49 дней в океане - Иван Федотов

Огонь в печке теперь поддерживали круглые сутки. Осталось двадцать три спички. Разве можно рисковать огнем. Он должен гореть. Он должен согревать нас, он должен давать нам похлебку или хотя бы теплую воду. Тепло, тепло, оно значило для нас жизнь.

И хотя с половины февраля потянуло теплым ветром, он плохо согревал нас. Состояние озноба почти не оставляло нас. Оно проходило не надолго после того, как мы поедим теплой похлебки, а потом возвращалось и колотило мелкой противной дрожью.

— Это не только от голода, — заметил Зиганшин. — Мы мало бываем на свежем воздухе. Переберемся в кубрик.

Легко сказать — переберемся. Нам понадобилось несколько дней, чтобы привести его в порядок: вычистить матрацы, высушить одеяла, подушки.                         

Занимаясь хозяйственными делами, я не раз думал о том, что наша передислокация из машинного отделения в кубрик продиктована не только гигиеническими соображениями. Асхат преследовал еще одну цель.

Нашим врагом был не только океан, но и безделье. Как бы нам ни было трудно заниматься физическим трудом, но лежать в машинном отделении и смотреть в потолок, слушать журчание за бортом, бесконечное, утомительное, было еще тяжелее.

Работа помогала нам бороться с беспрестанными мыслями о еде. Порой они доводили до исступления. Невыносимо сутки ждать обеда, пусть скудного, пусть голодного, но обеда.

За делом время шло быстрее. А шутка, без которой не обходилась работа, бодрила не хуже еды. Вечерами мы с надеждой рассматривали обрывок газеты с оттиском карты района, где проходили испытания баллистической ракеты. Нас не оставляла мысль, что корабли, возвращавшиеся из района испытаний, заметят нас.                       

А семнадцатого февраля, Толя поднял нас криком:                                                       

—  Земля! Земля близко! Мы выскочили на палубу.

—  Смотрите! Альбатросы!

Над баржей кружили птицы. Они то плавно парили, то ложились на крыло и косо скользили к волнам.                    

Мне пришлось разочаровать товарищей. Я-то хорошо знал, что альбатросы порой удаляются от берега на две тысячи километров.

Альбатросы не вестники близкой земли.

И все же мы долго следили за полетом птиц. Это ведь были первые живые существа, которых мы встретили за месяц блуждания в штормовом океане. Кто знает, кто из нас, птицы или мы, первыми ступим на твердую землю, которая не будет норовить уйти из под ног, как палуба.

Потом в зеленой воде за бортом мы увидели стаю рыбешек. Вспомнили, что в трюме есть сеть. Пошли за ней. Быстро двигаться мы не могли. Отыскали ее, привязали грузило забросили.

Мы уже чувствовали запах ухи, как вдруг шальная волна выскользнула откуда-то, прокатилась по палубе, вырвала веревку из рук, Асхата. Сеть, утонула в океане.

Решили смастерить «спиннинг». Отыскали шпагат. Вырезали из жестяной банки подобие блесны, с загнутым гвоздем вместо крючка.

Терпеливо закидывали свое изобретение. Рыба не клевала. Она даже не обращала внимания на тусклый кусочек жести.

Вдруг с левого борта мелькнула быстрая тень.                                                             

— Акула! — сказал Филлип.

По старым морским поверьям акула около терпящего бедствия судна — плохой признак. Но нам не пришло в голову предаваться столь мрачным, мыслям. Акула — рыба. А мы очень хотели есть.

Асхат схватил багор, долго выжидал, пока хищница повернется поудобнее. Метнул.

Мимо ...

С рыбалкой нам просто не везло!   

Акула долго крутилась около баржи. Очевидно, у нее была надежда полакомиться отбросами, А мы, в свою очередь, предприняли еще одну попытку заарканить ее. Сделали крючок из большого гвоздя.

Однако акула не желала глотать крючок без насадки, как мы ее ни уговаривали. Мы льстили ей немилосердно. Но проклятая рыба последний раз нырнула под днище, показав нам белесое брюхо, и больше мы ее не видели.

—  Рыбаков из нас не вышло, — вздохнул Анатолий.

—  Да, — в тон ему заметил Асхат. — Придется нам снова сократить паек. Вдвое.           

С этого дня все четверо получали две картофелины и две ложки крупы в сутки. Банка с жиром опустела. Воды тоже оставалось мало. Решили пить по три глотка в день.

23 февраля мы поднялись с коек и построились. Младший   сержант Зиганшин поздравил нас с большим воинским праздником — днем рождения Красной Армии.

—  Служим Советскому Союзу! — ответили мы.

И невольно каждый из нас посмотрел на мачту, на которой развевался вымпел. Он бился под тугими порывами ветра и казался плотным, словно был вырезан из стали.

Мы вспоминали, как торжественно и радостно встречали этот замечательный праздник в части. День начинался чтением приказ министра обороны. Потом командир части за-читывал приказ, в котором выносились поощрения и благодарности отличникам боевой и политической подготовки. Потом приезжали шефы, был торжественный обед...

День Советской Армии... Мы решили отметить его обедом. Решить-то решили, а отмечать нечем! Можно было в последний раз сварить «суп» Но Зиганшин сказал:

 — Суп мы варили вчера. Давайте растянем праздник. Давайте сегодня покурим, а пообедаем завтра.

Мы согласились. Зиганшин скрутил цигарку, и мы по очереди покурили. Это был наш, последний табак.

Последний «обед» мы сварили 24 февраля.

Продуктов больше не было.

А 25 февраля Филипп, не говоря никому ни слова, долго возился со своей гармонией. Потом он поднялся, протянул кусочки кожи Асхату и сказал:

—  Может попробуем. Если разварить... Слышал я, что и ремни люди едят.

— Спасибо,  — растроганно сказал Асхат: — Гармошку жалко. Да что делать. Я вот тоже подумал — не попробовать ли головки сапог.

Зиганшин снял сапоги и стал спарывать с керзы тонкий ремешок с голенища. Мы хотели последовать его примеру, но Асхат скомандовал отставить:

—  Испытать надо.

Часа три варил он кожу в морской воде. Время от времени вынимал, пробовал на зубок.

Мы глотали слюнки. Нам Асхат не разрешил есть кожу.

—  Заболею, так один, а не все, — заметил он.

Шли часы. Но, по уверениям Асхата, кожа не разваривалась. Разгрызть ее было невозможно. Тогда Зиганшин предпринял новый эксперимент. Он стал обжаривать кожу. После обжаривания кожу было можно грызть. Она хрустела у Асхата на зубах.

—  Вкусно? — спросил Анатолий.

—  Не бефстроганов, но есть можно, — заключил Асхат.

Потом он сходил в трюм, принес в банке солидол и, сохраняя невозмутимое выражение лица, обмакнул кожу и съел.