях смотритель неизменно отвечал:

— Вот вернется Андрюша… Тогда и сам уйду. В Ленинград, слышь, обещал забрать…

Люди понимающе переглядывались, покачивали головами и оставляли старика в покое.

Молодых своих помощников Илья недолюбливал и не доверял им: шумливый, легкомысленный народ! Каждый вечер в точно назначенный час он сам зажигал фонарь и делал об этом пометку в журнале. Днем он брал подзорную трубу и поднимался на галерею маяка. Часами всматривался в слепящую даль моря: не покажется ли белый пароход?..

Словно белый лебедь, пароход выплывет из-за мыска, напоминающего голого верблюда, и, рассекая воду, пройдет мимо, к пристани. Но Илья успеет разглядеть людей на палубе. Среди них — сын Андрюшка: в городском костюме, в шляпе, молодой, красивый, такой, каким запомнился в последний приезд в родной дом. А потом покажется Андрей на тропинке, ведущей на маяк. Илья заковыляет ему навстречу. Сын расцелуется с ним и окажет ласково: «Заждался, батька?.. Все было недосуг. Теперь-то поедешь со мной…» А может быть, сокол пожалует с молодой женой. Да и внукам пора бы быть… Ради внуков стоит поехать в далекий город.

Внуки… Илье мерещилась уютная городская комната, виделся свет настольной лампы с зеленым абажуром. Внуки, кто у него на коленях, кто рядом, слушают нескончаемый рассказ деда «про жизнь», блестят их глазенки. Приходит жена Андрея, статная кудрявая молодуха, добрая, вежливая. Укладывает детей спать. Потом возвращается с работы Андрей. Вся семья в сборе. На сердце спокойствие… Вот так бы и угомонить свою старость…

Пароходы в этих местах показываются редко. Кого везти в эту глушь?.. Равнодушно проходят они мимо и скрываются в синем мареве. Значит, Андрей приедет на другом пароходе. Только бы не было шторма. В прошлом году одну посудину во время шторма выбросило на скалы. Люди, правда, спаслись. Когда беснуется море, Илья, укутавшись в брезентовый плащ, выстаивает на балконе по многу часов. Он сердится и на злые волны, и на тучи, задевающие краями воду.

Особенно он радуется солнышку. Андрей должен приехать в солнечный день. Это уж точно! Стоя на балконе, Илья как-то забывает, что с тех пор, как пришла последняя весточка от сына, минуло почти двадцать лет. В том письме Андрей сообщал, что воюет на фронте. И с тех пор о нем — ни слуху ни духу. Сына могли убить, раненого могли взять в плен. Да мало ли что случается на войне!

Но во все это не верилось. Такое могло случиться с кем угодно, только не с Андреем. Лет пятнадцать тому назад приходили из поселка, приносили бумагу с печатью. В бумаге было оказано, что Андрей Кошелев погиб смертью героя в Норвегии. Илья только рассмеялся. Потом рассвирепел. Его раздражало упорство этих людей, их старание отнять у него последнюю надежду. Они все будто сговорились доказать ему, что его единственный сын умер. Это была глупость, и разбушевавшийся не на шутку Илья выгнал вон с маяка непрошеных гостей.

— Вот приедет, заберет в Ленинград… — упрямо твердил он себе под нос. — Внуков, чай, нужно кому-то нянчить…

И невдомек было старому, что и статную кудрявую молодуху, и внуков он выдумал сам. Это была его вера. Он ждал, надеялся, что и на его улице будет праздник.

Когда за стенами избушки лютовал ночной ветер, а море с пушечным гулом билось о сланцевые скалы, Илья при свете керосиновой лампы открывал заветный матросский сундучок и вынимал из него книжицу в черном переплете с мудреным заглавием: «Петрография». Чуть повыше заглавия золотом было напечатано: «А. И. Кошелев». Андрей Ильич Кошелев… А на первой странице размашистым почерком сына:

«Отцу Илье Петровичу от сына».

Как-то Илья показал книжку знающему человеку, учителю из поселка. Тот внимательно перелистал ее, поправил очки, погладил бородку, сказал:

— Большого ума человек ваш сын! Кто бы мог предполагать… Я уже тогда отмечал в нем способности… Вы должны гордиться, что вырастили такого сына. Возможно, имя его войдет в историю науки.

Учитель говорил об Андрее как о живом, и это понравилось Илье. Они выпили тогда по стаканчику вина и предались воспоминаниям. Илья рассказывал о гражданской войне, и как его списали на берег по случаю ранения, и как он перебрался на этот маяк еще в те годы и тем самым похоронил свою мечту стать капитаном дальнего плавания. Капитаном должен был стать Андрей, когда вырастет. Илья даже справил мальчишке матросский костюмчик, чтобы с детства считал себя моряком. Часто выходил с ним на шлюпке, приучал не бояться моря. Думалось: возмужает, окрепнет, наденет настоящую форму. Увидит дальние страны. Все будут его слушаться и уважать. Андрей, как все одинокие дети, рос молчаливым, любил уходить далеко от маяка, бродить среди скал или неподвижно стоять на балконе. По ночам он смотрел в черное небо, горящее всеми огнями. То были небесные маяки, и неведомо кому освещали они дорогу. Что грезилось ему в эти молчаливые часы? Откуда в нем появилась любовь к наукам, о которых Илья не имел даже отдаленного представления? Может быть, и море, и небо, и пустыню он понимал по-своему, не так, как старый матрос с «Карла Либкнехта»? Андрей уехал в город и стал человеком непонятной науки. Сперва это огорчило Илью. Но позже он смирился. Люди говорили о сыне с уважением. В конце концов даже самому Илье его думка сделать сына моряком стала казаться вздорной. «И то верно, — размышлял он. — Что проку в неприкаянной жизни моряка? По году не бывать дома, наживать ревматизм. А к берегу рано ли, поздно ли все равно прибиваться надобно… На берегу целее будет».

Страх за сына, боязнь, что с его Андрюшей может что-нибудь приключиться, появился в нем во время войны. Его былые выходы на шлюпке с маленьким Андрейкой в бушующее море теперь ему казались безрассудством. Он отпускал его одного лазать по шатким скалам, Андрейка один уходил в барханы, где его могла ужалить ядовитая змея или где он запросто мог заблудиться!.. Слава богу, тогда все обошлось благополучно. Теперь-то он уже мужчина, ученый человек. А такие не пропадают… Только бы поскорее вернулся…

…И снова, сутулясь, поднимается старый Илья на галерею маяка, прикладывает к воспаленному глазу подзорную трубу. Он смотрит на знакомый мысок. Ждет.

А внизу глухо колотится о клейкие размокшие камни море…

Саратов.

БИЕНИЕ ТВОЕГО СЕРДЦА

Седой пепел падал и падал на воду, на прибрежные скалы, изрезанные промоинами. Вечерняя мгла уже опустилась на Северную бухту, но от мутно-багрового зарева, поднявшегося над Севастополем, было светло. Обгорелые фермы, скрюченные прутья и спутанные телеграфные провода — все это создавало непривычную для глаза картину. Было в ней нечто беспокойное, тревожное. И только море, в этот час белое, как молоко, мерно плескалось там, внизу, нашептывало что-то о солнечных странах, о вечной тишине и покое…