А ты пребудешь вечно - Рут Ренделл

Ее волосы отливали багрянцем в красном свете камина, глаза — цвета той чистой зелени, какая бывает у омытых водой драгоценных камней, найденных в море. Шаль придавала ей экзотический вид, словно эта женщина сошла с прерафаэлитского портрета, нереальная, не вписывающаяся в обыденную жизнь. И притом было в ней нечто абсолютно естественное и импульсивное. Слишком естественное, подумал он, неожиданно встревожившись, слишком реальное. Она более реальная, более осведомленная и более естественная, чем на то имеет право любая женщина. Берден сказал поспешно:

— Миссис Лоуренс, я уверен, вы говорили Джону, что никогда не следует разговаривать с незнакомыми людьми.

Она побледнела еще больше:

— О да.

— Он никогда не говорил вам, что с ним беседовал какой-то мужчина?

— Нет, никогда. Я отвожу его в школу и привожу домой. Он бывает один, лишь когда идет гулять, И тогда с ним другие мальчики. — Она в тревоге подняла голову. — Л почему вы спросили?

Ну почему ей понадобилось спрашивать так прямо?

— Никто не говорил мне, что видел, чтобы какой-нибудь незнакомый человек разговаривал с Джоном, — искренне ответил он, — но я должен проверить.

Она сказала все тем же бескомпромиссным тоном:

— Миссис Дин сообщила мне, что в прошлом феврале в Кингсмаркхеме пропал и так и не был найден ребенок. Она приходила, чтобы сказать мне об этом, когда миссис Крэнток находилась здесь.

Берден совершенно забыл об этой миссис Дин. Странным образом, совсем не как полицейский, он вдруг, не сдержавшись, выпалил:

— Ну почему, черт возьми, эти кумушки не могут держать язык за зубами?

Берден закусил губу, изумившись тому, почему ее слова вызвали у него такую бурную реакцию и желание зайти в соседний дом и пристукнуть эту миссис Дин.

— Тот ребенок был девочкой, — сказал он, — и значительно более старшего возраста. Такого рода… э… извращенец, который нападает на девочек, вряд ли станет интересоваться маленьким мальчиком.

Но было ли это и на самом деле так? Разве кто-то может постичь тайны даже здорового ума, не говоря уж о больном?

Она плотнее закуталась в шаль и сказала:

— Как мне пережить эту ночь?

— Я пришлю вам доктора. — Берден допил чай и встал. — Мне кажется, что я видел дощечку с фамилией какого-то врача на Чилтерн-авеню?

— Да. Доктор Ломакс.

— Что ж, возьмем снотворное у этого доктора Ломакса и договоримся о том, чтобы кто-то из женщин побыл с вами ночью. Я прослежу, чтобы вы не оставались в одиночестве.

— Даже не знаю, как вас благодарить. — Женщина опустила голову, и он увидел, что она наконец заплакала. — Вы можете сказать, что это ваша работа и ваша обязанность, но тут нечто гораздо большее. Я… я благодарю вас. Когда я смотрю на вас, то думаю: ничто не может произойти с Джоном, пока вы здесь.

Она смотрела на него так, как должен смотреть ребенок на своего отца и как, насколько он помнил, на него никогда не смотрели его собственные дети. Такое доверие накладывало ужасную ответственность, и инспектор знал, что не Должен это поощрять. Существовала более чем пятидесятипроцентная вероятность того, что ребенка уже нет в живых, а Берден не бог, чтобы воскресить мертвого. Он должен был сказать ей, Что она не должна тревожиться, не должна думать о происшедшем, — что выглядело жестоко, глупо и бесчувственно! — но все, что он произнес, глядя в ее глаза, это:

— Я отправлюсь сейчас к тому доктору, и он позаботится, чтобы вы провели спокойную ночь. — Не было никакой необходимости добавлять что-то еще, по он добавил: — Не слишком поздно вставайте, я вернусь к вам в девять.

Потом Берден пожелал ей спокойной ночи. Он не хотел оборачиваться. Но что-то заставило его сделать это. Она стояла в дверях, в ореоле желтого света, странная, эксцентричная фигура в цыганской золоченой шали. Ее волосы были такими блестящими, что казались объятыми пламенем. Джемма помахала ему одной рукой, нерешительно, даже застенчиво, вытирая другой мокрые глаза. Инспектор видел таких, как она, женщин на картинах, но никогда не встречался с ними лично, никогда не разговаривал с ними.

У него мелькнула мысль: а так ли уж он хочет, чтобы ее ребенок нашелся, так ли страстно этого хочет — ведь подобный исход будет означать, что он никогда не увидит ее снова. Берден резко повернулся к выходу и пошел вызывать доктора Ломакса.

