Политика и дипломатия - Василий Сафрончук

Первоначально суровая древность предложила человечеству культ Силы, культ воина-героя, бросающего вызов целому миру и утверждающего свою всесокрушающую волю на пьедестале из поверженных врагов. Со временем эта воцарившаяся Сила пожелала облагородить свой жестокий облик и, подчинив себе Красоту, родила религиозно-эстетический идеал античности, чья культура завоевала мир еще до того, как римские легионы утвердили свои штандарты на границах необъятной империи.

Обожествление Силы, хотя бы и скрывавшей под золотой маской эллинизма черты свойственной ей грубой жестокости, неизбежно привело Древний Мир к отрицанию человеческой Свободы, к крайним формам тоталитаризма, предполагавшего право государственной власти – этой второй ипостаси обожествленной Силы – безусловно распоряжаться «всей совокупностью жизни граждан»[12]. «Идеальное государство» Платона и «Политика» Аристотеля по сей день служат яркими примерами философского обоснования религиозно-государственного деспотизма, живым символом которого со временем стал римский император, одновременно военный вождь, «живой бог» и pontifex maximus античной Вселенной. Идею, которую он олицетворял своим величием и блеском, лаконичнее всех выразил Цицерон, провозгласивший, что «государство родило нас, государство воспитало нас – для того, чтобы высшие и лучшие силы нашей души, разума и рассудка употребить в свою собственную пользу»…[13].

Именно подавление личной Свободы предопределило крах греко-римского глобализма. Самодостаточность Силы оказалась мнимой, а притягательность ее эстетической формы – недолговечной. Объединив почти все современное человечество в рамках общей культуры и государственности, эллинизм не смог удовлетворить его духовную жажду, его стремление к свободному самопожертвованию и альтруизму, его тоску по небесной Святыне милосердия и любви…

Пассионарный толчок и христианский коммунизм

Утеря греко-римской цивилизацией ее ведущих позиций в мире и чудесное – по историческим меркам почти мгновенное – рождение иной, христианской Вселенной, положило начало новой эпохе всемирной истории. При этом именно универсальность и всечеловечность христианских идеалов предопределила скорую победу нового мировоззрения. «Нет уже ни иудея, ни язычника, ни раба, ни свободного… ибо все вы одно»[14] – взывали апостолы к человечеству. «Да будут все едино»[15] – этот евангельский призыв можно смело назвать самым лаконичным изложением христианского варианта глобализации, на многие столетия определившего ход всемирной истории.

Но в отличие от Древнего Мира, христианство не могло и не хотело удовлетвориться внешним, механическим единством народов и племен, спаянных в общую имперскую конструкцию силой беспощадной государственной власти. Сила нравственных идеалов, сила надмирных святынь превратилась в главный двигатель христианства первых веков новой эры. Эта великая сила зажгла сердца миллионов людей жаждой высшего совершенства и высшей праведности, которая на исторической сцене воплотилась в пассионарный толчок огромной мощи[16], самым радикальным образом изменивший картину мира.

«Государственному крепостничеству» поздней античности христианство противопоставило пламенный пафос личной свободы, прочно соединенный с самоотверженным правдоискательством. «Познайте Истину, и Истина сделает вас свободными» – возвестил церковный призыв[17]. В ответ тысячи мучеников кровью засвидетельствовали, что скорее расстанутся с самой жизнью, чем с драгоценной духовной свободой, обретенной благодаря новому вероучению.

Безбрежный религиозный синкретизм и духовная леность античного декаданса были решительно вытеснены христианским пафосом всемирного мессианства: «Посылаю вас, как овец среди волков, – напутствовала молодая церковь своих приверженцев. – Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить… Идите и научите все народы»[18]. И легионы добровольных миссионеров отправились «во все концы земли», невзирая ни на какие лишения и опасности.

На таком фоне соблазны растлевающей роскоши, мирского величия и славы померкли перед христианским пафосом добровольной нищеты и жертвенности. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»[19] – этот евангельский идеал и по сию пору являет собой наиболее емкую формулировку бескорыстного альтруизма, без которого немыслимо человеческое бытие.

«Христианство не входило в компромиссы, – резюмировал Лев Тихомиров, один из наиболее глубоких и самобытных русских мыслителей начала ХХ века. – Оно жило не для безопасности и благосостояния членов церкви, а для того, чтобы всех людей привести к Единому Истинному Богу». От этого служения высшим целям «христиан не могли оторвать ни гонения, ни милости, ни величайшие усилия языческого философского гения»[20].

Естественной составной частью такого пассионарного мировоззрения стал социальный идеал, который позднейшие исследователи назвали «христианским коммунизмом». Миру, «лежащему во зле», и государству, стоящему на страже мирских пороков, раннее христианство противопоставило пафос социальной справедливости и соборности, доходивший в апостольских общинах до полного отрицания частной собственности[21].

Мученик Иустин Философ, обращаясь к римскому императору Марку Аврелию (161–180 гг.) так описывал устройство первохристианского общежития: «Прежде мы более заботились о снискании богатства и имений, ныне и то, что имеем, вносим в общество и делим со всяким нуждающимся. Достаточные у нас помогают бедным… Собранное хранится у предстоятеля, который имеет попечение о сиротах и вдовах, о всех нуждающихся по болезни или по другой причине, о находящихся в узах, вообще печется о всех, находящихся в нужде…»[22].

Таким образом, пассионарный взрыв, сопровождавший возникновение христианства, самым радикальным образом изменил базовые ценности, лежавшие в основе Древнего Мира.

Утверждение христианства в качестве государственной религии совпало с началом формирования феодальной общественно-экономической формации. В свою очередь, «охристианившаяся» власть провозгласила одной из своих главных целей – пусть зачастую формально, но все же – поддержку нравственных евангельских святынь. В новую эру человечество вошло с новыми идеалами во всех областях своего бытия – от экономики до политики.

Борьба миров

Эпохой становления мировой христианской цивилизации стали три первых столетия новой эры. Ее державную основу составила мировая империя Рима, национальную базу – полиэтническая общность, унаследованная от греко-римской эллинистической культуры; фундамент общественных форм самоорганизации – соборность, то есть коллективизм, опирающийся на мощную духовную традицию, в которой категории выгоды и пользы занимают подчиненное положение по отношению к нравственным идеалам и нормам общественной морали.

Окончательное становление классических форм христианской цивилизации относится к V–VII векам. В царствование императора Юстиниана получает свое правовое воплощение теория «симфонии властей», прочно увязывающая мировоззренческие основы народного общежития с его государственными, державными принципами. Вселенские соборы в ходе многовековой борьбы с терзавшими Византию ересями формулируют целостное и универсальное вероучение – догматически выверенное и философски отшлифованное, предлагающее непротиворечивые и внятные для своего времени ответы равно на потребности общественного и семейного устроения, личного духовного совершенствования и государственной идеологии.

Одновременно в результате распада Западной Римской Империи, «великого переселения народов», нашествия гуннов и активизации «варварских» этносов по всей территории Европы она на несколько веков превращается в своеобразный «этнический котел», кипящий племенными конфликтами и войнами, завоевательными походами, конфессиональными противоборствами. Результатом всего этого становится неуклонная территориальная экспансия христианской цивилизации, проникающей даже в Индию и Сибирь. Она превращается в безусловную доминанту исторического развития, решительно тесня языческие окраины, вбирая в себя все новые и новые народы, вплавляя в свой состав многоцветье национальных культур, обычаев, языков.