Долгое прощание с близким незнакомцем - Алексей Николаевич Уманский

Речь поэта нашла отклик. Наперебой начали подтверждать доброту и заботливость Глеба о неведомых странниках которым могло прийтись туго в безнадеге высоких широт.

За главным столом заговорила женщина — сокурсница по МГРИ.

— Глеб был всегда нашим братом, даже когда отошел от нашего дела. Помните, ребята, была у нас Инна Кузнецова, доучилась до четвертого курса и вдруг поняла, что ей нужна не геофизика, а сцена? Помните, как сначала переживали за нее, а потом радовались, что она нашла себя? Точно так же мы радовались за Глеба. Мы читали его книги и убеждались, что он по-прежнему наш своими мыслями, маршрутами, всем, что в нем было. Здесь уже говорили, что он был романтиком, но нам, его товарищам по институту, дороже то, что он был свой. И я предлагаю выпить за то, чтобы он таким всегда для нас оставался.

Она быстро выпила и села. Горскому было удивительно, что никто из коллег Кураева и словом не обмолвился о том, что он, как никто другой, описал их труд. Бесконечный ишачий труд в маршрутах с тяжелыми рюкзаками за спиной и карабинами на шее сквозь любое бездорожье, горы, болота, тайгу, сквозь тучи гнуса, при частых недоеданиях и разного рода лишениях были описаны задолго до появления в литературе Глеба Кураева. Но он был первым, кто наряду с этим показал, что главным в их профессии была работа раскаленного мозга, благодаря которой достигалось высокое умение видеть сквозь землю — и именно в силу этой невероятным трудом обретенной способности находить под поверхностью то, что должен открыть настоящий геолог. Романтика работы в поле? Предложите любителю романтики провести сезон в вашей шкуре, а потом спросите, нашел ли он ее? Если не сбежит, а выдержит, станет другим человеком, только уже не романтиком.

Мысли Михаила прервал новый выступающий. Его представили как старого приятеля Глеба, врача из Магадана.

— Я хочу напомнить об одной привычке Глеба Кураева, которая породила традицию среди многих, кто живет на Севере, встречать Новый год на улице. В первый раз это было непривычно и непонятно — без трех минут двенадцать какой-то парень выскочил из квартиры с бутылкой шампанского и парой стаканов раздетым на мороз, чтобы выпить с тем, кто встретится, и пожелать ему счастья. А потом его поняли. Выйдите теперь на Магаданскую улицу под Новый год без чего-то двенадцать — увидите, сколько там в этот час народу. Да и не только в Магадане. Мне случалось встречать Новый год и в других местах — в поселках, на приисках. И везде теперь люди, встречающие Новый год по-кураевски, — с незнакомыми, как с близкими. Выпьем за эту добрую традицию, которую основал и подарил нам Глеб!

Эта речь имела шумный успех. Предлагали завести такой обычай в Москве. Снова говорили о романтике. Михаил отключился было от этого шума, но заговорила женщина, тоже стоявшая в коридоре, обращаясь к соседям, с которыми уже не раз вспоминала, где кто жил в Магадане.

— Так вот в чем дело! А то я никак не могла понять! Однажды один серый такой мужик — не помню, кто привел его в нашу компанию на Новый год, — вдруг встал и пошел пить на улицу. Я уж решила, что он с приветом, сдвинулся, живя в глуши. Ну решительно ничего здравого, тем более возвышенного я не заметила. Тупо встал, тупо пошел пить на улицу. А оказывается, вот от кого все идет!

В большой комнате поднялась суета — к выходу начали пробираться сразу несколько человек. Поскольку выбраться было немыслимо без того, чтобы не поднять всех сидящих и не потеснить всех стоящих в коридоре, трапезу пришлось прервать. Уезжала скульптор, уезжали одноклассницы Глеба, уезжали и поэт с женой. Наконец, все уезжающие вышли. Михаил оказался рядом с пожилым мужчиной, который обращал на себя внимание сильной хромотой по дороге на кладбище. Они одновременно взглянули друг на друга.

— Вы хорошо знали Глеба? — спросил незнакомец.

— Я вообще не был с ним знаком, если иметь в виду личные встречи. Его книги и письма — другое дело.

Пожилой человек улыбнулся.

— Я знаю его давно. Меня и жену познакомил с ним наш старый друг Андрей Прокофьевич, у которого Глеб проходил преддипломную практику. Вы слышали его, когда он говорил.

— Да, слышал его, и читал о нем у Глеба.

— И несмотря на давность знакомства я знаю о Глебе о самом Глебе, едва ли не столько же, сколько вы. Да-да. Дело в том, что Глеб пил, и я всего несколько раз видел его трезвым за все эти годы. Обычно же он появлялся у нас во время запоя, умолял спасти его, дать приют. Его укладывали, вызывали врача. Через день или два, не справляясь с собой, он исчезал.

— У меня закрадывалось в голову такое предположение, — в ответ на откровенность незнакомца сознался Горский, — но я не думал, что дело зашло так далеко. Именно это было причиной его смерти?

— Да, — убежденно сказал неожиданный собеседник и чуть погодя добавил, — и погубил его Север.

«Север, — пронеслось в голове Михаила. — Все Север. Север дал ему знание жизни, людей, дал вдохновение. И Север все взял».

— Извините, пожалуйста, — сказал Михаил. — Назовите мне ваше имя и отчество.

— Григорий Алексеевич.

— А меня зовут Михаил. Говоря, что Глеба погубил Север, вы имеете в виду, что он не устоял перед соблазнами, начав вдруг получать полярные оклады после нищего детства и юности?

— И это тоже, — кивнул Григорий Алексеевич. — Но главное все-таки то, что там все пьют. Таков кошмарный быт и такова традиция. Я сам геолог, и Андрей Прокофьевич тоже. Север мы повидали. И в то же время Глеб был удивительно надежный человек. Мы с Андреем оба воевали и оба совершенно уверены, что на него можно было положиться в любой обстановке. Всегда.

Горский кивнул, а Григорий Алексеевич продолжил:

— В нем осталась незащищенность дикаря перед цивилизацией, но в то же время сам он во многом превосходил большинство цивилизованных людей. Низко пасть умеют многие. Высоко подниматься мыслью, духом, прозрением дано очень немногим. Глебу было суждено и то и другое, но в конце концов важно именно последнее.

— Это очень явно видно в его книгах, — подхватил Михаил. — Особенно когда понимаешь, каким он хотел быть и был — в лучшие минуты и годы.

— Вы имеете в виду «Северо-восточные полигоны»? — спросил Григорий Алексеевич.

— Не только, хотя, пожалуй, нигде еще это не показано полнее. Все же ему удалось жить по мечте, хоть и не все время. Мне кажется, этим он и дорожил больше всего на свете.

— Да, наверно, так оно и есть. Вы знаете, когда я в первый раз прочел «Северо-восточные полигоны», меня сильно покоробило. Возможно, отчасти это