Der Kamerad - Виктор Улин

Ну и, разумеется, барменов тоже имелось ограниченное количество.

Это для меня представлялось фактом чрезвычайного значения. Ведь выпивка за границей составляла для меня основу бытия. Как, впрочем. и в России. Однако за рубежом все наполнялось иным смыслом. Поскольку в каждой стране находился лишь один вид местного напитка, пригодный для регулярного употребления. Я практически не пил пива, тем более в жарких странах: от него мне становилось плохо. В жару я мог употреблять только крепкие напитки. В Египте, например, джин. Турецкий джин был невкусен, водка слаба, зато бренди оказался первоклассным. Вот я и пил его стаканами. Да, обычными стаканами, в которые другим посетителям наливали сок.

И всегда утомлялся, когда каждому новому бармену приходилось объяснять, что я пью чистый бренди, без льда и всякой дряни вроде тоника или кока-колы.

Здесь мне было хорошо. Уже на третий день пребывания меня запомнили. И при моем появлении молча наливали мне бренди. Без льда, тоника, лимона и так далее. Причем минимум три четверти стакана.

Меня почему-то полюбили все бармены, и с удовольствием наливали даже в ночном баре, который в общем служил для выколачивания денег из постояльцев и где бесплатная выпивка не приветствовалось: я видел сам, как при появлении русских бармен молниеносно прятал под прилавок бутылки с бесплатными напитками, после чего пришедшим оставалось развернуться или доставать кошельки. Мне наливали везде. Более того, я в понял что среди барменов стал достопримечательностью: ни один другой турист, включая русских, не пил так много и такими дозами, как я. Они поражались, и восхищались мною.

Меня любил даже один из поваров. Здоровенный черный турок в черном пиратском платке, чем-то неуловимо напоминавший Стивена Сигала в лучших ролях. Его звали Осман – это я выяснил в первый день – и стал обращаться к нему не иначе как «Осман-бей». Он всегда давал мне лучшие куски рыбы и самые прожаренные колбаски бараньего кебаба.

Да, меня любили все, за исключением одного бармена. Вкрадчивого очкарика с приторно сладкой улыбкой. Этот не переносил меня на дух и наливал всегда на один палец. Хотя и не отказывался повторить процедуру три-четыре раза в процессе обеда. А когда ходил между столиков, собирая на поднос пустую посуду, то всегда выхватывал недопитый стакан у меня из-под носа. Не думаю, что бренди использовалось вторично; при мне часто открывали новую бутылку. Вряд ли он боялся моего буйства в пьяном виде: любой бармен мог понять, что я абсолютно безопасен как бомба с вывинченным взрывателем. Делал он это, несомненно, просто из вредности и глубокой личной неприязни.

Я не знаю, чем вызвал у него такое чувство.

Скорее всего, кого-то из его родственников-иммигрантов неплохо отдубасили немцы в Германии, а я всем своим обликом, образом действий, речью и поведением походил именно на немца.

Сейчас судьба оказалась благосклонной. Все-таки день рождения, хоть и не нужный мне, что-то сдвинул на небесах. По крайней мере, на одни сутки.

В баре под бананами – где я заправлялся днем – дежурила маленькая нежная турчанка. Крошечная, с детским личиком, пухлыми губками и неистово горящими глазами. Я много раз обращался к ней на немецком, пока не выяснил случайно, что она не понимает ни пса. По-английски она тоже знала всего пару слов. Что не мешало мне при каждом подходе называть ее “my best beloved” и прочими нежными именами. Девушка мне в самом деле нравилась. Нравилась очень сильно; она была маленькой и трогательной, полностью в моем вкусе. Казалось ее можно взять на одну руку и нести хоть десять километров. Но я знал, что турчанка не будет заводить со мной никаких отношений. Кто был ей я? Старый тощий немец, не пойми кто. Бездонный поглотитель бренди, и больше ничего.

Зато она наливала мне быстро и много, и этого было достаточно.

Вот и сейчас, едва увидев меня, она сверкнула глазами… Боже, что бы я ни отдал, чтоб хоть раз этот блеск предназначался мне одному… Что бы я только ни отдал… Ничего, конечно, поскольку ничего не имел. Она сверкнула глазищами еще раз и без слов подала полный стакан.

Настолько полный, что я расплескал немного бренди себе на руки, пока возвращался к бассейну.

Да. Вечером я пил за столиком у бара или на площадке перед эстрадой. А днем отрывался по полной программе.

Я бы пошел с коньяком на море и выпил его, глядя на прибой. Но идти пятьдесят метров под палящим солнцем казалось мне слишком серьезным испытанием.

Поэтому я заправлялся прямо здесь. Обставив все с максимальным комфортом.

