Единственный наследник - Говард Лавкрафт

К сожалению, в то время я не уделил библиотеке Шарьера достаточного внимания, действуя по пословице, согласно которой избыток знаний вредит человеку больше, нежели их недостаток. Я, однако, успел обнаружить среди древних фолиантов нечто, напоминавшее на первый взгляд толстый научный журнал, но при более детальном рассмотрении оказавшееся тетрадью для записей, которые, судя по датам, относились к периоду времени, явно выходившему за рамки лет, прожитых Шарьером-вторым. Тем не менее все записи (и это не вызывало у меня никаких сомнений) были сделаны рукой покойного хирурга; несмотря на более чем почтенный возраст первых страниц в сравнении с последними, почерк на всех был одинаков — мелкие крючковатые буквы, теснящиеся одна к другой в ровные, плотные строки. Записи эти представляли собой своеобразную хронологическую регистрацию явлений, связанных с излюбленной темой доктора и, насколько я мог судить, бравших свое начало с очень давних времен. Некоторые тексты сопровождались небрежно выполненными иллюстрациями, производившими, тем не менее, довольно сильное впечатление похожее чувство мы испытываем, глядя на наскальные рисунки первобытных художников.

На первой же странице этой рукописи я увидел запись следующего содержания: «1851. Аркхэм. Азеф Гоуд, Г.В.». Она относилась к иллюстрации, на которой был изображен этот самый Азеф Гоуд, омерзительный жабоподобный тип с безобразно широким ртом, отвислыми складками губ и полуприкрытыми кожистой пленкой глазами, едва видневшимися из-под тяжелых надбровий. Глядя на эту физиономию, я невольно представил себе, как ее обладатель сидит на корточках, плотно припав к земле, — настолько напоминал он земноводное. Рисунок занимал большую часть страницы, а сопровождавший его текст представлял собой комментарии человека, столкнувшегося с этим необычным явлением — вряд ли во плоти и крови, но скорее всего при изучении документов какого-нибудь малоизвестного архива (кстати, не могли ли буквы Г.В. расшифровываться как «глубоководные», упоминание о которых встретилось мне ранее?). Безусловно, находки такого рода утверждали доктора Шарьера в его вере, что между человеком и многочисленными представителями амфибий и рептилий существует тесная биологическая связь, которая может быть прослежена на подобных примерах.

Я обратился к другим записям, однако после первого прочтения они показались мне на редкость туманными, почти бессмысленными. Чтобы не быть голословным, приведу вам хотя бы следующие образцы:

«1857. Сент-Огастин. Генри Бишоп. Кожа густо покрыта чешуей, но не рыбьей. По слухам, 107 лет от роду. Процесса старения организма не наблюдается. Острота всех пяти чувств. Происхождение точно не установлено: предки занимались торговлей с полинезийцами.

1861. Чарлстон. Семья Балашей. Ороговевшие руки. Двойная челюсть. Одинаковые стигматы у всех членов семьи. Антон: 117 лет, Анна: 109. Испытывают сильное беспокойство вдали от водной среды.

1863. Иннсмут. Семьи Маршей, Уэйтов, Элиотов, Гилменов. Капитан Абед Марш: торговец в Полинезии, женат на полинезийке, физиогномические характеристики сходны с ф.х. Азефа Гоуда. Очень скрытный образ жизни. Женщины редко показываются на улицах. По ночам много купаются целыми семьями заплывают на Риф Дьявола. Ярко выраженное родство с Г.В. Постоянное передвижение между Иннсмутом и Понапе[11]. Тайные религиозные обряды.

1871. Джед Прайс, карнавальный конферансье. „Человек-аллигатор“. Появляется в бассейне с аллигаторами. Вытянутая вперед челюсть, заостренные зубы; не мог определить, от природы или заточены специально».

Другие записи в найденной мною тетради были выдержаны примерно в таком же духе. Их география впечатляла своей обширностью — Канада, Мексика, западное побережье США. Заметки эти явились для меня фоном, на котором вдруг неожиданно четко обозначилась фигура человека, одержимого бредовой идеей доказать, казалось бы, недоказуемое — прямую связь долголетия отдельных представителей рода человеческого с их близостью к земноводным или пресмыкающимся.

Приведенные в записях факты я рассматривал всего лишь как надуманно утрированные описания физических дефектов людей, но доктор-то, доктор! Он принимал их за чистую монету и под тяжестью этих собранных им «свидетельств» окончательно утвердился в своей странной, зловещей вере. Однако за пределы чистой догадки его выносило не часто. На мой взгляд, больше всего его интересовала глубина, взаимосвязь примеров, которые он с таким тщанием собрал в своей тетради, и связь эту он искал в трех направлениях. Наиболее тривиальным из них мне показалась мифология негритянского культа Вуду[12]. Второе направление охватывало древнеегипетскую культуру с ее поклонением отдельным видам животных. Третьей и, судя по записям доктора, наиболее значимой сферой поисков была совершенно незнакомая мне доселе мифология, старая как мир, а то и еще старше; фигурировавшие в ней «Властители Древности» вели жесточайшую непримиримую войну с такими же, как и они сами, ровесниками мира — «Богами Седой Старины», носившими имена Ктулху, Хастур, Йог-Сотот, Шуб-Ниггурат и Ньярлатхотеп. Им поклонялись шантаки, глубоководные, народ чо-чо, снежные люди и другие существа; из них одни стояли на ступенях эволюционной лестницы, которая вела к зарождению современных людей, а другие представляли собой чудовищные мутации доисторического человека или вовсе не имели никакого отношения к человеческому роду. Все это было, конечно же, безумно интересно, но (и тут мне пришлось бы разочаровать покойного Шарьера) о какой-либо прочной органической связи между собранными им разрозненными «свидетельствами» родства отдельных людей-долгожителей с рептилиями и упомянутыми мною древними мифологиями говорить не приходилось. Впрочем, здесь мой усопший оппонент мог бы успешно возразить мне, указав на то, что уже в легендах Вуду и древнего Египта содержались — пусть и несколько туманные — аллюзии, связанные с рептилиями, а мифология Ктулху целиком основывалась на культе невероятно древних видов земноводных и пресмыкающихся, без сомнения, возникших в одно время с тиранозаврами, бронтозаврами, мегалозаврами и другими рептилиями мезозойской эры.

Помимо этих интригующих заметок, я обнаружил некие диаграммы, которые при более детальном рассмотрении оказались схемами весьма и весьма странных хирургических операций, природа которых к тому времени еще оставалась загадкой для меня. Тогда я мог лишь с большой долей вероятности утверждать, что схемы эти скопированы из двух древних книг — из труда Людвига Принна «Таинственные Черви» и еще одного фолианта, название которого я не смог даже прочесть. Что же до самих операций, то они вызвали у меня приступ сильнейшего отвращения — настолько суть их была противна самой человеческой природе. Например, одна из них состояла в нанесении на кожу множества надрезов с целью ее растяжения («для обеспечения роста», как пояснялось в сопроводительном тексте), а другая представляла собой перекрестное иссечение основания позвоночника с целью «вытяжения хвостовой кости». Эти дьявольские диаграммы вызвали в моей душе неподдельный ужас, но я продолжал внимательно рассматривать их, ибо они, несомненно, были одним из направлений зловещей деятельности доктора Шарьера и могли многое объяснить мне — например, его доходившее до фанатизма затворничество, которое являлось совершенно необходимым условием для сохранения тайны его безумных экспериментов; ибо в противном случае он стал бы откровенным посмешищем в глазах своих ученых коллег.