Убийство на 45 оборотах - Буало-Нарсежак

Она-то думала, что он слабак, а он оказался сильнее ее. Благодаря своей красоте, таланту. Кроме того, еще и потому, что он прекрасно умел быть именно таким мужчиной, какого она хотела видеть рядом с собой. Он был чувствительным, открытым, легким. Играл он виртуозно, привык вызывать интерес, а потом и полное восхищение публики, но только Ева была его настоящей публикой. Она придумала себе ностальгического, страстного, великодушного Лепра. Она была не прочь, чтобы жизнь походила на книгу.

Лифт остановился на четвертом этаже.

— В квартире пусто, — сказала Ева. — Старушка Жанна ушла на пенсию.

Она впустила его и, не успев еще захлопнуть дверь, очутилась в его объятиях. Они долго стояли в передней, раскачиваясь словно на ветру. Шапочка Евы упала на пол, она наступила на нее, не замечая. Лепра, освобождаясь от себя самого, снова, в который раз, познавал доброту, нежность, забвение.

— Пойдем, — прошептал он.

Она, растерявшись, задыхаясь, позволила ему увести себя за руку. В гостиной перед роялем Фожера она начала слабо сопротивляться.

— Жан… нехорошо… Не здесь…

Но он уже расстегивал ей кофточку. В дверь позвонили.

Замерев, они внезапно увидели лица друг друга, полные желания. Оба разжали объятия, прислушались.

— Не ходи, — попросил Лепра.

— Это почта, — прошептала Ева. — Консьержка, наверное, нас заметила.

Она медленно пошла к двери, смотрясь в каждое зеркало, поправляла прическу, одергивала юбку. Лепра вздохнул, закурил. Теперь ему оставалось только уйти. На мольберте стоял портрет Фожера кисти Ван Донгена. Лепра повернулся к нему спиной, но и на рояле красовалась фотография Фожера. Лепра принялся нервно ходить взад-вперед по гостиной. Что она там делает в прихожей? Наверняка распечатывает письма, а когда вернется сюда, очень изумится, что он здесь. Он вышел в переднюю. Нет, Ева вовсе не распечатывала письма, она изучала аккуратно обвязанный бечевкой плоский пакет.

— Что это? — спросил Лепра.

— Не знаю. Адрес отправителя не указан. Посмотри, какой легкий.

Лепра подбросил посылку на руке.

— Возьми в гостиной нож для разрезания бумаги.

Лепра разрезал веревку и вынул из пакета прямоугольную коробку. Он не торопился, в отместку Еве. Почему бы не бросить этот пакет куда-нибудь на кресло и вскрыть его попозже… После.

— Это пластинка, — сказал он.

Он перевернул коробку и теперь держал диск на вытянутой руке.

— Тут нет фирменного знака, — заметил он. — Наверное, какая-то любительская запись… Ну ее к черту!

Ева получала массу пластинок из провинции, иногда из-за границы. Незнакомые корреспонденты придумывали песенки, с грехом пополам записывали их и посылали Еве в надежде, что она согласится исполнить их шедевр.

— Да нет. Дай сюда, — сказала Ева.

У нее была привычка серьезно прослушивать все пластинки. Два или три раза она таким образом нашла талантливых молодых людей и в дальнейшем следила за их карьерой с великодушием, которое Лепра находил чрезмерным. Во всяком действии, лишенном личного интереса, он видел влюбленность и страдал от этого. Ева поставила пластинку, села и улыбнулась Лепра.

— Ты ведь знаешь, у меня нет никаких иллюзий!

Но с первых нот, прозвучавших в комнате, она застыла и подалась вперед. Замер и Лепра, и сигарета медленно догорала у него в руке. Музыка лилась легко и непринужденно, словно простой незамысловатый мотивчик, который насвистываешь, даже не отдавая себе отчета, машинально, глядя, как по стеклу барабанит дождь. Пианист был далеко не виртуозен, но особенно и не усердствовал. Он играл так, как чувствовал, иногда совершая мелкие оплошности, которые придавали музыке еще больше шарма.

— Это он, — прошептала Ева.

Лепра тоже узнал манеру Фожера и тут же понял, что этой песне суждено стать шедевром. По мере того как вырисовывался мотив, нежный, уязвимый, но тем не менее ироничный, внутри у него все сжималось, вздрагивало, словно он проглотил что-то кислое. Короткий веселый рефрен был полон динамики, как танцевальные па. Эта музыка незаметно проникала вам в душу, а плечи и голова неожиданно начинали раскачиваться в такт. Лепра всем своим существом почувствовал ее непобедимое очарование. Он посмотрел на Еву. Она была смертельно бледна. Он протянул руку, чтобы выключить проигрыватель.

— Оставь! — крикнула она.

