Беда не приходит одна - Тимофей Печёрин

А с освободившегося постамента вещал черный как ворона жрец. Истины своей веры донося короткими, похожими на карканье, репликами. При этом он то и дело самопроизвольно впадал в ярость. Чуть ли не в истерику. И тогда, багровея, принимался жестикулировать да грозить кулаками небу. А голос, без того громкий, превращался в визг.

На проповеди сэр Ролан и капитан стражи Крогер поприсутствовали минут десять. Больше, как решил конфидент, смысла не имело. Ибо в речи своей проповедник был хоть и неутомим, но… донельзя однообразен. От утверждения об истинности веры только в богиню луны он неизменно переходил к клеймению фальшивых идолов. Просто-таки с грязью смешивал — и чужих богов и их приверженцев. За клеймением обычно следовало обещание кар. И призыв умилостивить богиню, дабы та не гневалась.

А потом… все по новому кругу. Истинная вера, идолопоклонники, возмездие. Да необходимость снискать милость Урдалайи.

Но ни разу черный жрец не сказал ничего о самой своей богине. А ведь любой, прежде знакомый Ролану, культ непременно располагал историей своего божества. Да подробнейшей! Включая визит оного в мир смертных. Но никогда, похоже, Урдалайа не удостаивала людей своим пришествием. Ни разу не касалась мирской грязи. Не карала неверных и не награждала особо верных поборников. Да и что вообще делала — оставалось тайной.

Еще проповедник ни словом не обмолвился о поведении, которого должен придерживаться последователь его культа. Надлежит ли поклоннику богини луны жить в целомудрии? Или, напротив, предаваться разврату, как к тому призывает Темный Культ? Быть бескорыстным или искать выгоду за счет иноверцев? А за счет собратьев по вере? И считать ли вообще богатство пороком?

Все эти вопросы роились в голове сэра Ролана, пока он слушал проповедь. И ни на один из них злополучный жрец ответить так и не удосужился. Чем еще больше укрепил подозрение конфидента, зародившееся еще в разговоре с губернатором. И теперь оно оформилось в конкретные слова.

«А ведь культ-то, похоже, пустышка!»

Иначе и нельзя было назвать веру, не подкрепленную историей и заповедями. Веру, о которой прежде не слышали не только жители провинциального города. Но даже лицо, приближенное к королю и вовсе не чуждое просвещения.

Культ Урдалайи казался королевскому конфиденту не просто выдуманным, но выдуманным наспех. Небрежно. Самое большее, на что хватило проповедника… или иного неведомого его создателя — это придумать некое подобие священного жеста. Время от времени жрец воздевал правую руку к небу. И орал, обращаясь к собравшимся: «кто опустит руки, тот поганый идолопоклонник!» После чего множество рук вздымалось над толпой. Не остались в стороне даже слушатели на балконах. И на крышах: один из этих, последних, даже сорвался по неосторожности. С криком скатился он на булыжники мостовой.

— Итак, — вполголоса молвил сэр Ролан, обращаясь к капитану Крогеру, — я услышал все что хотел. И хотел бы познакомиться со жрецом с другой стороны. Где он остановился?

— На постоялом дворе «Дочь полковника», — подчеркнуто бесстрастно проскрипел командир стражи, — я покажу.

И оба, протиснувшись сквозь толпу, нырнули в ближайшую подворотню.

По улице навстречу сэру Ролану и капитану Крогеру неспешно катился экипаж, запряженный парой лошадей. Когда он поравнялся с двумя пешеходами, извозчик поинтересовался, имея в виду маячившую впереди толпу.

— А что это там? Зачем толкутся?

— Жрец Урдалайи проповедует, — с солдатской прямолинейностью сообщил командир стражи.

Услышав такой ответ, извозчик предпочел подстегнуть лошадей взмахом вожжей. И развернул экипаж в обратную сторону.

Портрет полковника, в честь дочери которого был назван постоялый двор, висел на стене в обеденном зале. При виде этого портрета сэр Ролан на несколько секунд замешкался. Данный конкретный полковник показался ему знакомым. Вот только где именно они пересекались?

В Каз-Рошале, когда его величество награждал особо отличившихся офицеров? Или, может, на позициях — во время войны с ледянниками четыре года назад? Ролан тогда ездил в расположение действующей армии с инспекционной поездкой. А что если… неужели оный полковник был одним из соратников Лодвига Третьего? Когда тот еще не именовался ни Третьим, ни милосердным. И только начал свой путь к престолу.

Конфидент пытался вспомнить — но безуспешно.

Помимо портрета обеденный зал украшали кое-какие атрибуты армейской жизни. Большой барабан, горн, пара скрещенных сабель на стене. Под потолком был протянут канат, украшенный вереницей флажков. Раскрашены флажки были как знамена армейских частей. Причем тех, не иначе, где служил полковник-кумир этого заведения. Большими литерами наискось одной из стен была выложена и цитата великого человека. «Не ошибаются лишь боги и Устав».

Вероятно, утром и вечером в зале бывало не протолкнуться от постояльцев. Но вот в разгар дня помимо Ролана и Крогера здесь находились всего два человека. Один сидел, а точнее, полулежал за столиком. И перед ним высилась бутыль из мутного темно-зеленого стекла. Опустошенная примерно на две трети.

— Эй! По-моему тебе уже хватит! — это из-за стойки окликнула полулежащего посетителя вторая живая душа в зале.

Собственно, она и оказалась держательницей постоялого двора. Той самой дочерью полковника. И образ пыталась поддерживать соответствующий. Вместо платья нарядившись в белые брюки, высокие черные сапоги и темно-синий сюртук с большим числом пуговиц. Впрочем, как бы военный флер плохо сочетался с копной каштановых волос. Да и якобы мужской наряд на деле лишь подчеркивал точеную фигурку молодой женщины.

С ехидством сэр Ролан подумал, что для полноты образа дочери полковника надлежало коротко постричься и заодно отрастить пышные усы. Как на портрете.

— День добрый, — тут держательница постоялого двора обратила внимание на двух новых посетителей.

А следом распознала в одном из них командира городской стражи.

— Что-нибудь случилось, господин капитан?

— Так точно… то есть, да случилось, — проговорил Крогер, несколько смешавшись, — уж больше месяца случилось. Во всем городе, если кто не в курсе. Это, кстати, конфидент его величества.

И он зачем-то кивнул в сторону спутника. Точно ища в его лице поддержку.

— Ба! И откуда у приближенных короля такие приятные лица? — с непосредственностью щенка воскликнула дочь полковника. Да еще, перемахнув через стойку, зачем-то подошла к Ролану и Крогеру поближе. И, присматриваясь, словно пыталась убедиться, что глаза ее не обманывают.