Немачеха (сборник) - Доктор Нонна

– А почему он у нас отдыхает? Почему не у себя дома? Он теперь тут будет жить?

Полина вздохнула. Но что делать – рано или поздно все равно придется сказать.

– Да, девочка моя, он будет жить с нами.

– Ой, а я знаю, кто это! Дядя Роберт, да? Он к нам уже заходил. И так на тебя смотрел, так смотрел…

– Привет! – Роберт, уже полностью одетый, стоял в дверях спальни. – Я знаю, тебя зовут Тамар, верно? А твоя мама – самая красивая женщина на свете. Поэтому я на нее «так смотрел», – он вдруг подмигнул. – Я бы вообще смотрел на нее круглые сутки. Не отрываясь. Но нужно еще и работать, никуда не денешься. А перед этим неплохо было бы позавтракать.

– Тетя Оля вчера оладьев нажарила, я их разогревать поставила. И кофе сейчас сварится, – весело сообщила Тамар. – А Ритка валяется, говорит, что голова болит. У нее всегда голова болит, когда английский в расписании. А вы любите оладьи? Можно с медом, можно с вареньем.

– Кто же не любит оладьи? – весело ответил Роберт. – Тем более с медом и с вареньем.

Заспанный Рон курил на кухонном балконе. Полина потрепала его по взлохмаченной голове.

– Хватит травить организм. Сейчас завтракать будем. Больше не собираешься медицину бросать?

Он помотал головой:

– Я дурак, да?

– Да нет, что ты. Просто к смерти трудно привыкнуть. Мне и самой иногда хочется все бросить – кажется, что совсем ни на что не гожусь.

– Вы?! – изумленно выдохнул Рон. – Да вы такой хирург…

– И ты таким же будешь, даже, может, и лучше.

– Спасибо вам. Иначе… Я вчера точно каких-нибудь глупостей наделал бы.

– Ничего, все нормально.

Полина, вздохнув, отправилась в детскую.

Рита, накрывшись с головой, делала вид, что спит.

– Вставай, солнышко!

– Ну-у-у. Мне все равно надеть нечего, майка и шорты грязные уже.

Сказать, что болит голова, она все-таки не рискнула – начнут мерить температуру, лечить. Чего хорошего?

Полина покопалась в шкафу. Тамар была на голову выше Риты, и вещи ее оказались безнадежно велики. Ага, вот что-то позапрошлогоднее…

– На! Это тебе подойдет.

Но Рита фыркнула:

– Я обноски не ношу!

– Вечером что-нибудь купим, а сейчас уже некогда, надень пока эти.

– Нет! – закричала Рита. – Мне мама купит! Мне ничего вашего не надо! И вообще, у меня куча одежды!

– Почему же вы с Тамар вчера не зашли к тебе домой и не выбрали, что нужно? Или у тебя ключа нет?

– Все у меня есть! – буркнула девочка.

– Вот и хорошо. Пойдем быстренько все найдем. Нужно поторапливаться, пойдем, – Полина потянула Риту к двери, та с явной неохотой двинулась следом.

В соседской квартире, быстро отбирая необходимые одежки, Полина думала, что с Ритой будет очень и очень непросто.

– Я к маме хочу! – заявила вдруг девочка.

– Хорошо, малыш, я узнаю…

– Я не малыш! – закричала Рита. – Не смей меня так называть!

Полина подумала, что она кричит как раз как трехлетний ребенок, не как десятилетний – ну не взрослый, конечно, но уже почти – подросток. Именно как малыш. Крошечный, впервые оставшийся без мамы. Жалость обожгла остро и пронзительно. Кто сказал, что жалость – это тепло и нежность? Это остро и очень больно. И, конечно, вряд ли стоит сейчас вести Риту к матери. Вид у послеоперационных больных, тем более тяжелых… Полина медленно и неслышно вздохнула.

– Хорошо, не буду. Я узнаю, когда можно к маме прийти.

– Я сейчас хочу! – взвизгнула Рита, и слезы брызнули у нее из глаз.

Полина всегда считала, что «слезы брызнули» – это просто фраза такая. Фигура речи. Но они действительно – брызнули. Так что руке стало мокро и горячо. Она тихонько поднесла ладонь к губам – солоно.

– Рита, – очень спокойно сказала она. – Маме сделали операцию, ей нужно время, чтобы прийти в себя. Я узнаю, пускают ли к ней посетителей. И… когда будет можно. Понимаешь?

– Я сейчас хочу! – захлебывалась девочка.

Ворон

Седой больничный юрист сообщил, что документы на опекунство готовы, нужна только подпись самой Лены и ее лечащего врача.

Перед тем как идти к подруге, Полина разыскала врача. В сердце трепыхался слабенький росточек надежды – а может быть, все еще наладится? Ведь бывало же – и совсем, казалось, безнадежные, поднимались. Здесь такая хорошая медицина, а Лена так хочет жить, так переживает за дочь…

Но профессор только покачал головой:

– В ней места живого нет от метастазов. Если она действительно в последний раз обследовалась год назад… Никогда не видел, чтобы процесс развивался настолько стремительно.

– Профессор, ее дочери десять лет, она сейчас живет у меня. Я оформляю опекунство…

– Да-да, конечно, я помню. Готовы документы?

– Готовы. Сколько она…

– Вы же врач, сами все понимаете. Какие тут могут быть прогнозы. Неделя? Месяц? Ну, может быть, месяца три… бывают же чудеса.

Возле палаты Полина долго собиралась с духом, глядела на свое отражение в стекле коридорного шкафа, старалась улыбнуться. Улыбка получалась кривой, похожей на гримасу.

Но Лене было как будто все равно, ее интересовал единственный вопрос – готовы ли документы на опекунство. Услышав, что все в порядке, она сразу успокоилась.

– Ну вот и хорошо. Значит… – она запнулась. – Значит, Рита одна не останется. Спасибо тебе!

– Да что ты, в самом деле! Все это временно, – Полина старалась очень тщательно контролировать свой голос. Говорят, ложь легко опознать на слух – горло сжимается, и голос выдает. Поэтому женщина следила за голосом очень старательно. – Ты же знаешь, какая здесь медицина. Ну и что, что диагноз! Да все онкологические больные в Израиль едут – потому что здесь их спасают. Операция хорошо прошла, теперь будешь поправляться.

– Вряд ли, – губы Лены дрогнули. – Внутри так давит, как будто там удав громадный свернулся.

– Это правильно, – Полина попыталась улыбнуться, про себя отлично понимая, что означает этот «удав». – После полостных операций всегда так. Надо перетерпеть. Скоро станет лучше. Вот попей, тебе уже можно.

– Мне теперь все можно, – Лена горько усмехнулась. – Только недолго. Риту ко мне не пускай, ладно? Не надо ей этого видеть.

Ночью Полине почему-то приснилась изба. Низкая, бревенчатая, темная – как на картине Сурикова «Меншиков в Березове». И пол, и стены, даже крошечное оконце – все покрыто копотью. Во сне Полина знала: нужно все отмыть, и тогда за окошком блеснет солнце, почерневшие половицы зазолотятся живым деревом, и вообще все будет хорошо. Она ползала на коленях, оттирая въевшуюся копоть от пола, от стен, от лавок и боялась – за спиной дышала жаром черная страшная печка, заденешь – и она выдохнет новое облако мертвой жирной сажи.