Пройдя вдоль бассейна – по краям которого стояли лежаки с зонтиками, почти все занятые ленивцами, не желавшими ходить на море – я оглянулся. Мой очкастый враг сегодня тут не работал, пустые приборы собирал другой бармен – очень хороший турок, который, проходя мимо русского, всегда спрашивал приятным голосом: «Как дьела? карашо?» Опасаться было некого. Я оставил стакан на свободном столике между двух занятых лежаков, поднялся на горку.

Съехал, ухнул в голубую воду, подняв тучу брызг.

Горка была в общем детской; угол ската не превышал тридцати градусов, я мог бы въехать по ней на машине, причем сразу со второй передачи. Но все равно спуск доставлял удовольствие. Тем более, мне нравилась вода в бассейне: турки очищали ее по ночам, всыпая какой-то порошок, который к утру оседал на дно и его собирали огромным водным пылесосом. Поэтому хлорки добавляли минимум, и она не разъедала глаз. Тело наслаждалось, освобожденное от морской соли. Я подошел в бортику бассейна. Рядом блестела алюминиевая лестница.

Напомнившая мне трап бомбардировщика, опускаемый из штурманского люка…

Я не воспользовался лестницей. Я был еще крепок и силен.

Подтянувшись на руках, я легко выбросил свое сухое тело вверх и оперся коленом на борт бассейна. Я не пытался красоваться перед девчонками; я знал что мною никто не интересуется. И я не хотел доказать ничего кому-то из разожравшихся – точнее, распившихся пивом – молодых парней, которые вылезали из бассейна по лестнице, грозящей обвалиться под их тяжестью.

Я даже не хотел сказать сам себе: «Женя, ты еще не умер, значит ты пока жив.»

Просто мне так было удобно.

Вылезши из бассейна, я взял свой стакан и переставил на борт.

Потом еще раз скатился с горки.

И пристал к краю.

Мой рост, относительно немаленький, все-таки не позволял стоять на дне бассейна, облокотившись на край, как за столом. Висеть в воде на локтях, было тоже неудобно. Поэтому я просто стоял. Вода доходила до подмышек, но это не мешало мне пить. Я нашел любимую точку – отверстие входной трубы, из которой била очень упругая струя воды. Своего рода гидромассаж. Наслаждаясь ощущениями, я медленно вливал в себя первый стакан бренди.

Жара быстро сделала свое дело. Я еще не успел допить до конца, как по мне пробежала теплая нежная волна.

Все ненужное отодвинулось в сторону, все вредное и черное ушло из памяти.

Колыхалась голубая вода.

Кругом играли дети, обнимались и целовались русские парочки, что-то обсуждали толстые российские матроны.

Гремела музыка, аниматоры собирали команду для игры в мячик.

Я был тут и я был не тут, я был везде и нигде.

Выпивка подняла меня на крылья и я летел сейчас куда-то – отрешенный и почти счастливый.

– Хай, Ойген! – раздался радостный возглас с противоположной стороны бассейна.

Я обернулся. Татуированный голландец Дик шел вдоль бортика в обнимку со своей Симоной. Которая подняла руку и пошевелила пальцами, тоже приветствуя меня.

Мое интернациональное имя позволяло называть меня каждому на своей лад. Дик звал меня по-немецки Ойгеном. А Лаура, употреблявшая только английский, именовала соответственно «Юджин». Меня это не только не напрягало, но даже забавляло. Я имел три лица, и был един в этих ипостасях…

– Хай, Дик! – ответил я, салютуя стаканом. – Прозит!

– Bis zum Abend! – не спросил, а радостно подтвердил голландец.

– Jawohl! – подтвердил я.

Потом допил свой первый стакан дня.

Окунулся с головой, наслаждаясь в охватившей тело воде.

Потом опять легко подтянулся на край бассейна.

До обеда оставался примерно час.

Я осуществил аварийную заправку. Но горючего еще недоставало: лампочки погасли, однако стрелки указателей стояли на нулях. Требовалась повторная дозаправка.

– Хай, френд! – на обратном пути от бананового бара, где милая девочка– турчанка опять наполнила доверху стакан, остановил меня турок.

Местный аниматор по имени Пиноккио. Звали его не знаю как, просто он носил такой ник.

Вообще аниматоров – то есть, говоря советским языком, массовиков-затейников – в отеле работало три. Пиноккио в самом деле чем-то походил на Буратино – маленький, худой, с торчащим тонким носиком. Второй, именовавшийся Чача, был смуглым, курчавым и коренастым. Третий, Каспер, с длинным белесым хвостом, весь в пирсингах, сильно смахивал на тихого наркомана. Ни одного человеческого языка он не знал и участвовал в шоу, как немая рыба.