Пианист вновь повторил тот же мотив. Лепра невольно начинал мысленно обрисовывать себе тему: это песня о любви, с привкусом слез, с чуть болезненной патетикой прощания. Но рефрен был исполнен мужественности и захватывал слушателя полностью. Он пел триумф жизни. Лепра не осмеливался даже шевельнуться, боясь встретиться глазами с портретом Фожера. Фожер был здесь, спокойный, уверенный в себе, в своей силе. Ева опустила голову. Может быть, для того, чтобы лучше представить себе своего мужа: как он сидит за инструментом, с сигарой, прилипшей к губе, как его толстые пальцы ищут клавиши. Пластинка была так качественно записана, что слышно было даже поскрипывание табурета и шумное дыхание композитора.

«А ведь недурно!» — произнес голос Фожера… Они оба подскочили, и Ева не смогла сдержать вскрика. Иголка по-прежнему кружила по диску с чуть различимым шорохом: «Может, это лучшее, что я сочинил в своей жизни», — сказал голос. Они поняли, что запись продолжается, и с ужасом посмотрели друг на друга. «Я сочинил эту песню для тебя, Ева… Ты слушаешь меня?.. Это, наверное, последняя моя песня…»

Он делал короткие паузы, затем обрушивался на ошеломленных слушателей с новой силой… Фожер говорил совсем близко к микрофону, очень доверительно, и каждое слово выделялось с какой-то душераздирающей интимностью. Ева сделала шаг назад, как будто коснувшись лица своего мужа.

«Ева, прости меня… я вульгарный человек, ты мне часто это повторяла… У меня осталось лишь это, дурацкое средство… но так, по крайней мере, ты не сможешь меня перебить… Считай, что эта пластинка — мое завещание…».

Лепра раздавил в пепельнице окурок, обжигавший ему пальцы. Ева улыбнулась ему смутной дрожащей улыбкой, умоляя его не двигаться, и Лепра замер.

«…Я давно наблюдаю за тобой… Можно, я буду с тобой на ты?.. Сейчас это уже не имеет значения, а мне будет приятно. Ты безумна… Мы не были счастливы вместе… однако, я любил тебя… Боже, как я тебя любил… И ревновал… у тебя невозможный характер…»

В его голосе проскользнули веселые нотки, он сдержанно усмехнулся. Ева плакала.

«Ты хочешь обладать правами мужчины и привилегиями женщины! Так что у нас с тобой и не могло получиться… Ладно, бог с ним! У тебя были любовники. Хорошо! Но я хочу поговорить с тобой о малыше Лепра…»

Ева хотела выключить проигрыватель. На сей раз Лепра остановил ее руку. Он медленно сел на ковер у ее ног.

«Он, конечно, смазливый мальчик. Слишком смазливый. В нем есть все необходимое, чтобы тебе понравиться, а главное, он абсолютно тебе покорен. Ты влюблена, влюблена по-настоящему. Я тут лишний. Если однажды ты услышишь эту запись, это и будет доказательством того, что я оказался лишним… Такая страстная женщина, как ты, и мужчина, готовый на все, как он… я понимаю, что это означает. Не знаю, как это случится, но это случится… Поэтому я дам тебе совет, малютка Ева: берегись…»

Они оба похолодели. Голос его звучал как никогда сердечно.

«Дарю тебе эту песню. Я писал ее, думая о тебе. Надеюсь, ты не откажешься ее спеть… ты поможешь мне остаться в памяти моих слушателей… Это твой долг… твой долг… твой долг…»

Пластинку заело, и голос казался механическим, хотя это нелепое повторение придавало ему какой-то угрожающей оттенок. Лепра выключил проигрыватель. Когда Ева повернулась, его поразило ее растерянное лицо. Он схватил ее за плечи.

— Ева, приди в себя, милая моя… Ничего страшного нет. Просто мы не ожидали этого. В конце концов, все не так серьезно.

— Это очень даже серьезно, — прошептала Ева. — Для тебя, может быть, и нет. Для меня это ужасно. Он считал, что я способна на… О Жан!

Она положила голову на его плечо, словно признавая себя побежденной. Лепра хотел обнять ее, но она его оттолкнула.

— Подожди…

Она снова включила проигрыватель, но рука ее так дрожала, что ей никак не удавалось опустить иглу. Из динамиков доносились безобидные обрывки фраз: «можно, я буду с тобой на ты… У тебя были любовники… малютка Ева, берегись… Ты поможешь мне остаться в памяти…»

— Хватит, хватит! — закричала она. — Прошу тебя, Жан… Заставь его замолчать!

Он вырвал вилку из розетки, и проигрыватель замолк. Теперь их терзала наступившая тишина. Лепра, сунув руки в карманы, опустил голову на грудь, внимательно изучая орнамент на ковре.

— Откуда эта пластинка? — произнесла она наконец. — Чего он хотел? Ему было прекрасно известно, что я никогда не спою эту песню!