Луна плыла над полями, бледная и неясная, словно она двигалась по воде. Берден дождался возвращения поисковых групп. Они так ничего и не нашли.

Грейс оставила ему записку:

«Джон до одиннадцати ждал тебя, чтобы ты помог ему с математикой. Не мог бы ты хотя бы взглянуть на его работу? Он был очень-очень расстроен.

Г.».

Вердену понадобилась пара секунд, чтобы сообразить, что его собственного сына тоже зовут Джон. Он просмотрел домашнее задание сына, и, насколько мог определить, с алгеброй было все в порядке. Столько шума на пустом месте. Эти маленькие укоризненные записочки от Грейс начинали немного раздражать его. Он открыл дверь в комнату сына и увидел, что тот крепко спит. Грейс и Пат спали в комнате, которую когда-то занимали они с Джин, — он не в состоянии был использовать ее в качестве спальни после ее смерти и даже не мог свободно открывать эту дверь. В своей собственной маленькой комнатке, где раньше обитала Пат, на степах которой выделывали курбеты балерины, что соответствовало вкусу одиннадцатилетней девочки, Берден сел на кровать и почувствовал, как усталость отступает и он становится таким же бодрым, как в восемь часов утра.

Инспектор мог быть усталым до полусмерти. Но стоило ему прийти сюда, остаться наедине с самим собой, и его немедленно одолевала эта пугающая унизительная потребность. Он обхватил голову руками. Все считали, что ему недоставало Джин как друга, как человека, с которым можно было поговорить, поделиться проблемами. И ему действительно ужасно этого не хватало. Но что одолевало его почти каждый день и каждую ночь без передышки — чувственное желание, которое, не находя выхода в течение десяти месяцев, превратилось в загнанное внутрь мучительное безумие.

Берден прекрасно знал, что о нем думали. Для всех он был бесчувственным человеком, непреклонным, когда сталкивался с распущенностью, и оплакивающим Джин только потому, что привык к браку. Они, наверное, представляли себе, что он и Джин занимались любовью раз в неделю при выключенном свете. Подобным образом люди думают о вас, если вы человек такого склада, который избегает грязных шуточек и находит нынешнее общество вседозволенности отвратительным.

Им и в голову не приходит, что вы можете ненавидеть неразборчивость в связях и супружескую измену, потому что знаете: брак может быть таким отличным, что все остальное будет бесплодной попыткой, слабой имитацией. Брак стал счастьем для Вердена, но… Господи, одновременно и несчастьем! Майк Берден оказался брошен на произвол судьбы и обречен на тоску, когда этот брак закончился. Когда Майк женился на Джин, та оказалась невинной, таким же был и он. Люди говорили о них — глупые люди, и говорили они глупости — мол, все это создает сложности при вступлении в брак. Ни так не случилось пи с ним, пи с Джин. Они проявили терпение и чуткость. Их переполняла любовь. И они были так щедро вознаграждены за это, что, оглядываясь назад, Берден с трудом мог поверить, что все получилось хорошо с самого начала, без всяких неудач и разочарований. Но он помнил и знал, что так оно и было.

А какой совет ему давали теперь? Найди себе подругу, Майк. Ничего серьезного. Просто милую доступную девушку, с которой можно было бы немного развлечься. Возможно, он бы сделал это. Если бы привык пускаться во все тяжкие. Но он никогда не был ничьим любовником, кроме Джин. Секс для него означал Джин. Они не понимали, что советовать ему поискать другую женщину было все равно что сказать Джемме Лоуренс, чтобы она нашла себе другого ребенка. Он разделся и лег лицом вниз, сунув сжатые кулаки под подушку.

Глава 4

Если Майк сделает хотя бы малейшую попытку извиниться, решила Грейс, она не скажет ему ни слова. Конечно, он должен был работать и часто не мог без ущерба отложить свои служебные дела. Она знала, что так бывает. Перед тем как Грейс стала вести хозяйство в его доме, у нее имелись друзья-мужчины, некоторые из них были просто друзьями, часть — любовниками, и нередко ей приходилось пропускать свидания из-за неотложной работы в больнице. Однако на следующий день она всегда звонила по телефону или писала записку, в которой объясняла причину.

Майк не был ее любовником, только зятем. Но разве это означало, что она не заслуживает даже элементарной вежливости? И разве человек имеет право не сказать детям ни слова, даже когда его сын дрожит от страха чуть ли не среди ночи, потому что боится, что, если неправильно сделал свое задание по алгебре, старик Парминтер, учитель по математике, оставит парня после уроков?